Лучший овод кинематографа. Актер Андрей ХАРИТОНОВ

Америка

«Художник по костюмам в картине «жажда страсти» однажды сказала: «Харитонов, вы – потрясающий теткосниматель!» в смысле режиссер, который умеет снимать в кино теток»

На пороге юбилея идол миллионов женщин как добальзаковского, так и постбальзаковского возраста размышляет о театре, времени, себе. Любимом ли?

В начале застойнейших восьмидесятых библейское «Не сотвори себе кумира!» сознания советских масс не определяло. Популярность юного Овода была ошеломительной. Такой, что даже не рассеялась, словно дым, не канула в небытие – частично определила мировоззрение самых умненьких из девчушек-подростков, старательно оклеивавших стены своих комнат портретами Андрея Харитонова.

Пару десятилетий спустя актер усмехнулся в одном из СМИ: «Кто помнит меня по «Оводу», думает, что я умер!» Между тем «невостребованность» Харитонова – неудачная шутка завистников. Лауреат Государственной премии УССР им. Т.Г. Шевченко, обладатель приза «Золотая Нимфа Монте-Карло» за эти годы сыграл в почти 35 кинокартинах. Шесть лет терпеливо нес бремя «ведущего артиста» государственного академического Малого театра СССР. Являлся режиссером-постановщиком ТВ-программ «Фабрика грез» и «Фильмы нашей памяти» на канале ОРТ, выпускал авторскую программу «Вспышка» на канале «Культура». По собственному сценарию снял художественный фильм «Жажда страсти» с А.Вертинской, И. Костолевским и В.Раковым в главных ролях, и картина удостоилась призов за режиссерский дебют на фестивалях «Созвездие» и «Литература и кино», а также премии фестиваля «Кинотавр» в номинации «Специальная премия среди «Фильмов для избранных».

Играет в антрепризах «Заложники любви», «Пока мой муж ловил треску», «Будет жар от любви» и в текущей премьере театрального дома «Миллениум» «Цветок кактуса».

В общении, искренний перед собеседником, он тоже... играет кактус. Поэтому лицам, не доросшим до способности к самоиронии, противопоказано читать интервью Андрея Харитонова. Осадок от них остается: до каких пор щедрая наша славянская земля будет разбазаривать не только таланты, но и мозги?..

«Одно из изданий написало, что я работаю в эскорт-сервисе у богатых дам»

- Андрей Игоревич, четыре года назад в одном из интервью вы процитировали: «Артист – это тайна. Появился и исчез». Окончательно – исчез артист? Работа в антрепризах – для заработка?
- Три года назад, как и десять лет назад, если не раньше, цитировал я не Звездинского, как написали, а Вертинского. И звучала цитата таким образом: «Артист – это... Появился, блеснул, сверкнул, исчез... И – тайна!» Разницу между этим текстом и тем, что воспроизвел человек, по-видимому, с одной извилиной, видите сами. Она принципиальна. Разница приблизительно – как между ливерной колбасой и миндальным пирожным. Ну, да ладно. Это уж пресса. Они работают, это их право. Нас учили еще в советское время: «что бы ни писали – лишь бы писали». Значит – еще живой. Па-а-жалуйста!
Десять лет назад одно из изданий звездануло статью примерно на треть страницы, где было сказано, что я работаю в эскорт-сервисе у богатых дам. Уж как им это в голову пришло – не знаю. Но я был спокоен. Потому что единственная певица в Украине, которая умеет петь, а именно – Повалий, еще на одной трети той же страницы была обозначена не иначе как проститутка и блядь. Хорошая газета. Мы немало посмеялись.
С другой стороны, влияние актерского творчества и прессы на судьбы простого народа, конечно, чрезвычайно велико. К примеру - судьба некоей барышни Лады Лузиной. Она была страстной поклонницей фильма «Ассоль», где я имел неосторожность сыграть Грея. Популярностью картина пользовалась бешеной: с 1982 года, каждое 1 января, пока родители валялись пьяные и приходили в себя, детишки в 10-12 часов смотрели экранизацию «Алых парусов», а потом в «Советскую культуру» шли письма «Боже, как это тонко, как лирично!..» Находилась под влиянием этой волны и Лада – пока не прочитала статью про эскорт-сервис. У нее случилась психическая травма детства, она стала писательницей, причем журналисткой истинно желтой, скандальной прессы. И «налузила» пьеску, которая называлась «Мой принц». А еще одна гениальная барышня из Украины сняла по ней картину, и Харатьян меня сыграл... Вот где класс! Единственное могу сказать по поводу цены, которую на меня поставила Лузина: она практически меня устроила. Почти. Десять тыщ долларов за ночь? В общем, маловато будет... Хотя этим значительно приятнее заниматься, нежели «желтой» писаниной. И в графике «день работаем – день отдыхаем» 150 тысяч баксов в месяц – как раз то, что меня вполне бы устроило для полного счастья! Это по поводу прессы.
«Моя жизнь никакого отношения к искусству не имеет!»
 
