Брайтон-Бич Опера - 25

Взрослые дети

- Слушай, - говорит Илья. - Приезжай, пожалуйста.
- Когда? - говорю я. - Сейчас прямо?
- Ну да, - говорит Илья. - У нас тут такое.
- Какое? - говорю я.
- Такое, - говорит Илья. - Большое. В форме полицейской. И не одно, а целая толпа их. Весь дом кверху дном перевернули.
- Что ищут? - говорю я.
- Кто ж их знает? - говорит Илья. - Они ведь нам не скажут. Так ты приедешь или нет?
- Зачем? - говорю я.
- Ну ладно, - говорит Илья. - Как хочешь.
- Хорошо, - говорю я и, уже положив телефонную трубку, добавляю: - Только кофе допью сейчас и приеду.
У Ильи в квартире действительно полный разгром. И на кухне, и в комнатах все из шкафов выброшено и у всех на виду, в полном беспорядке валяется. Несколько здоровенных полицейских роются повсюду, перебирая каждую тряпку, каждый носок с места на место перекладывая. Меня поначалу пускать не хотят, и даже мое журналистское удостоверение, на котором большими буквами слово “PRESS” написано, никакого должного впечатления на них не производит. Спасает только то, что Илья, заслышав мой голос, выходит на лестничную площадку и на своем хорошем английском объясняет одному из копов, кто я такой и зачем сюда, собственно говоря, заявился. А тут на пороге появляется еще и Олег Виньковский - тот самый следователь, с которым я познакомился в полицейском участке, когда с Игорем туда на допрос ходил. Он тогда еще говорил, что всегда нашим помогает, и поэтому его присутствие меня несколько обнадеживает. Но Олег мне, кажется, совсем не рад.
- Вы опять здесь? - говорит он. - Вам самому не кажется странным, что вы все время у следствия под ногами путаетесь?
- Меня хозяин квартиры приехать просил, - говорю я. - Только не спрашивайте, зачем, потому что я и сам не знаю.
- Понятно, - говорит Олег. - Ну, заходите, раз приехали.
- А что тут происходит? - говорю я уже чуть более уверенно.
- Ничего особенного, - говорит Олег. - Обыкновенный обыск. Приятель ваш, похоже, дружка своего завалил все-таки.
- Какой приятель? - говорю я. - Илюша мне не приятель никакой, а брат троюродный.
- При чем тут он? - говорит Олег. - Я про Игоря Леваева.
- А-а, этот может, - говорю я. - А какого, кстати, дружка?
- Все того же самого, - говорит Олег. - Артема Малашенко. С которым они вместе в кар-сервисе работали.
- С чего вы это взяли? - говорю я.
- Официантка кафе, в котором они обедали в день убийства, показала, что они попоспорили там сильно, - говорит Олег. - То ли покойный у подозреваемого деньги требовал, то ли наоборот. Но ведь это не принципиально. Мотив преступления по-любому вырисовывается.
- У вас что, и доказательства есть? - говорю я.
- Нет еще, но сейчас будут, - говорит Олег. - Вот как найдем ствол, из которого он стрелял, баллистическую экспертизу сделаем, так и будут сразу доказательства.
Мы проходим в квартиру, где, как я уже говорил, царит страшный кавардак. Игорь, закованный в наручники, стоит на коленях - под присмотром одного из стражей закона.
- Леваев, - говорит ему Олег. - Неужели ты сам не понимаешь, что в твоих же интересах сказать нам, где ты спрятал пистолет, из которого ты застрелил Малашенко?
- Я бы с удовольствием, гражданин начальник, - говорит, поднимая голову, Игорь. - Но Малашенко я не убивал, и никакого пистолета у меня нет.
- Это что за обращение к представителю правоохранительных органов? - говорит Олег. - Ты что думаешь, мы тут шутки с тобой шутить пришли?
- Никак нет, - гражданин начальник, - говорит Игорь. - Не думаю.
- Клоун, - говорит Олег. - Паяц. Это хорошо. Таких в тюрьме любят. Там вообще к длинноволосым особое отношение. Ну, впрочем, чего я тебе весь кайф ломать буду? Сам скоро увидишь.
