Чистосердечное признание
История далекая и близкая
До эмиграции мой литературный багаж составлял не менее тонны листов формата А-4. И лишь стоило завершить очередной опус, как его с руками-ногами отрывали жаждущие с ним ознакомиться. Читали и поодиночке, и группами, и публичные читки устраивали. Но несмотря на то, что практически в каждом случае находился человек, принимавший мой труд с благодарностью, радости это не доставляло. Да и чему было радоваться? Тому, что кара настигнет очередного убийцу или насильника? Так ведь горе обездоленных и обесчещенных от того меньше не становилось.
Проще говоря, вся моя – следователя прокуратуры города Риги - писанина воплощалась в объёмные тома уголовных дел. В зависимости от числа фигурантов и эпизодов их деятельности расследованное дело редко когда составляло 2-3 тома - доходило и до сотни томов. Почерк мой стал вконец безобразным, что вынудило освоить пишмашинку. Но особой пользы это не принесло: уйдя в середине 1980-х со следствия на преподавательскую работу, планы лекций всё равно приходилось строчить от руки. Такой вот «литературой» занимался.
И быть бы мне до веку «ботаником»-теоретиком, но грянул август 1991-го, к власти пришел демократ, на поверку оказавшийся махровым латышским националистом, и всё пошло прахом. Институт разогнали. В правоохранение, и прежде не грешившее левизной, и предлагали бы вернуться – не вернулся, так как требовалось там теперь лишь одно ультраправоохранение.
Да и кем я являлся для властей объявившей себя независимой Латвии? Потомком советских оккупантов. (Мои родители - мама–москвичка и отец–ленигнрадец, познакомились в 1945-м в освобождённой Риге, куда их направили на восстановление мирной жизни латвийской столицы и где 2 апреля 1946-го появился на свет я.) Так что с августа 1991-го подобным «потомкам» с подачи всего-то вчерашних коллег дорога не то что к госслужбе - и к частной юридической практике была наглухо перекрыта запретом на получение гражданства.
Ну и поскольку, кроме крючкотворства, делать я ничего не умел, а с прежних трудов не то что палат каменных – ни полушки не нажил, то выбор родная земля предлагала весьма небогатый: или в бандитские стряпчие, или «чемодан-вокзал-Россия». Но кто там нас ждал, в России, если и своих-то граждан она, тогдашняя (впрочем, только ли тогдашняя), гнобила на корню?.. В общем, не от великой охоты к перемене мест пришлось в феврале 1999-го с любимыми женой и дочкой подаваться из Риги в Германию (забегая вперёд, отмечу: дочка здесь заканчивает консерваторию и уже работает скрипачкой оркестра оперного театра славного своими музыкальными традициями старинного западногерманского города, а жена – художественный руководитель и дирижёр большого немецкого аккордеонного оркестра; знай наших!).
Что же касается меня, то какова же была моя радость, когда владение машинописью помогло мне (и материально) тут, в эмиграции! Достав привезённый из Риги лэптоп тайваньской сборки, я стал молотить по нему 25 часов в сутки по 8 дней в неделю. И когда здешний компьютерный гуру, однажды призванный реанимировать намертво зависшего страдальца, узнал, что я с ним вытворял, то предложил дать знать на Тайвань: глядишь, говорит, и премию выдадут за испытание их продукта в экстремальных условиях.
За незнанием тайваньского языка от предложения я отказался, но упоминание об экстремальных условиях многое прояснило: то-то я удивлялся, с чего бы это окулист всё очки мне прописывает с раз от разу увеличивающимися диоптриями, а ортопед сокрушается по поводу бессилия немецкой медицины против моего остеохондроза.
Но нет худа без добра: уже в первый год жизни здесь я стал узнаваем немецкой публикой! Так, завидев меня чуть ли не за квартал, мне любезно кланяется владелец магазинчика, что по соседству с нашим домом (не иначе как на выручку от продаж мне писчей бумаги и картриджей для принтера он возвёл двухэтажную пристройку к своему заведению).
Но если магазинщика ещё можно заподозрить в корысти, то уж не знаю, что и думать о редакторах здешних, и не только здешних, русскоязычных СМИ. Судите сами: отправил байку «Дневник специалиста» в берлинскую газету «Европа-центр» - с ходу напечатали. Дал повесть «Новый год по старому стилю» в ганноверский журнал «Родная речь» - тоже. И не просто «тоже», а в одном номере с Евгением Евтушенко и патриархом немецкой славистики профессором Вольфгангом Казаком. Правда, «Речь» спустя номер почила в бозе, да и «Европа-центр», хоть и продержалась после моей повестушки без малого два года, но тоже изрядно претерпела. Но не хотелось бы думать, что это как-то связано со мной.
Ведь газета «Русская Германия», где с сентября 1999-го еженедельно идут мои материалы, и поныне здравствует! То же и с нью-йоркским «Русским базаром»: отправил совершенно незнакомой мне Наташе Шапиро в 2006-м первый текст – опубликовала, за ним второй, третий – и так по сей день! А франкфуртский журнал «Литературный европеец»! Там и мой рассказик «Прощание», и повести «Внутреннее убеждение», «Аутодафе» и «Черта», и прочие мои «нетленные творения», а журналу хоть бы хны! Даже Союз журналистов Германии, приняв меня в свои ряды в 2003-м, до сих пор не распался!
