Лазанья под еврейским соусом

– К нам приходит новый уборщик, –  торжественно и с энтузиазмом провозгласил на собрании заведующий библиотекой Боб. – Его зовут Джо Милано.
– Ну и что? – равнодушно отреагировала библиотекарь Наташа. – Великое событие! Сколько этих уборщиков  у нас уже сменилось! Один пил, другой покуривал марихуану, третий тебе хамил и тебя же обвинял в расизме, а четвертый вообще появлялся на работе когда хотел.
– Великое или невеликое, а событие. Этот – особенный. Сообщаю из доверительных источников: не пьет, наркотики не употребляет, убирает библиотеку да еще готовит на всех ланч:  летом – лазанью и пасту, а зимой - куриный суп по-итальянски. У него когда-то был ресторанчик. Словом, будет у нас уборщик и шеф-повар в одном лице.
– Пусть лучше следит за чистотой, а уж ланч я как-нибудь себе куплю сама, – в тон Наташе буркнула старший клерк Миранда.
На следующий день дверь сотрудникам открывал Джо. Его рабочий день начинался в шесть утра. Джо стоял со шваброй, как с винтовкой наперевес, и встречал всех широкой улыбкой, демонстрируя здоровые зубы, сверкавшие естественной, не отполированной у дантиста, белизной. Роста он был небольшого, крепко сбитый, склонный к полноте, с намечающимся брюшком. Глаза темные, слегка навыкате, кожа лица цвета оливкового масла. Маленькие усики а ля Кларк Гейбл и густые приглаженные смоляные волосы придавали Джо вполне голливудский вид. Вот только швабра мешала. Она как-то не вязалась с его обликом киноактера на роль первого любовника средних лет и воспринималась как нелепое приложение. Джо отдельно, и швабра отдельно. 

Джо протягивал всем сотрудникам руку для приветствия и немного нараспев (итальянские интонации в голосе плотно застряли во втором поколении этого американца, предки которого приплыли в Америку из Сицилии в начале ХХ века) повторял одну и ту же фразу:

– Доброе утро! Меня зовут Джо Милано. Я ваш новый уборщик.
– Доброе утро! А я здешний библиотекарь Наташа. Приятно познакомиться, – настороженно улыбнулась в ответ Наташа.
Наперекор мрачным  предчувствиям Наташи и ироничному высказыванию Миранды Джо как-то сразу пришелся всем по душе, хотя уборщиком он оказался так себе. Ленился вытирать пыль с книжных полок. А когда протирал столы – только грязь тряпкой разводил. («Ты что, плохо видишь? – спрашивал Боб. - Сходи к врачу проверить зрение».) Зато обожал мыть и натирать полы. Нелепо белые для библиотеки, блестящие, из плиток линолеума полы были его постоянной заботой, гордостью и, можно сказать, страстью. Но, как говорится, сотрудники его любили не за это. В характере Джо странным образом сочеталось душевное спокойствие и равновесие с истинно итальянским темпераментом.

Наташе было сорок пять, когда баба опять становится ягодкой. В молодости она была настоящей красавицей: среднего роста, статная, пышногрудая, с тонкими чертами лица, яркими голубыми глазами и густыми каштановыми волосами, уложенными по старинке в косу, которая сидела аккуратной плетенкой на ее голове. По прибытии в Америку коса была безжалостно сострижена. А чтобы прикрыть раннюю седину, Наташа стандартно выкрасилась в  блондинку. Но эти манипуляции с волосами Наташу нисколько не портили, и мужчины по-прежнему на нее заглядывались. Не устоял перед Наташиными  небесными глазами и Джо. Он не то чтобы преследовал ее (любовные интрижки на работе не допускались и были строго наказуемы отделом кадров и администрацией), но во время брейков как бы невзначай оказывался рядом с ней. Чтобы только любоваться ею, ну, и, само собой, поговорить. А поболтать Джо ох как любил! Хлебом не корми, дай возможность потрепаться. Это были невинные разговоры за жизнь. Джо распускал павлиний хвост и хвастался своим былым рестораном и  необычайными приключениями (злоключениями) во время Корейской войны.