- Кто-то из великих сказал: «Боже, упаси нас от стыда за друзей». А мне хочется извиниться за коллег...
- Давайте лучше по поводу «Куда исчез артист?» Артист – никуда не исчез. Он – есть. И я ему знаю цену. 
Совершенно напрасно народ в своем плебействе стесняется понятия «антреприза», считает его признаком провинциальности. На сегодняшний день театр превратился в место, куда ходят посмотреть на тех, кого показывают по телевидению. Исключительно! Учитывая это, артисту все равно, какой мусор хранить в голове - то ли британскую дребедень вроде «Макбета», то ли написанное современными нашими авторами. Разницы – никакой! Это мусор, который обретает смысл, только когда артист занимается лицедейством. И есть понятие актерской нравственности. Не морали, а именно нравственности. Это значит – отношения к зрителю. Каким образом ты хранившийся в голове мусор отдаешь зрителю – от этого зависит и качество спектакля. Есть до сих пор масса авангардных театров, модных, которые занимаются Бог знает чем, подают материал через левое ухо неизвестно куда. Им приходится артистов своих записывать на экран – иначе к ним ходить никто не будет. И есть аншлаговая антреприза. Качество – вот цена вопроса.

- Кажется, вы перепробовали все: снимались в кино, играли классику в весьма консервативном театре, писали сценарии, занимались режиссурой, были телеведущим... Во всем добивались успеха и оставались недовольны результатом?
- Для меня нет никакой разницы, где работать. Из Малого театра я ушел, когда собирался снимать свою «Жажду страсти». Не выношу, если со мной начинают разговаривать категорически. Стараюсь не посылать, куда следует, а просто разворачиваюсь – и ухожу. Так и ушел. Через год, когда мы уже сняли картину, тяжело пережили успех, мне позвонил тогдашний директор Малого Виктор Иванович Коршунов, поинтересовался: «Вы не собираетесь вернуться в театр?» На что я спросил: «А сколько это будет стоить?» К тому моменту произошла революция, шел 1992 год, и все стало стоить столько, сколько стоит в общем-то и сейчас, - ничего. Услышав, что возвращение в театр будет стоить примерно сто долларов, я сказал: «Извините. Я вышел уже из возраста, когда занимаются искусством ради искусства. Я живу не для того, чтобы заниматься искусством. Я живу ради того, чтобы жить своей жизнью. А моя жизнь никакого отношения к искусству не имеет!»

И я ни секунды не пожалел! Даже сейчас, когда мои коллеги в Малом театре время от времени предлагают: «Ты бы вернулся...», даже сейчас, когда некоторые из них получают по тысяче долларов... (Хмыкает). Смешно! Мне рассказывают, что они играют, где они играют, куда им ехать на гастроли. Но у меня совершенно нет желания кому-то подчиняться. Поэтому работаю в антрепризе. Как артисту мне этого вполне достаточно. С одной стороны – колоссальный тренинг, с другой – судите сами.... Например, восьмой год мы играем «Заложников любви». Про качество этого спектакля мне говорят: «Вот! Вы видите? Зрители встали, они аплодируют...» «Ну? – отвечаю. – И что все это значит?» «Вас хорошо принимают!» На это обычно ничего не отвечаю. Потому что, сколько я работал в Малом театре, сколько работал в антрепризах, ни разу не видел, чтобы зал не встал и не аплодировал.
Случилось обратное лишь однажды. Меня попросили заменить в одной антрепризе ну очень серьезного маститого артиста (уж простите, на всю жизнь не имею права называть кого именно!). Он уехал лечиться. Я очень занят был в тот момент, много работал. Но с перепугу сказал: «Да-да, конечно! Привезите диск, текст...» Как увидел – ахнул: «Батюшки, это ж главная роль! Столько текста!» Понял: потому мне и доверили, знали, что память у меня феноменальная и я в состоянии все это на себя взвалить... Еще подумал: «Надо отказываться!» Потом подумал: «Да нет! Харитонов, ты артист или?..» И без репетиций вышел на сцену. И сыграл. В классическом произведении. Главную роль. Никому ничего не испортив. И даже другой известный артист потом сказал как-то: «А хорошо, Харитонов, ты это играл!» Но именно тогда открылся занавес перед вторым актом, и я увидел, что зрителей в зале осталась ровно одна треть. И больше не принимал участия в этой антрепризе. А если бы прочел произведение перед началом работы над ним, если бы меня сразу пригласили, играть в той постановке не стал бы. Потому что она абсолютно не нужна зрителям.