Но вот что заботит: все мои рассказы и повести сошли с того самого тайваньского лэптопа. А стоило мне обзавестись более современным компьютером, как, окромя газетного жанра, – ни строчки! Может, всё дело в тайваньцах?
Проще говоря, вся моя – следователя прокуратуры города Риги - писанина воплощалась в объёмные тома уголовных дел. В зависимости от числа фигурантов и эпизодов их деятельности расследованное дело редко когда составляло 2-3 тома - доходило и до сотни томов. Почерк мой стал вконец безобразным, что вынудило освоить пишмашинку. Но особой пользы это не принесло: уйдя в середине 1980-х со следствия на преподавательскую работу, планы лекций всё равно приходилось строчить от руки. Такой вот «литературой» занимался.
И быть бы мне до веку «ботаником»-теоретиком, но грянул август 1991-го, к власти пришел демократ, на поверку оказавшийся махровым латышским националистом, и всё пошло прахом. Институт разогнали. В правоохранение, и прежде не грешившее левизной, и предлагали бы вернуться – не вернулся, так как требовалось там теперь лишь одно ультраправоохранение.
Да и кем я являлся для властей объявившей себя независимой Латвии? Потомком советских оккупантов. (Мои родители - мама–москвичка и отец–ленигнрадец, познакомились в 1945-м в освобождённой Риге, куда их направили на восстановление мирной жизни латвийской столицы и где 2 апреля 1946-го появился на свет я.) Так что с августа 1991-го подобным «потомкам» с подачи всего-то вчерашних коллег дорога не то что к госслужбе - и к частной юридической практике была наглухо перекрыта запретом на получение гражданства.
Ну и поскольку, кроме крючкотворства, делать я ничего не умел, а с прежних трудов не то что палат каменных – ни полушки не нажил, то выбор родная земля предлагала весьма небогатый: или в бандитские стряпчие, или «чемодан-вокзал-Россия». Но кто там нас ждал, в России, если и своих-то граждан она, тогдашняя (впрочем, только ли тогдашняя), гнобила на корню?.. В общем, не от великой охоты к перемене мест пришлось в феврале 1999-го с любимыми женой и дочкой подаваться из Риги в Германию (забегая вперёд, отмечу: дочка здесь заканчивает консерваторию и уже работает скрипачкой оркестра оперного театра славного своими музыкальными традициями старинного западногерманского города, а жена – художественный руководитель и дирижёр большого немецкого аккордеонного оркестра; знай наших!).
Что же касается меня, то какова же была моя радость, когда владение машинописью помогло мне (и материально) тут, в эмиграции! Достав привезённый из Риги лэптоп тайваньской сборки, я стал молотить по нему 25 часов в сутки по 8 дней в неделю. И когда здешний компьютерный гуру, однажды призванный реанимировать намертво зависшего страдальца, узнал, что я с ним вытворял, то предложил дать знать на Тайвань: глядишь, говорит, и премию выдадут за испытание их продукта в экстремальных условиях.
За незнанием тайваньского языка от предложения я отказался, но упоминание об экстремальных условиях многое прояснило: то-то я удивлялся, с чего бы это окулист всё очки мне прописывает с раз от разу увеличивающимися диоптриями, а ортопед сокрушается по поводу бессилия немецкой медицины против моего остеохондроза.
Но нет худа без добра: уже в первый год жизни здесь я стал узнаваем немецкой публикой! Так, завидев меня чуть ли не за квартал, мне любезно кланяется владелец магазинчика, что по соседству с нашим домом (не иначе как на выручку от продаж мне писчей бумаги и картриджей для принтера он возвёл двухэтажную пристройку к своему заведению).
Но если магазинщика ещё можно заподозрить в корысти, то уж не знаю, что и думать о редакторах здешних, и не только здешних, русскоязычных СМИ. Судите сами: отправил байку «Дневник специалиста» в берлинскую газету «Европа-центр» - с ходу напечатали. Дал повесть «Новый год по старому стилю» в ганноверский журнал «Родная речь» - тоже. И не просто «тоже», а в одном номере с Евгением Евтушенко и патриархом немецкой славистики профессором Вольфгангом Казаком. Правда, «Речь» спустя номер почила в бозе, да и «Европа-центр», хоть и продержалась после моей повестушки без малого два года, но тоже изрядно претерпела. Но не хотелось бы думать, что это как-то связано со мной.
Ведь газета «Русская Германия», где с сентября 1999-го еженедельно идут мои материалы, и поныне здравствует! То же и с нью-йоркским «Русским базаром»: отправил совершенно незнакомой мне Наташе Шапиро в 2006-м первый текст – опубликовала, за ним второй, третий – и так по сей день! А франкфуртский журнал «Литературный европеец»! Там и мой рассказик «Прощание», и повести «Внутреннее убеждение», «Аутодафе» и «Черта», и прочие мои «нетленные творения», а журналу хоть бы хны! Даже Союз журналистов Германии, приняв меня в свои ряды в 2003-м, до сих пор не распался!
Но вот что заботит: все мои рассказы и повести сошли с того самого тайваньского лэптопа. А стоило мне обзавестись более современным компьютером, как, окромя газетного жанра, – ни строчки! Может, всё дело в тайваньцах?
comments (Total: 34)