Я выхожу на кухню, где среди все того же самого разгрома сидит совершенно бледная Нина. Дима пытается ее успокоить, предлагая ей то ли воду, то ли какие-то капли сердечные.
- Лёш, да что же это такое? - говорит Нина. - Что ж это происходит?
- Не волнуйся, - говорю я. - Так или иначе, рано или поздно, но все это обязательно закончится.
- А вдруг они правда у него оружие найдут? - говорит Нина. - Они тогда что, нас всех посадят?
- Ничего они у него не найдут, мам, - говорит Дима. - Не беспокойся.
- А у тебя откуда такая уверенность? - говорю я.
Дима неопределенно как-то ухмыляется.
- Никого они не посадят, - говорю я, чтобы успокоить Нину, но, по всей видимости, уверенности в моем голосе недостаточно, потому что она смотрит на меня глазами, в которых уже видны слезы, и я поспешно покидаю кухню.
В коридоре меня хватает за руку Олег.
- Послушайте, - говорит он. - Мы совершенно точно знаем, что у него есть ствол. Знаем даже, что это “Глок”, потому что его продал ему наш внештатный сотрудник. Я практически уверен, что и вы каким-то образом осведомлены о наличии у подозреваемого незарегистрированного оружия. Зачем вы покрываете убийцу?
- Я никого не покрываю, - говорю я, - и вообще не понимаю, о чем вы говорите.
- Прекрасно вы все понимаете, - говорит Олег. - И имейте, пожалуйста, в виду, что, когда он еще кого-нибудь из этой пушки завалит, ответственность будет и на вас тоже лежать.
- Так вы, значит, ничего не нашли? - доходит до меня.
- Нет, - говорит Олег. - Но дело на этом не закрывается. Я не сомневаюсь в том, что это он убил Малашенко. Все косвенные улики именно на него указывают. А человек, однажды убивший, обычно остановиться уже не может. Рано или поздно он еще кого-нибудь обязательно шлепнет. И вот тут-то уж он от нас не уйдет. Я теперь всю свою жизнь положу на то, чтобы этого отморозка за решетку отправить. Из-за таких, как он, американцы нас всех бандюгами считают.
- Но у вас же нет никаких доказательств, - говорю я. - А вдруг это не он?
- Поверьте моему богатому профессиональному опыту, - говорит Олег. - Я убийц по взгляду различаю. Они все особенные. Те, кто убивал уже, или даже только в будущем еще кого-нибудь убьет. У них в глазах всегда что-то такое есть, чего у других, нормальных людей, не бывает.
Олег очень пристально смотрит на меня и через пару секунд добавляет каким-то заговорщическим голосом:
- А вы сами разве не чувствуете, на что он способен? Разве вы сами не видите, кто перед вами?
Я только опускаю глаза, потому что мне нечего на это ответить, а еще потому, что я знаю, что Олег прав.
Когда полицейские, сняв наручники с Игоря, удаляются, я возвращаюсь на кухню.
- Ну все, они ушли, - говорю я Диме. - Колись давай.
Повернувшись спиной к матери, Дима приподнимает свой свитер, и я вижу торчащую из-за пояса рукоятку “Глока”. При этом Дима глазами показывает мне, чтобы я не выдавал его и не волновал понапрасну Нину. Выдавать я его, естественно, не собираюсь, но и удержаться от того, чтобы не покрутить пальцем у виска, тоже не могу.

- Катюша, - говорит Надя. - Миленькая. Что же теперь будет?
- Да ничего не будет, мам, - говорит Катя. - Мы поженимся, и все будет в порядке.
- Ну как же вы поженитесь? - говорит Надя. - Поженятся они. А жить вы где будете?
- У нас, конечно, - говорит Катя. - Ты же сама знаешь, что у него невозможно.
- А школа как же? - говорит Надя.
- Как обычно, - говорит Катя. - Я все продумала и рассчитала. Мне всего-то полгода доучиться осталось. Как раз аттестат получу.
- А потом? - говорит Надя.