- Слушайте, да вы – «душа театрального происхождения», как сформулировал однажды Алексей Баталов. Вы же оду поете подмосткам...
- Качество антрепризы, повторяю, зависит только от артиста! Вообще факт искусства актерского на сегодняшний день, к сожалению, возможен только в театре! В лю-ю-бом! Вне зависимости от места, которое изображает собой театр. В наличии должен быть артист, который что-то еще хочет сказать зрителю (кроме того, что он хочет содрать с него деньги!). И должен быть зритель. Не только способный за свои деньги потребовать, чтобы ему варьете устроили (он имеет на это полное право!), но и желающий что-то услышать от артиста. Что-то человеческое. Лучше всего, когда зритель приходит к конкретному артисту, «на имя». Если возникают два таких персонажа – артист и зритель, возникает и та великая дуга электрическая, о которой нам классики в свое время рассказывали. Это правда – она существует! В любом зале, я знаю, таких зрителей у меняя бывает... ну, с десяток – точно. Иногда – меньше. И этих зрителей я чувствую. Я их не вижу в лицо – чувствую. И ради этого стоит каждый спектакль играть – как последний.

Что касается «весьма консервативного театра»...Он дал мне главное – то, чего я не получил в институте. Киевский ГИТИС имени Карпенко-Карого подарил мне великолепную актерскую азбуку. У меня были прекрасные педагоги, которых на тот момент в Москве я бы не получил. Прежде всего это Алексей Петухов – артист Украинской драмы. В кино его великолепной школой-азбукой меня научили пользоваться режиссер «Овода» Николай Павлович Мащенко, Сергей Федорович Бондарчук и Настя Вертинская. И кино стало моим.

На сцену я тогда не выходил, с третьего курса снимался в кино – и пиши- прощай! Но когда увидел, что, снимаясь в кино, вскоре стану Олегом Видовым, понял: мне нужно в театр. Причем в тот, где к зрителю обращаются, повторюсь, не «через левое ухо», как в Театре на Таганке, любящем выстраивать баррикады. Я их не выношу в постановках вообще! Я и театр-то воспринимаю с большим трудом. Потому что, приходя туда, вижу... картон, плохое либо хорошее исполнение пьес, которые, как правило, знаю, чем закончатся, - и мне становится скучно. Смотрю на актеров, вспоминаю, сколько они получают, думаю: «Боже мой! Неужели и я так нелепо выгляжу?!» - и у меня портится настроение. Я не хожу в театр вообще! Только на спектакли своих коллег и исключительно потому, что обладаю качеством, которое мне во мне не нравится: ну, не могу хорошим людям отказать! Почему вот и с вами сейчас разговариваю... Я смотрел все, что играл Игорь Бочкин, что сыграла Наташа Егорова, очень многое из того, что играет Ира Алферова. А так – я в театр не хожу. Играть – пожалуйста! Но чукча - не читатель, чукча – писатель!
«Театральный артист – это слесарь-сантехник»
- Мне нужен был такой театр, где существовала иллюзия: да, действительно, артисту хочется сцены, артист – есть, он пытается прожить жизнь, у него есть судьба, с ним что-то происходит, он влюбляется... Таким стал Малый театр. Роль Инсарова в тургеневском «Накануне». Потом Жадов в «Доходном месте» Островского. Да, я наслаждался этой ролью!.. Хотя, в общем-то, самого спектакля как такового не было – были занятые в нем великолепные мастера. Татьяна Ивановна Панкова (слава Богу, она жива!), когда я изредка захожу в Малый, до сих пор восклицает: «Что вы сделали, Андрюша! Вы ушли из театра! Я видела всех Жадовых, которые здесь были, - ведь ваш же был самым лучшим!» Ну, это наши с ней проблемы. Я ей за них очень благодарен. А то, что Жадов был хорош, – я знаю.