– Ты знаешь, однажды после взрыва я очнулся, засыпанный землей. Когда выбрался наружу, увидел вокруг себя мертвые тела своих товарищей-солдат. Все погибли. Один я остался в живых. Я потом долго не мог в себя прийти. До сих пор, как глаза закрою, вижу эту сцену. Ну, настоящий фильм ужасов! – рассказал Джо, при этом вовсю жестикулируя для пущей наглядности.
– Это же надо, такое пережить! – сочувствовала ему Наташа.
Наташе было приятно внимание Джо, но серьезно к его чувству она не относилась. Во-первых, они принадлежали к разным классовым слоям. Наташа была как-никак библиотекарь с высшим образованием, а Джо был простым мужичком из народа, который вряд ли закончил среднюю школу. К тому же он был семьянин, обремененный женой, двумя взрослыми детьми и одной внучкой. А у итальянцев семья – святое. Наташа и сама была уже четверть века замужем за ювелиром и деловым человеком Мишей Могилевским, и у них имелся двадцатилетний сын Антон, Энтони, как его называли в Америке. Бывшие одесситы, Могилевские приехали в Америку 10 лет назад. Стало быть, по праву считались старожилами.

Стояло бабье (индейское) лето, самая приятная пора в Бруклине. Ни холодно, ни жарко. Погода располагала к хорошему настроению. Каждый четверг сотрудники скидывались по пятерке (это было время расцвета американской экономики, когда проезд на сабвее стоил полтора доллара, а куры продавались по 49 центов за фунт) на продукты, которые Джо закупал с вечера, чтобы в пятницу приготовить для всех настоящий ланч по-итальянски. То трудоемкую лазанью со всеми многочисленными ингредиентами, включая гигантские особые листы спагетти, говяжий фарш, томаты, острый перец, лук с чесноком и три сорта сыра: рикотту, моцареллу и тертый американский сыр для присыпки сверху. То пасту с маленькими куриными тефтелями в нежном томатном соусе, то запеченные в духовке и начиненные грибами со шпинатом куриные грудки. Часа два Джо самозабвенно колдовал на кухне. Оттуда раздавались грохот кастрюль и прочей утвари, шипенье оливкового масла на раскаленной сковородке и обалденные запахи, от которых текли слюнки. Когда ланч был готов, Джо поднимался наверх в рабочую комнату и созывал всех к столу:

– Mangiare, mangiare!* – раздавался его негромкий с хрипотцой голос. (Никто толком не понимал, то ли Джо подражал голосу Дона Карлионе из фильма «Крестный отец», то ли это был его, Джо, натуральный голос. Этот вопрос втихаря обсуждали, но открыто высказываться не решались. Не хотели обижать Джо, потому что он был, что называется, свой парень и настоящий итальянский шеф-повар.)

Алкогольные напитки на работе употреблять, само собой, не разрешалось. Ланч запивали соком или содовой. Символически чокались пластмассовыми стаканчиками. Чтобы показать искреннюю симпатию к еврейскому народу, которому принадлежала Наташа, Джо лукаво улыбался и провозглашал:

– Лехаим!
Когда Наташу повысили до звания старшего библиотекаря, Джо с гордостью продемонстрировал еще более глубокие знания идиша:
– Мазелтов, Наташа!
На работе у Джо все было ОК. А когда он приходил домой, из многочисленных углов его трехспальной квартиры на него ползли, как тараканы, неразрешимые проблемы. Постоянно ворчащая, больная реальными и воображаемыми болезнями жена Мария, которая была на пять лет его старше, и чем больше старилась, тем ворчливее становилась. Непутевый, вечно безработный тридцатилетний сын Джованни (по-американски Джонни), который ухитрился жениться на двадцатилетней, любящей гульнуть, пуэрториканке, да еще и, времени не тратя даром, произвести на свет ребенка-девочку. Молодые частенько уходили на ночь потанцевать и потусоваться и, само собой, подкидывали внучку дедушке с бабушкой. Хорошенькая, гиперактивная двухлетняя Анна устраивала в квартире семейства Скарлатто настоящий беспредел, сметая на своем детском пути игрушки, посуду и семейные реликвии.

