Вторая жизнь

Я не был в этом городе, пожалуй, лет тридцать. Теперь он напоминал молодящуюся старуху. Все, что поизносилось, ссохлось и осыпалось, было кое-где прикрыто рекламной наглостью новых выскочек. Но эти розовые румяна лишь подчеркивали убожество домов и улиц города моего детства. Куда все девалось?..
Я уселся у столика под зонтиком перед уличной забегаловкой, каких расплодилось тьма. Улица прогнулась, скрипела и дребезжала, казалось, вот-вот провалится со мною вместе. А пока я посасывал пиво из банки...
- Брат! - прогромыхало над ухом. - Одолжи на бокал шампанского ближнему своему.
- На шампанское не подаю, - ответил я, - только на водку.
А сердце дрогнуло. Видать, очаровательные алкаши времен моей молодости еще не перевелись.
- Не думал, что из тебя получится жмот.
Я оглянулся. Бомж в жеваных брюках, когда-то белых, с расхристанной седовласой грудью, был просто оглушительно знаком. Тем более что один его глаз, желто-зеленый, был мертв, и я знал почему, а второй знакомо насмехался.
- Валик?!
- А вы кого ожидали здесь увидеть, князь?
Это он когда-то повадился называть меня князем. Не знаю почему. Мы с ним хороводились не один год, и он всячески “испражнялся” над моим именем: сперва переделал на женское - Маруся, из Маруси я стал грузином Марусидзе, а Марусидзе, понятное дело, князь.
Валик, Валентин Батюк - мой первый соавтор по городскому фольклору и интеллигентным дебошам.
Наш день начинался не с похода в “универ”, как у других студентов университета, а в “бук” - букинистику, где мы загоняли очередную книжку - других способов зарабатывать деньги мы не знали, - после чего заваливались в ресторан “Люкс”, где у нас было неизменное меню: водка померанцевая, рыба горбуша, папиросы “Богатырь”. Потребив все это, мы все равно не шли на свой филологический факультет университета, а совершали обход других “трепологических” учебных заведений: театральный институт, библиотечный, консерваторию. Там мы обчитывали всех экспромтами, литературными и не совсем, на темы “ху есть ху” в нашем замечательном городе, и сообщали всем встречным и поперечным, что “ищем предел человеческой глупости”.
Глупость оказалась беспредельной, и я как-то незаметно свалил с дистанции - к третьему курсу стал посещать лекции, хотя и не регулярно, и вместо шестнадцати выговоров получал всего два-три за период от сессии до сессии, так что декан факультета”, большой ученый”, даже вывел формулу моего возрождения:
- Раньше вы были фигура одиозная, а теперь типическая.
А Валик спился окончательно, ходил “стрелял трояки на поправку” и всем рассказывал, что в глазу у него завелся глист, который питается водкой.
Годы нас окончательно развели с одноглазым Валиком. Я, как говорили, рос над собой, а он придерживался прежнего образа жизни: летом, как правило, пил, а зимой лечился от запоя в психушке. Там было тепло и питанием обеспечивали. Да и “горючее” удавалось добывать...
И вот однажды, возвращаясь из похода за “горючим”, Валик лез в окно психушки, да не удержался, упал в сугроб и там пролежал всю ночь. Утром его нашли в сугробе мертвым...
- Ну что ты лыбишься, как солдат на вошь? - сказал покойный Батюк. - Ну, умер я, умер, самым натуральным образом. Распотрошили меня, как положено, и зарыли в конце нового кладбища среди таких же кирюх.
- А как же?..
- А так, что без политра не разберешься.
- Я сейчас закажу.
- В этом гадюшнике не подают. Да и место не располагает.
Он повел меня в гастроном, где я купил “пузырь” и “закусон” под его руководством.
- А теперь куда? - спросил я.- Может, ко мне в номер?
- На хрен твой номер тому, кто помер? - ответил он. - Извини, что в рифму. Я думал, завязал с этим стихоложеством, а оно, мля, развязывается. Короче, предпочитаю живую природу.
- Природу, так природу.
Я купил еще и пластмассовые стопки. И он привел меня на кладбище. Там под акацией у ограды он усадил меня на бугорок, который и бугорком-то не назовешь - скорей, не выпуклый, а впуклый. Я подстелил газету, чтобы не испачкать брюки, и не успел достать пластмассовые стопки, как он уже вылил пол пузыря в свою раскрытую пасть. Так пил только он, не касаясь губами горлышка.
- Как в аптеке, - сказал он, протягивая мне бутылку, - пятьдесят на пятьдесят.
- Мне вообще-то нельзя. Мой доктор сказал...
- Тогда за твоего доктора. Пусть он будет здоров! - и влил в свою мохнатую пасть еще граммов сто пятьдесят.- Теперь закуси и слушай. Ты никогда не задумывался: “Вот если бы да кабы начать жизнь сначала, я бы ошибок не повторял?”
- Задумывался, а что толку? Жизнь одна.
- Вот и нет. У каждого человека две жизни - об этом мне на том свете один святой чувак, приближенный к первоисточникам, выболтал по пьяни. Но обе эти жизни идут параллельно, не пересекаются, одна правильная, другая неправильная. Усек?