И коллектив Малого театра, и Михаил Иванович Царев увидели, что Харитонов пришел-таки артистом стать. Не очень популярным, единственным на тот момент в труппе, гражданином, снимавшимся в блокбастеровской чепухе, а артистом. И хочет действительно овладеть профессией до конца. Театральный артист – совершенно другая профессия! Если по аналогии «слесарь» и «слесарь-сантехник», театральный артист – это слесарь-сантехник. Это тяжеленный, физический именно, труд. Потому что в кино работать труднее, а в театре – труднее работать физически. Легче для меня – в плане создания образа, но физически – очень тяжело!
Малый театр позволил мне на его сцене провести шесть событийных лет. И результатом стали «Двое на качелях». И весь театр ходил, смотрел, что мы там понаделали с Людмилой Титовой вдвоем. И, слава Богу, Андреев исполнял тогда обязанности художественного руководителя, и открыли камерную сцену... Которую с моим уходом благополучно закрыли. Потому что «неформат» Малого театра: вдвоем для 150 зрителей крутиться два с половиной часа на пупке. А тогда ходили, думали: «Что происходит?» Конечно, это была другая манера, это было все другое... Ладно, тоже – мои проблемы. И так много им внимания. Я частной жизнью стараюсь не очень с кем-то делиться. Я живу для того, чтобы ее жить.

«Чем я не занимался»? Да, артист должен все попробовать, особенно если в том или ином деле много платят...Не могу сказать, что я – персоницианалист. Ни в коей мере. С другой стороны, так меня учили и отец, и мать. Отец инженером в институте работал, мать, учительница, в конце концов стала директором школы. Но не в этом дело. Важно, что они меня воспитали ответственным человеком. И если я говорю «Да, я это сделаю!», то никого не должно интересовать, сколько усилий я приложил для того, чтобы дело получилось. Что-то удается, если, развернувшись во всю силу, работаю по году. Что-то приходится делать за секунду – и все получается! Думаю, если бы занимался любой другой профессией, был бы с человеческой точки зрения, которая меня вполне устраивает, вполне успешен и в ней. Но я занялся этим – актерством. И ни в коем случае не скажу, что «недоволен результатом!»
Я – артист! Мне нравится это дело! В свое время, когда увидел грязное полотно, тряпку, на которой что-то происходит, у меня создалась иллюзия, что за этой-то тряпкой и заключен весь мир настоящий! Окружающая действительность меня как тогда не радовала, так и сейчас не радует. И тогда, и сейчас она мне – понятна. Она скучна, она проста, разобрана всеми философами и психоаналитиками и в общем-то - неинтересна. Но там-то, там, за экраном, казалось, жизнь – настоящая! Я хотел туда попасть в любом качестве! И когда стоял выбор, я, окончив физматкласс, на актерский факультет пошел, просто посмотрев на себя в зеркало. Подумал: «На режиссуру, видимо, у меня кишка тонка. А на актерский-то я так, «через левое ухо», пройду!» Что и случилось.
Никаких чудес не бывает. Ну, не бывает - и все! Но я ни о чем не жалею. По крайней мере, пока первые три-пять лет работал в кино, были такие названия, как «Овод», «Ассоль», «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты». Когда я попал в театр, там был такой материал! «Федра»! Расина! С Руфиной Нифонтовой! Боже мой! «Такого не бывает!» - думал я.

И не будет никогда – могу добавить теперь. Кардинально поменялось время! Слава Богу, я еще успел, застал период, когда кино являлось наиважнейшим из искусств. И не потому, что другого ничего не было. Все было в металлических ящиках за железным занавесом. Я еще застал на сцене поколение, о котором можно было сказать: «Это не миф!» Нифонтова выходила на сцену – и не нужно уже было ничего!..

А работать в театре с современными недоучками – такое мне и в голову не приходит! Я не говорю уже даже про оклад. Что сейчас собой представляет театр? Жалкие персоналии...
«Искусство передо мной... в большом долгу»

- А не возникало ощущения, что ошиблись изначально, выбирая путь? Мне, например, после посещения вашего сайта захотелось поговорить не со всеобщим любимцем-Оводом, а с Харитоновым-художником...
- Зря вы так по поводу «всеобщего любимца-Овода». Мне повезло, как никому: Овод - уникальная роль. Такой роли нет в мировом репертуаре. В принципе. Девушка по имени Этель Лилиан Войнич списала свое произведение...ну, скажем, с классических первоисточников, если можно так назвать Евангелие. И понятно, кого она имела в виду, когда это писала. А соответственно все персонажи священных книг (сколько их там существует – восемнадцать тысяч, кажется?) – все оказались в структуре этого произведения. И все были сыграны, если не на 6, то на 5 с плюсом.