– О mamma mia! O Madonna! Уйми этого ребенка!  – только и успевала восклицать Мария, ковыляя за девочкой, чтобы та , не дай-то Бог, не уронила что-нибудь себе на голову. При виде дедушки Джо девочка радостно кидалась к нему на шею:
– Деда, деда! Анна –  конфету.

Джо возился с внучкой, хотя ему безумно хотелось что-нибудь поесть и лечь спать. Ведь вставал он каждый день вместе с утренней зарею и страдал хроническим недосыпом. Но не тут-то было. После трех часов дня являлась домой из школы младшая дочь Джо, семнадцатилетняя Кармелла, девица красивая, яркая, но абсолютно без тормозов. Она еле-еле держалась в одиннадцатом классе и, того и гляди, могла выбыть из школы либо по собственному желанию, либо за недостойное поведение и неизменное отсутствие успеваемости. Кармелла, по примеру маленькой Анны, сразу же бросалась в атаку на Джо. Только Анна просила конфетку, а Кармелла клянчила деньги.

– Папуля! Подкинь полсотни на новые джинсики. Смотри, твоя дочка ходит как оборванка.
– Обойдешься. В рваных походишь. Вроде рваные нынче в самой моде. Ты бы лучше об учебе подумала. Вот-вот из школы вылетишь. Что будешь делать? Как я, полы и сортиры в библиотеке мыть?
– Жлоб ты, папик! Я знаю, у тебя есть денежки. Ты ведь ресторан продал? Продал. Нет чтобы дочку единственную одеть прилично. Сидишь на своих деньгах, старый скряга. В могилу их с собой все равно не потащишь...
Джо хотелось дать Кармелле хорошую затрещину, но он понимал, что лет на десять опоздал с воспитанием дочери, махал рукой (пошла вон!) и отмалчивался в ответ. Надоело ему сражаться дома. Хотелось покоя и семейного счастья. К сожалению, ни того, ни другого не предвиделось. Джо садился перед телевизором в кресло, вытягивал натруженные за день ноги, закрывал глаза и быстро погружался в короткую, тревожную дрему. И снилась ему красавица Наташа. Как будто идут они вдвоем под руку, молодые, улыбающиеся. Идут по широкой аллее, освещенной солнцем. И впереди, где-то у горизонта, маячит их долгожданное счастье.
У Наташи дома были свои неразрешимые проблемы. Единственный ребенок, сынок Антошка, которого они с мужем  много лет баловали, потакая всем его прихотям, и к двадцати годам окончательно испортили, давно бросил школу и стал наркоманом. Украв из дому все, что было на виду и имело скорую продажную ценность, Антон в конце концов просто исчез из поля родительского зрения. Где он обитал и как добывал деньги на жизнь и наркотики, Наташа с Мишей не знали. Миша хотел заявить о пропаже сына в полицию, но Наташа запретила ему это делать, так как боялась, что если сына найдут, он, скорее всего, получит срок за воровство и распространение наркотиков. Она понимала, что поступает неправильно, что было бы лучше для Антона, если бы его нашли и даже посадили. Ведь потом отправили бы на принудительное лечение. Но слово «тюрьма» вызывало ужас в ее материнском сердце. Так они и жили с мужем в вечном беспокойстве и страхе за Антона. Здоров или болен, жив или нет. Первые полгода Наташа почти не спала. Все ждала звонка от сыночка. Приходила в библиотеку измученная, с темными кругами под глазами. Часто отпрашивалась у Боба домой. Пришлось Наташе рассказать Бобу всю свою горькую семейную правду. Шила в мешке не утаишь. Само собой, эта печальная история распространилась дальше по библиотеке. Наташу в библиотеке любили и жалели. И Джо сочувственно смотрел на нее своими печальными итальянскими глазами. В конце концов Наташа привыкла: усталость взяла свое. Чета Могилевских смирилась со своей горькой родительской долей и просто продолжала жить дальше.