- А потом годик посижу с малым и в колледж поступать буду, - говорит Катя. - Я ведь правда все продумала. И Лерой считает, что мне обязательно учиться надо. Молодец он, да? Он сам работать пойдет, будет деньги зарабатывать, а я пока выучусь. Мамочка, ты увидишь, все хорошо будет. Мы же не маленькие уже.
- Да уж, - говорит Надя. - А отец знает?
- Нет, конечно, - говорит Катя. - И ты не говори ему ничего, пожалуйста.
- Все равно же увидит скоро, - говорит Надя.
- Я ему сама скажу, - говорит Катя. - Момент только удобный выберу и скажу.

- Где он? - говорит Максим.
- А ты что это сегодня так рано с работы вернулся? - говорит Ирина, и не думая уменьшать громкость телевизора. - Не вовремя что-то. Никак застукать меня с кем-нибудь хотел?
- Да при чем тут ты? - говорит Максим. - Пашка где?
- Если ты его Пашкой называть будешь, у вас никогда отношения не нормализуются, - говорит Ирина и берет со столика коньячный бокал, в котором еще плещется что-то на донышке. - Если человек просит, чтобы его называли Полом, неужели это так трудно?
- Я моего сына Павлом назвал, - говорит Максим. - В честь деда. И никакого Пола я не знаю и знать не хочу. Где он?
- У себя в комнате, - говорит Ирина, допивая содержимое бокала. - А что случилось? То ты месяцами его не видишь и ничего, а тут вдруг такой пожар.
- Его моя секретарша встретила сегодня, - говорит Максим.
- Это серьезная причина, чтобы срочно пуститься на розыски сына, - говорит Ирина.
- Она сказала, что он посреди Брайтона стоял, - говорит Максим. - Прямо на проезжей части. Как зомби. Ноги полусогнуты. Глаза закрыты. Изо рта слюна течет.
- Да? - говорит Ирина. - Ну и что? Если бы ты почаще дома бывал, то и сам имел бы удовольствие сию картину лицезреть время от времени.
- Так ты знаешь? - говорит Максим.
- Все знают, - говорит Ирина и тянется за стоящей на полу бутылкой “Камю”. - Его ведь друзья иначе как “героическим наркомом”, не называют. Так что все знают. Все, кроме тебя. Ты один у нас ничего не ведаешь. Или, может, прикидываешься только?
Резким движением Максим выбивает бутылку из рук жены. Она падает на толстый ковер, на котором немедленно появляется темно-бурое пятно от пролившегося коньяка.
- Ну вот, - говорит Ирина. - Теперь ковер мой любимый испортил. А я за него две штуки заплатила. Из твоих, кстати, денег. Которые ты с таким трудом зарабатываешь. Бедненький ты наш, трудоголик.
- Сука ты, - говорит Максим. - На меня тебе наплевать - это я давно понял. Но на сына что, тоже?
- Ну и пусть, что сука, - говорит Ирина. - Подумаешь. Сука - так сука.
Она поднимает с пола бутылку и с удовлетворением отмечает, что коньяк из нее вылился не весь.
- Вот как хорошо, - говорит Ирина. - И напиток богов еще остался. Отметим ранний приход папочки с работы. Ты-то сам будешь, любимый?

- Ну что я могу посоветовать? - говорю я.
- Не знаю, - говорит Максим. - Ты же все-таки в школе работаешь. Там у вас какие-то службы должны же быть. Программы какие-нибудь. Консультанты. Специалисты.
- Есть, - говорю я. - Все есть. И службы, и программы, и консультанты, и специалистов тьма тьмущая. Толку только никакого от них нет. Если все так серьезно, как ты говоришь, то он в первую очередь должен сам захотеть вылечиться. Ты же врач - тебе это лучше, чем кому бы то ни было другому, известно.
- Да, известно, - говорит Максим. - Но он со мной даже разговаривать не хочет. Отворачивается к стенке и молчит. Или вообще из дома уходит.
- Ну и что ты делать думаешь? - говорю я.
- Не знаю, - говорит Максим. - Все ведь ради него было. И сюда приехали, и работа эта круглосуточная... Все, чтобы ему хорошо было. Не так, как нам когда-то. Может, его в Москву отправить? У нас там родственники. Может, если его от компании этой оторвать...