Да, так случилось. И это был снова счастливый случай моей жизни. Первым явилась учеба у Леши Петухова. Вторым счастливым случаем стал предоставленный шанс использовать накопленные знания. После «Овода» в моем, образно говоря, «компьютере», в голове, образовался некий «шкаф» с «папками» всех персонажей. Ведь там, в образе, было очень много всего внутри – и брошенные дети, и неверные любовники, и предатели, и банды убийц... Вполне великая молодая Италия! Теперь, когда читаю любой сценарий, сразу понимаю: так, надо открыть «шкаф», достать во-о-н ту «папочку», раскрыть – и можно выходить с ролью. Она уже сделана. Теперь, когда мне говорят: «Ах, лучше «Овода» вы ничего не сыграли!», я совершенно спокойно отвечаю: «А кто сыграл? Что-то лучше, чем я сыграл «Овода»? За последние тридцать лет? Покажите мне пальцем, и тогда я, может быть, отнесу свою роль в антропологический музей».

Если бы довелось взрослеть сейчас, в эпоху компьютера (Гениальнейшее, считаю, изобретение! Мы и представить такого в нашем детстве не могли!), безусловно, я бы тоже работал в кино. Но занимался бы компьютерной графикой. И, возможно, тогда бы осуществилась главная моя мечта: я бы смог быть таким режиссером, как Бекмамбетов. Являясь компьютерщиком по сути, делал бы постановочное кино на базе компьютерной графики. И это занятие приносило бы колоссальное удовлетворение! Но что говорить... 

- Не жалеете, что «фабрику грез» - кино – не променяли в юности на художественный институт?
- Я не люблю предположения типа «что было бы, если бы...», не люблю воспоминания. Воспоминания убивают действительность. Другая была оценочная шкала. Сейчас она тоже иная, все – иначе. Воспоминания – и со знаком «плюс», и со знаком «минус» - при мне. Я не отдам ни одного дня своей жизни! Я пугаюсь, когда при мне предполагают, как начали бы жизнь сначала... Думаю: «Господи! Я бы на вешалке повесился от ужаса, размышляя «А как бы жизнь прожить, чтобы на этом этапе, в данный момент мне не задавали вопрос, хочу ли я ее начать заново?..» Я сейчас ни о чем не жалею. Я прожил восхитительные, прекрасные годы.
Единственное... Разобравшись с искусством к определенному возрасту (а он приближается к полувеку), я вдруг понял, что... искусство передо мной в большом долгу. Причем в конкретном, буквальном, материальном. И теперь пытаюсь поправить это положение, не предавая искусства. Если бы все, что было мною сделано до тридцати лет (с точки зрения финансовых оценочных категорий), было бы еще и оплачено, я бы уже никому не мозолил глаза и не портил бы жизнь. А спокойно бы жил свою. Ради которой, собственно, и искусством-то занимался.

«Рисование – оно каквелосипед или нет?»

- Произвел впечатление «Автопортрет», где – одни глаза, «зеркало души»... Чем-то напомнил он манеру Людмилы Мешковой, но – индивидуален... Заглянула дальше, а там – тайники! Портреты женские и собачьи, композиции, в которых – святость и похмелье... Что ищете, Андрей Игоревич?
- Ох, ну очень вы как-то всерьез отнеслись ко всем моим рисункам! Или, может, пытаетесь мне комплименты какие-то сделать? Увы, придется вас немножко на землю опустить. Вы, журналисты, что, тоже только картинки смотрите? Многие частные лица вот так же заходят на сайт, потом звонят мне: «Слушай, там у тебя картинки висели про фильм «Волкодав», ты там такой лысый...А теперь в программе написано, что будет премьера этого фильма». «Да что вы говорите?! – отвечаю. – Там под картинкой висела еще и четкая ссылка, что премьера состоится такого-то числа, на канале НТВ». «Надо же! – удивляются. – А я посмотрел только картинки!» Так вот в моей цветной графике четко обозначены сроки.

- Фу, как я облажалась! И это при привычке читать все подряд – вплоть до этикеток...
- Да ладно... Эти произведения, так сказать, созданы мальчиком в девятом-десятом классе и на первом курсе института.
Вскоре автор начал сниматься в кино, и художество сублимировалось. Но тогда он именно так представлял себе искусство. Так было модно, он это умел и потому это делал. Но, естественно, не тянет ни на какие серьезные оценки. Это был экстрим, как любые дебюты. Это было желание сказать очень много. Выглядеть красиво. Художник есть художник. Художник без зрителя – бессмыслен. Разве что может для собственного удовольствия своим делом заниматься, в отличие от артиста.