- Ну.
- Ты сейчас какой жизнью живешь? Думаешь - правильной, а я - наоборот.
- Ну почему?
- Думаешь, думаешь. А ведь жалеешь, признайся, жалеешь, что прожил не так, как хотелось!
- Ну, жалею... о двух вещах. Во-первых, что не поехал в Москву поступать в Литературный институт. Думал, на поэтов не учатся: с умом и талантом и так пробьешься. На кой мне мыкаться по общежитиям в Москве, когда здесь у меня своя комната в папиной квартире?
- И друг Батюк, и водка померанцевая, и рыба горбуша, и папиросы “Богатырь”.
- Тоже правильно. Но если бы я тогда наплевал на все удобства и уехал, ты бы сейчас разговаривал с известным писателем, а не с доцентом провинциального вуза.
- Предположим. А вторая вещь?
- Вторая вещь, о чем я жалею... Пожалуй, не стоит бередить.
- Ага, не береди. Я тебе, болезный, все сам скажу, да всю правду расскажу, как на духу.
Второе, о чем ты весьма сожалеешь, - это что не женился на Милке. В Милку ты тогда втюрился по уши и до сих пор забыть не можешь. Факт?
- У меня сейчас хорошая жена.
- А любовь не картошка. Картошка, сам понимаешь, - крахмал, а от крахмала только воротнички встают. Милка была, как скрипка. Обнимешь за талию, прижмешь к щеке, и струну искать не надо - сама задрожит и запоет... Ты не мог пройти мимо ее балкона, чтобы не задрать голову, и выл, как пес.
- Ничего я не выл.
- Не выл, но и глухому было слышно, как ты воешь. И глаза у тебя становились собачьи. А почему не женился? Она бы пошла.
- Слишком много было желающих.
- Струсил, говно. И за что тебе орден дали “Красной звезды” на фронте. Я бы того, кто это сделал, отдал под военно-полевой трибунал.
- У тебя забыли спросить.
- Напрасно. Я свидетель твоей второй, правильной жизни.
- Как это?
- А вот так это! Я ведь тоже живу вторую жизнь. А ты думаешь, от меня далеко удрал, когда уехал из города?
- Кто уехал? Никуда я не уезжал, просто стал ходить на лекции.
- Ты-то, дОцент гребанный, стал исправно ходить туда, где тебя учили, что грамматика состоит из синтаксиса и морфологии, как гениально открыл товарищ Сталин. А другой ты, кому была дана твоя вторая, правильная жизнь, уехал в Москву и поступил в тот самый институт, откуда выходят столичные знаменитости. То есть сделал правильный выбор в жизни. И в результате мы с тобой снова встретились. Где? Ни за что не догадаешься. На урановых рудниках.
- Я там отроду не был.
- Следи за логикой. Вас двое, и оба ты. Один поступает правильно, как сам считает, другой плывет по течению.
- А я байдарочник. Править по течению всегда надежнее. Течение тебя вынесет куда надо.
- Вот тебя и вынесло в дОценты. А он (то есть тоже ты) там, в столице нашей родины, сразу попал под колпак “гебухи”, как все эти начинающие гении из того института, вот его и загребли, как меня здесь.
- Тебя, небось, за язык.
- Тебя за тот же орган. И мы снова встретились на просторах ГУЛАГа. Я там как раз стенгазету выпускал “Солнце всходит и заходит”.
- Врешь, как всегда.
- Вру. Газета называлась “Лагерная правда”.
- Тоже красиво.
- Начальству нравилось. И я тебя из доходяг произвел в собственные корреспонденты. Это помогло нам дожить до светлого праздника, когда усатый подох. То есть ничего особенного с планетой не стряслось, грамматика, как состояла из синтаксиса с морфологией, так и состоит, но зато нас с тобой выписали из санатория имени Берии почти здоровыми. И ты получил наконец возможность осуществить вторую свою заветную мечту - жениться на Милочке. А?
- Я все-таки своего добился?
- Почему нет? Она к тому времени расплевалась с третьим мужем и гуляла, как кошка, сама по себе.
- Ну, со мной, наконец, она стала счастлива, потому что никто бы ее так не любил.
- Вот она и села на тебя верхом. Я три раза был свидетелем в суде при разделе имущества. Этой стерве с ее сыном от первого брака палец в рот не клади. И ты им комнату за комнатой уступал из папиной трехкомнатной квартиры, лишь бы тебя оставили в покое. Вот тебя и оставили вообще без хаты. И стали мы с тобой бомжевать, как в лучшие дни юности. Кто нас в городе не знал? Разве что интуристы. Да и тем нас с тобой демонстрировали как главную городскую достопримечательность. И еще не родился тот человек, который бы осмелился не налить нам по маленькой... Давай доставай свои стаканчики. - Он разлил оставшуюся горючку по пластмассовым стопкам. - Выпьем за твою вторую правильную жизнь! Жизнь, в которой ты осуществил, наконец, все свои заветные желания!.. Пьем, не чокаясь.
- А что...
- Именно то. Думаешь, ты на чью могилку газетку постелил, чтобы не испачкать жопу?