- Знаешь, - говорю я. - Году в 85-м у моих знакомых одних похожая история была. Сын подсел. Плотно так, по полной программе. Они его сначала здесь лечили, а потом в Ленинград к бабушке отослали. Первую неделю он там промаялся, а уже на вторую где-то дурь свою отыскал. В Питере, в 85-м году - представляешь? При cоветской-то власти. А сейчас там еще хуже, чем здесь, говорят. Любая наркота чуть ли не открыто продается. Так что, если он сам завязать не захочет, ничего не поможет. Не то что в Москву, хоть на Луну его отправь - он и там какую-нибудь гадость непременно разыщет.
- Так что же делать? - говорит Максим.
- Не знаю, - говорю я. - Я тебе честно говорю, что не знаю. У нас с Машкой ведь тоже было... Мы ей все разрешали. Все абсолютно. Кроме только одного - наркоты. Мы с ней настоящие друзья были - вот это, наверное, и помогло. Хотя я точно знаю, что она и травку курила, и экстази пробовала.
- Отмолили, - говорит молчавшая до сих пор Татьяна. - Я день и ночь Богородицу просила. Столько слез пролила. Но молитва матери совершенно особую ведь силу имеет. Каждый день я Маше воду освященную пить давала. Артос. Натощак только нужно. Старалась, чтобы она на все службы с нами ездила. Чтобы исповедовалась и причащалась как можно чаще.
- Ну, в нашем случае это не реально, - говорит Максим.
- А еще, - продолжает Татьяна, - когда у Маши самый сложный возраст был, мы за нее всюду, куда только можно, записки подавали. В наш, Свято-Никольский собор, естественно, и в монастыри в России. В Лавру, в Оптину, в Дивеево. И на Афон тоже. Годичные поминания на Литургии заказывали, молебны о здравии. Вот и отмолили монахи. Паша-то крещеный у тебя?
- Нет, - говорит Максим. - Да и мы сами...
- Ну, так что же ты хочешь? - говорит Татьяна. - Это не гарантия, конечно. Но без этого у тебя ничего не получится. Помощь есть. Только надо знать, как и к кому обращаться за ней, понимаешь?
- Дашенька, - говорит Розалия Францевна. - Дашенька, открой, пожалуйста. Мне с тобой поговорить надо.
- Сейчас, - кричит из-за запертой двери Даша. - Минуточку.
Она еще раз смотрит на себя в зеркало, в котором отражается красивая девушка с высокой, старомодной прической, но обнаженная по пояс, в черных чулках, пристегнутых к поясу, и в туфлях на высоченном каблуке.
- Какая же ты все-таки шлюха, - говорит Даша зеркалу и, набросив халатик, идет открывать бабушке.
Розалия Францевна входит в комнату и, оглядев ее всю критическим взором, опускается в стоящее около письменного стола кресло.
- На бал собралась? - говорит она, показывая глазами на Дашины туфли.
- Просто примерила, - говорит Даша. - Сейчас тапочки надену.
- Подожди, - говорит Розалия Францевна. - Сядь-ка сюда. У меня правда серьезный разговор к тебе.
Даша садится на кровать, застегивая попутно халатик на все пуговицы, чтобы он случайно не распахнулся.
- О чем? - говорит она.
- О нем, - говорит Розалия Францевна.
- О ком, бабушка? - говорит Даша.
- Ты сама знаешь, Дашенька, - говорит Розалия Францевна.
- Так что теперь говорить-то? - говорит Даша. - Сколько уже говорили. Мы в результате здесь, а он - там. О чем говорить-то?
- Ты уверена, что он там? - говорит Розалия Францевна.
- Естественно, - говорит Даша. - Откуда ему здесь взяться? Кто его сюда с судимостью пустит? Вы же не напрасно все так постарались тогда.
- Мы для тебя старались, - говорит Розалия Францевна. - И ты же сама сказала, что он тебя изнасиловать пытался.
- Бабушка, - говорит Даша. - Мне пятнадцать лет было. Что я еще могла вам сказать?