А вот нецветная графика, примерно с 2003 года... Я тогда изрядно выпивал, не пью ничего я всего пять лет. Предложение поступило от «продвинутой» молодежи. Девушка по имени Татьяна Рассанова окончила сценарный факультет у Арабова, ничего, кроме как писать мистические дамские сказки, не умела, ничего печатного даже в «Третий глаз» не делала. Но вроде бы нашла где-то спонсора, который захотел ее издать. А после просмотра «Жажды страсти» почему-то решила: мне доступно то, что она пишет. Наш художник по костюмам в «Жажде страсти» Оля Полянская однажды сказала: «Харитонов, вы – потрясающий теткосниматель!» В смысле режиссер, который умеет снимать в кино теток. Видимо, поэтому девушка решила: я пойму происходящее в ее рассказах, и заказала мне иллюстрации. Я четко объяснил: на сегодняшний день одна иллюстрация в издательстве стоит 10 долларов, и за такие деньги я работать не буду. А когда мне предложили другие цены, я сделал работу. За деньги. Очень качественную работу. Она для меня стала, как для молодого, экспериментом. Прошло все-таки тридцать лет, и интересно было восстановить умение. Понять: рисование – оно как велосипед или нет? Возможно забыть? Оказалось, нет, невозможно.

Еще раз я использовал свое умение рисовать, когда снимал «Жажду страсти». Прежде, чем предложить сценарий оператору и художнику-постановщику, сам сделал раскадровку 1115 монтажных планов. Чисто техническое приложение, которое позволяло видеть, что у меня будет в кадре, понимать, что я хочу. Любой режиссер, артист должен это уметь.

- А почему не устраиваете персональных выставок?
- Вы знаете, сколько это стоит – устроить себе персональную выставку? Нужно очень много зарабатывать, чтобы заплатить за прилично организованный вернисаж. И потом, я не считаю свои художества уровнем, который всерьез можно предлагать людям. Я просто очень трезво к себе отношусь.

Меня, кстати, очень раздражают все артисты, которые поют. Зачем они это делают, а? Ведь большинство из них нот не знает. Не в смысле названий «до» или «фа», а в смысле, что попасть в эти ноты не могут. Но зато все поют. Ладно, это было всегда и было как бы модно. Но потом вдруг появилась куча артистов... кто живописью занимается, кто горшки лепит. Еще вариант: одного за другим детей рожают и показывают их по телевизору. Какое все это имеет отношение к профессии? Ты – артист? Так играй! Не замазывай свою никчемность своими «хобби». Ну, представьте летчика, который сказал бы, выйдя в салон к пассажирам: «Ребята, мы по
назначению не полетим. Я вам лучше спою!»...Смешно.

«Смотрю то, что называется «кино». Все остальное – издевательство над дохлыми котами»

- В какой реальности вам интереснее – окружающей или созданной воображением?
- Исключительно в реальности, созданной американскими кинематографистами! Только американскими! Европа в свое время попыталась каким-то образом двинуть это искусство вперед – и разрушила все, что сделала элита времен Бриджит Бардо. Превратилась в этакую помойку. Но для Европы помойка – это экзотика! А у меня помойка вокруг меня на каждом шагу. Поэтому такое кино мне не нужно.

Уже сказал, что не люблю воспоминаний.  Поэтому мне тяжело, неприятно смотреть исторические картины, даже пятидесятых годов. Не знаю, почему. Я люблю то, что «здесь и сейчас», там, где я живу. Наше кино про «здесь и сейчас» смотрю с сугубо профессиональной точки зрения. Я люблю следить за процессом – это одно из моих хобби. Я знаю про «здесь и сейчас» все очень здорово, как и про появляющихся на экране в этом «здесь и сейчас» граждан, среди которых иногда вижу и себя. Удручающее впечатление!

Американское же кино про «здесь и сейчас» до сих пор смотрится как фантастика! Казалось бы, все знаем про штатовских актеров. Самочувствие беременной Анджелины Джоли на протяжении года было первой новостью Советского Союза. Я бы сказал, почему, но это – тема другой передачи... И тем не менее американское кино – не отсюда. Они из области фантастики. И они создают на экране нечто такое, на что иногда любопытно посмотреть. Машина работает, иначе и меня вполне устраивает. Вот и смотрю все современное и всю фантастику, блокбастеры, эдакую мега-продукцию.