Устроив Джо очередной скандал из-за денег, Кармелла собрала в рюкзак свои нехитрые пожитки и ушла из дома, хлопнув дверью: «Провалитесь вы с вашими деньгами! Обойдусь...»

– Ничего! Перебесится и вернется,  никуда не денется, – рассудил Джо.
– Изверг! Какой же ты отец? Пожалел денег для родной дочери. Не вернется она, не вернется! – причитала жена.
– Деньги, деньги! Где я вам возьму эти деньги? А? – кричал, усиленно жестикулируя Джо. –  Ты же знаешь, сколько я зарабатываю. Я почти все до последнего цента отдаю тебе на хозяйство. Я бы дал ей полсотни на одежду, так она же пойдет и пустит все на пиво и сигареты. К дружкам своим пойдет, таким же никчемным школьным отбросам, как она. Что ты из меня монстра делаешь!
– О Господи! Проклятая жизнь, проклятый дом. Говорила я тебе: не надо было переезжать на эту квартиру. Как сюда перебрались, начались все наши несчастья. Сначала я заболела, потом ресторан пришлось продать, потом сынок наш на этой вертихвостке женился, а теперь вот Кармелла из дома ушла. Нечисто здесь! Злые духи прошлых жильцов нас в покое не оставят. Все! Я решила. Ты как хочешь, а я этой ночью буду изводить духов. Как выведу нечистую силу, так жизнь и устроится.
– Совсем из ума выжила, старая! – в сердцах изрек Джо и пошел спать.
Проснулся Джо в полночь. Как будто в голове его что-то щелкнуло, словно повернули выключатель и зажгли свет. Жены рядом не было. Из гостиной раздавалось какое-то странное подвывание. Джо вскочил с постели, как был в пижаме, схватил в руки бейсбольную биту, которая  стояла в углу – на всякий пожарный случай – и на цыпочках босиком пошел в гостиную.  А там, в полутьме, его жена Мария в длинной до пола ночной рубашке со свечкой в одной руке и бутылочкой святой воды – в другой, отбрасывая на стену огромную таинственную тень, как заводная кукла, бегала из угла в угол, брызгала всюду святой водой и что-то бормотала себе под нос, подвывая.

– “Ты что делаешь, ненормальная?” – хотел было спросить Джо, но язык почему-то перестал его слушаться и как бы прирос к верхнему небу. Повинуясь непонятной силе, Джо пошел в кухню, нашел там свечку, зажег ее, вернулся в гостиную, пристроился рядом с женой и тоже стал подвывать. Так они бегали и выли до рассвета и не помнили, как уснули.
А утром Джо как всегда отправился в полшестого на работу. «Да, странный сон мне приснился! А, может, и не сон вовсе? Это же надо!» – удивился он.

Кармелла домой так и не вернулась. Мария поплакала, поплакала и перестала. Всю свою любовь и заботу она  теперь перенесла на маленькую Анну. Больше они с Джо духов не гоняли и об этой ночи старались не вспоминать. Анна попривыкла жить у деда с бабкой и стала спокойнее. И вообще в доме воцарилась какая-то подозрительная тишина. «Может, так и надо?  – думал Джо. – Может, это и есть тот долгожданный семейный покой, о котором я мечтал?»
Ночью Могилевских разбудил телефонный звонок из полиции.

– Ваш сын Энтони Могилевски – в городской больнице. У него пулевое ранение в голову, и состояние его критическое. Немедленно приезжайте, если хотите застать сына в живых.