- Ну, в общем статья эта не очень серьезная, - говорит Розалия Францевна. - Только попытка. Да и в России сегодняшней любые пятна в биографии подправить можно. Если нужных людей знать или денег иметь достаточно. Раньше не так все было. Когда за порядком следили.
- Зачем вы вообще все это устроили? - говорит Даша.
- Ради тебя, - говорит Розалия Францевна. - Для твоего же блага.
- Что значит, ради меня? - говорит Даша. - Вы же у меня не спросили.
- Ты еще маленькая, Дашенька, - говорит Розалия Францевна. - Ты еще не знаешь, что на свете такие люди бывают, от которых лучше всего как можно дальше держаться.
- И Игорь как раз такой человек? - говорит Даша.
- Да, как раз такой, - говорит Розалия Францевна. - И он от тебя не отстанет никогда. Пока всю жизнь твою не искалечит, не успокоится. И еще мне почему-то кажется, что он уже здесь, в Нью-Йорке.
- Да с чего ты взяла? - говорит Даша.
- Долго объяснять, - говорит Розалия Францевна. - Но меня такие предчувствия никогда еще не обманывали.
- Ну, даже если так, я-то что могу сделать? - говорит Даша.
- Ты многое можешь, - говорит Розалия Францевна. - Во-первых, ты должна помнить все, что я тебе говорила о нем. Не верить ни одному его слову. Не давать ему заморочить тебе голову, увлечь тебя опять. Ты должна помнить, что, если ты ему позволишь, он разрушит всю твою жизнь. И жизнь всей нашей семьи тоже.
- А во-вторых? - говорит Даша.
- А во-вторых, - говорит Розалия Францевна, - я хочу, чтобы ты немедленно сообщила мне, как только он появится.
- Хорошо, - говорит Даша. - Немедленно сообщу.
- А он не появлялся еще? - говорит Розалия Францевна. - Не пытался встретиться с тобой? Не звонил?
- Нет, - говорит Даша.
- Точно? - говорит Розалия Францевна. - И в глаза мне смотри, пожалуйста.
- Да нет его в Нью-Йорке, бабушка, - говорит Даша.
- Есть, Дашенька, - говорит Розалия Францевна. - В Нью-Йорке он. В Нью-Йорке. И приехал он сюда за тобой. Только имей в виду, живая ты ему уже не нужна.
- Это еще почему? - говорит Даша.
- Потому что живая ты ему всегда будешь напоминать о том, как его бросили, - говорит Розалия Францевна. - Как бросили, разлюбили и предали. Как он слабаком оказался. В его понимании - ничтожеством. А этого он тебе никогда не простит. Никогда.

- Ну, что ты хочешь от меня? - говорит Игорь. - Что ты хочешь. Чего тебе надо? Сколько еще будет продолжаться это? Откуда ты взялся вообще? Я тебя не звал. Я в твоих советах не нуждаюсь. Помощи у тебя не прошу. Никаких обещаний слушаться тебя не давал никогда. Почему ты мне все время указываешь, как мне жить, что делать, что говорить даже? Кто тебе такое право давал? Откуда оно у тебя? И почему вообще ты так уверен, что я тебя слушаться буду? С чего ты это взял? Да, я знаю, что те, кто увеличивает зло на земле, должны быть наказаны. Я знаю. Но я не могу, не могу. Я, наверное, совсем не тот человек, который тебе нужен. Я не могу.
Игорь замолкает и откидывается на спинку стула. Глаза его закрыты, а в комнате, кроме него, никого нет.
- Кто ты такой? - говорит Игорь. - Что ты хочешь от меня? Что я тебе сделал? Зачем тебе все это нужно?
Он опять замолкает и какое-то время просто смотрит закрытыми глазами прямо перед собой - на стол, где лежит “Глок”. Когда он снова начинает говорить, голос у него уже дрожит, а потом вообще срывается на крик.
- Ну, что ты от меня хочешь? Что? Что? Что?
И потом - уже гораздо спокойнее и тише:
- А если я сделаю то, что ты хочешь, ты оставишь меня в покое?

(продолжение следует)