А из фильмов, которые действительно подвинули кино на шаг вперед, назвал бы именно европейскую картину «Парфюмер». Долго не снимал автор Том Тыквер, долго он собирался что-то сказать. И сказал. Экранизация к первоисточнику - роману Патрика Зюскинда – никакого отношения, в общем-то, не имеет. Она – совершенно про другое. Снято высокоизобразительным киноязыком, которого давным-давно уже не существует, и в Голливуде тоже. Если бы эта картина была сделана в Голливуде, она получила бы все возможные «Оскары». Естественно, появление такой картины не задержало внимания критики. Как будто ее и не было. И у нас никто не понял, что это такое. Никто не плюнул в эту сторону. Как никто не плюнул и в сторону фильма «Альфадог» - картины с глубочайшим анализом действительности, в том числе и российским которая сегодня уже равна американской.

Ладно, закончим эту тему. Я люблю кино. С детства. И рад, что получил возможность смотреть то самое «настоящее американское кино» в самом крупном на всей территории СНГ DVD-зале московского кинотеатра «Октябрьский». Смотреть каждую премьеру я хожу на первый сеанс либо на последний. Кроме меня в зале оказывается пять-шесть школьников да несколько подобных мне умалишенных. И при звуке, который срывает кресла, мы смотрим то, что называется «кино». Все остальное – издевательство над дохлыми котами.

- В своих интервью вы достаточно резко, нелицеприятно, но точно характеризуете людей. Они вас раздражают все или отдельные личности?
- И где это я характеризовал конкретных людей? А в общем... Я просто знаю, что такое люди. Стадные животные, существующие по вполне определенным законам, которые сформулировал Фрейд. Как ни пытайся уйти на второй план – никуда от этого не денешься. И почему это должно раздражать?

А если вы имеете в виду какие-то телепрограммы, вроде «Пусть говорят», то надо учитывать, как они создаются. Там резкость – заказ создателей. Если все будут лояльными – не будет передачи. А в таких социальных передачах, чтобы был конфликт, надо кого-то послать... Примерно так. С другой стороны, любая публика заслуживает того оппонента, которого заслуживает.
«Знаю, куда надо позвонить, чтобы звание дали... Но никогда не буду звонить!»

- Что вам не нравится в самом себе?
- Это смотря с какой стороны подойти... Что мне мешает жить? То, от чего не смог избавиться за долгие годы. Я человек ответственный. Вот лежит на столе ваш диктофон – и сижу, отвечаю. Нет чтобы пойти кофе попить! Вон напротив шикарный супермаркет с прекрасным выбором этого напитка... Однако так уж меня папа с мамой научили, которым за все я должен быть только благодарен. И за гены, и за все остальное. Минус школа.

Жалость мешает. В театре, когда вздыхал «Боже, как ее жалко!», мне всегда говорили: «Андрюша, не надо ее жалеть. Пожалей себя!» Возможно, были и правы. Так проще жить. Но не получается – не жалеть. И искренне мешает.

А еще, наверное, мне в жизни всегда мешало то, что я – не тщеславен. Абсолютно. Хотя, с другой стороны, я никогда никому ничего не пытался доказать. Меня очень мало волнуют чьи-то оценки. Задачи, которые перед собой ставил, я пытался исполнить. И сам для себе решал: вышло или не вышло. И мне этого было вполне достаточно.

Вообще всем этим так называемым «искусством» я занимаюсь совсем не ради того, чтобы, когда умру, об этом рассказали по телевизору. Меня меньше всего волнует, какой след останется. Мне надо сегодня вот этого, конкретного, зрителя развлечь и сделать счастливым. Дать ему какую-то надежду. Сегодня, сейчас! Завтра может не наступить. То, что было вчера, не играет никакой роли...

И это мне удается.

А «где-то будет моя фамилия напечатана», а лезть кругом – противно. Охают иногда: «Как, у вас нет до сих пор звания?!» Да знаю я, как эти звания делаются! Как они лежат в администрации Президента. И знаю, куда надо позвонить. Но никогда не буду звонить!

Кому это надо? Зрители, которые появились у меня тридцать лет назад, прожив очень сложную жизнь, остались со мной. Конечно, нет сейчас чемоданов писем, за которые мог бы получить большие деньги, даже если бы просто сдал их, как мусор, в макулатуру. Такого количества нет. Потому что есть Интернет. Мои зрители остались со мной. А что может быть для артиста лучше?