Трясущимися руками Наташа начала одеваться. У Миши заболело сердце. Он вообще был сердечник. А тут – такое! Пришлось Мише принять нитроглицерин. В конце концов собрались – поехали в Манхэттен. Антошка лежал в реанимации весь в трубках и датчиках, которые показывали, что он еще жив. Наташа смотрела на сына, и слезы текли по ее лицу. «Только бы ты остался жив. Я все тебе прощаю: и наркотики, и воровство, и то, что ты нас с отцом в грош не ставил. Только живи. Живи, как захочешь. Как сможешь», – думала она.

Рядом с Антошкиной кроватью на стуле сидела заплаканная девушка –  молоденькая, неприбранная, в выцветшей футболке и старых рваных джинсах. Длинные черные волосы давно не мытыми патлами спускались по спине. «Где-то я эту приблудную овечку видела...», – подумала Наташа.

– Как тебя зовут? Ты кто?
– Я – Кармелла,  девушка вашего Тони. Я люблю его. Он не умрет. Он не может  вот так взять и умереть.
– Не может, – кивнула Наташа. – Я тебя где-то видела. Мы знакомы?
– Да. Мы встречались в библиотеке. Там работает мой отец, Джо Милано.
– Джо твой отец? Вот так сюрприз! Бедный Джо! А он знает про вас с Тони? Ну, что вы... того... вместе?
– Нет, папа с мамой ничего не знают. Мы поссорились, и я ушла из дома. У нас тут недалеко своя, так называемая, община. Об этом потом. Но как только Тони поправится, я вернусь домой. Я обязательно вернусь домой!
Наташа и Кармелла приходили в больницу каждый день. Они даже подружились, если можно назвать дружбой молчаливое сидение у постели Антона. Так иногда перебрасывались несколькими фразами.
– Ты отцу с матерью-то позвони, пожалей их, – упрашивала Наташа Кармеллу.
– А я уже позвонила. Родители все знают.
– Все? И про наркотики?
– И про наркотики. Но это теперь не имеет значения. Главное, чтобы Антон остался жив.

Антон постепенно шел на поправку. Молодой организм, хоть и отравленный наркотиками, взял курс на жизнь. После двухнедельного «отпуска», проведенного  у постели больного сына, Наташа вышла на работу. Как тогда, в первый день их знакомства, Джо открыл ей дверь.
– Привет! – коротко бросила Наташа, отвернулась и быстро прошла в рабочую комнату. Она не могла смотреть в глаза Джо, чувствуя себя без вины виноватой за любовь Кармеллы к наркоману Антону. Джо поплелся за ней.
– Наташа! Слышь, ты не переживай! Оно как-нибудь устроится,  – сказал Джо, и в его словах было все: горе, радость, понимание и прощение.

* * *
Прошло несколько лет. Кармелла вернулась домой и закончила среднюю школу. Антон получил срок условно. Он бросил принимать наркотики и живет в интернате для бывших наркоманов. Лечится и помогает таким же бедолагам, как он сам. Кармелла и Наташа часто его навещают. Антон и Кармелла мечтают когда-нибудь найти работу, снять квартиру и пожениться. Наташа по-прежнему работает в библиотеке. А Джо там уже не работает. У него обнаружили диабет с прогрессирующей потерей зрения и онемением конечностей. Он больше не мог убирать, так как не мог отличить чистоты от грязи и вообще мало что видел. Тошно было сидеть на пособии по инвалидности. Джо иногда приходил в библиотеку, чтобы поболтать с Наташей и другими бывшими сотрудниками. К врачам ходить он не любил... «Что они понимают, эти врачишки? У меня душа болит, а ее починить может только Бог, если захочет», –  повторял он и разводил по привычке руками. А однажды Джо и вовсе не пришел в библиотеку, хоть и обещал. «Куда он подевался, наш Джо?» –  говорили сотрудники. Поговорили, поговорили и перестали. А потом  узнали, что Джо просто взял и умер...

 Другой уборщик теперь стоит у дверей со шваброй наперевес, но с ним не поговоришь за жизнь и он не умеет готовить лазанью, спагетти с тефтелями и куриный суп по-итальянски...

* Кушать, кушать! – итал.