 - Почему на публике часто надеваете на себя маску циника и нахала типа Ретта Батлера?
- Парадоксально: представители поколения, которое меня знает по «Человеку-невидимке» и «Тайне черных дроздов», обнаружив «Овода», с трудом ассоциируют, что перед ними один и тот же человек. И про Хоакина Мурьету говорили: «Надо же, как похож!» Что меня тоже радует. Значит, во мне абсолютно разные люди.

Пока могу только гордиться: что бы я ни делал на экране (хоть «Конец операции «Резидент») – я нигде не «фотографировался». Это все – роли. Вскоре предстоит еще один эксперимент: я подписал контракт на «мыло». Чистое «мыло» в 200 серий. Посмотрим, удастся ли мне сделать что-то там. Или, как все, буду тупо лупить текст, заученный в метро? Не знаю, не знаю...
Сейчас, когда мне почти пятьдесят, ну что я могу играть? Пап, дедушек? Да и в жанре, который я уважаю, у нас была сделана всего одна картина – «Дневной дозор». Все истории сошлись. Если бы снимал сейчас, я мог бы делать только такое кино. Но в таком кино, как ни печально...артист не нужен. Он существует на экране не больше двух секунд между монтажными стыками. Не представляю, как можно вставиться в две секунды. Законы монтажа и создания этих произведений – совершенно другие! Поэтому у Бекмамбетова что Жанна Фриске, что Анджелина Джоли... Все артистами одинакового уровня появляются – потому что не в них дело! Не в их уровне.

Кино сейчас – это максимально пропиаренная репа. Даже у нас уже понимают: если «звезда» (в смысле – дорого стоит, есть положение) - значит, что-то мы увидим! Кино – для того, чтобы смотреть!

«Звезда»... Так смешно... Звезда – это драгметалл. Драгметалл очень дорого стоит. Соответственно звезда – это когда гонорар ну минимум от двадцати миллионов долларов. Остальное – это «работники искусства». Более или менее известные. Как туалетная бумага. Которая известна всем и все ею пользуются.

- Как-то не вяжется ваше внутреннее, этакое аристократическое «я» с компанией «Криммедиа»...

- Чего это вы наехали на «Криммедиа»? «Внедрение» - форматная была передачка. Что меня в ней не устроило? Перестали исправно платить. Я это не выдерживаю. Сказал: «Спасибо большое, до свиданья!». А руководство канала «Звезда» решило: если без Харитонова, так зачем вообще эта программа нужна? И «Криммедиа» - это тоже работа. Мне предлагают, я выбираю. Причем в программе той, кстати, была еще и роль: я там, если честно, Глеба Пьяных играл... Приняло это какие-то другие формы, но сыграть я пытался именно его.

 - О личной жизни и спрашивать не буду – знаю, что эту тему вы пресекаете на корню. Но - к чему стремитесь, Андрей Игоревич?
- Я скажу вам по поводу личной жизни. Я своей личной жизнью весьма доволен. И думаю, когда смотрели спектакль, вы это видели, исходя из того, что я – работаю, как выгляжу и в общем-то страдаю только на сцене...

Дорого мне это далось. И этим ни с кем не собираюсь делиться. Ни в буквальном, ни в переносном смысле. Понимаете, если бы моя жена была какая-нибудь Ксения Собчак или Анджелина Джоли, я бы на ее фоне пиарился. Но это – бизнес. Это никакого отношения не имеет к личной жизни. Самый главный постулат Фрейда, помните, в чем заключается? Каждый человек живет для того, чтобы прожить свою, собственную, жизнь. Значит – не руководствуясь общепринятыми клише успешности и так далее... Дача, яхта, костюм? Нет. Каждый сам для себя должен найти то, что ему нужно для этой жизни. Чтобы быть спокойным.
Вот к тому и стремлюсь. В своей личной жизни делать, что захочу, когда захочу и где захочу. И очень уважаю классиков марксизма-ленинизма за постулат «Свобода – это осознанная необходимость», за их неумение идти на компромисс.

- Что необходимо вам, чтобы каждый день просыпаться счастливым?
- Очень немного. Чтобы мать была здорова. Чтобы близкие были здоровы. Чтобы друзья и определенный круг знакомых были здоровы. И сыты. И тогда я буду просыпаться счастливым каждый день!

Беседовала Татьяна ДУГИЛЬ
P.S. За содействие в организации интервью - искренняя признательность продюсеру Евгению Максименко.