Брайтон-Бич Опера - 23

Анатомия страха

- Вчера еще солнышко светило, птички пели, а сегодня уже глубокая осень, - говорю я. - Зима почти что.
- Вчера мне двадцать три года было, - говорит Алик. - А сегодня уже за сороковник. Что теперь, удавиться по этому поводу?
- Да? - говорю я. - А у меня такое чувство, как будто мне уже лет девяносто. Или сто пятьдесят.
- Тебе еще три годика, - говорит Татьяна. - Ну, максимум - шесть. У тебя еще, можно сказать, вся жизнь впереди.
- Не знаю, - говорит Алик. - Это, может, даже еще страшнее в каком-то смысле.[!]
- В каком? - говорю я. - И вообще, что-то ты в последнее время пугливый стал. Чего это ты, интересно, так боишься?
- Всего, - говорит Алик.
- Всего никто не боится, - говорю я. - У каждого свой какой-нибудь страх есть. Одного институт брака пугает, другого - наоборот, то, что его жена бросит. Тот, кто имеет работу, боится ее потерять. Тот, кто получает велфэр, день и ночь от страха дрожит, что его трудиться заставят. Здоровые боятся заболеть, больные - что им станет хуже. Кто-то боится собак, кто-то - кошек, кто-то - мышей и тараканов, а кто-то от одного вида морской свинки в обморок падает. Suum cuique. Каждому свое.
- Может быть, - говорит Алик. - Но я боюсь всего сразу.
- И меня? - говорю я.
- И тебя, - говорит Алик.
- А меня? - говорит Татьяна.
- И тебя тоже, - говорит Алик.
- Ты всех людей боишься, что ли? - говорю я.
- Всех, - говорит Алик. - Без единого исключения. Каждый человек страшен по-своему.
- Ну хорошо, это еще можно как-то понять, - говорю я. - Людей бояться - это даже нормально в какой-то степени. Люди, прямо скажем, не самым лучшим образом себя в истории зарекомендовали. А еще чего?
- Я же говорю, что всего, - говорит Алик.
- Нет, так не бывает, - говорю я. - Ну, я понимаю - есть обычные эмигрантские страхи. Связанные с незнанием языка или особенностей местного менталитета. Люди боятся к телефону подходить, боятся идти в присутственные места всякие, боятся к полицейским с любым вопросом обратиться. Боятся, им скажут что-то, а они не поймут. Боятся сами что-то сказать неправильно. Ошибку сделать. Не хотят, чтобы над ними смеялись. Дураками необразованными считали. Ты этого боишься?
- И этого тоже, - говорит Алик.
- Есть детские страхи, - говорю я. - Темноты, наказания. Есть общечеловеческие. Болезни, смерти, за кого-то из близких. За детей особенно. Ты об этом?
- В частности, - говорит Алик. - Но не только.
- Есть фобии всякие, - говорю я. - Закрытого пространства, открытого. Высоты, ширины, там, не знаю. Бывает, человек в аварию попал, и всю жизнь потом в машину сесть не может. Бывает, люди боятся огня. Бывает - воды. Бывает - дыма. У тебя же этого нет?
- Этого нет, - говорит Алик. - Но это и не важно.
- Как это, не важно? - говорю я.
- Вот так, - говорит Алик. - Потому что самое страшное - это когда вообще не знаешь, чего именно ты боишься. Если ты причину страха нашел, то считай - уже наполовину избавился от него. А вот когда ты утром просыпаешься, и у тебя внутри от ужаса сжимается все, и ты глаза закрываешь, и сам не понимаешь, что это такое с тобой и почему... И откуда это приходит - неизвестно, и куда девается потом - непонятно. Иногда на недели исчезает, иногда месяцами не появляется. А бывает - каждый день, как часы. Только проснулся, только глаза открыл - и все: все внутри уже в узел закручено и состояние абсолютно предынфарктное. У тебя бывает так?
- Бывает, - говорю я, чтобы его успокоить. - Но редко.
- У меня тоже сначала редко бывало, - говорит Алик. - А теперь все чаще и чаще. И вообще, не понимаю я, что с моей жизнью происходит.
- С моей уже давно ничего не происходит, - говорю я. - И мне это даже нравится.
- И ты не боишься? - говорит Алик.
- Чего? - говорю я.
- Ну, чего-нибудь, - говорит Алик.
- Боюсь, конечно, - говорю я.
- Чего? - говорит Алик.
- Я вам вот что скажу, - говорит Татьяна, не дав мне шанса ответить.
- Что? - говорит Алик.
- Бога вы не боитесь - вот что, - говорит Татьяна, и я понимаю, что она, как всегда, права.
* * *
В библиотеке Нью-Йоркского университета не протолкнуться. Там часто много народа, а тем более сейчас, когда до экзаменов всего несколько недель осталось.
Даша Зарецкая сидит за одним из столиков рядом с миниатюрной темноволосой девушкой в очках. Обе погружены в изучение каких-то толстых фолиантов.
- Юль, - шепотом говорит Даша. - Вот, нашла, кажется.
- Что? - тоже шепотом говорит Юля.
- Стихотворение, о котором реферат писать буду, - говорит Даша.
- Какой реферат? - говорит Юля. - Ты же говорила, что уже сдала все.
- Ну, мне еще про Эмили Дикинсон реферат сделать надо, - говорит Даша. - Хочешь послушать?
Юля кивает, и Даша начинает читать:
Heart, we will forget him!
You and I, tonight!
You may forget the warmth he gave,
I will forget the light.
When you have done, pray tell me,
That I my thoughts may dim;
Haste! lest while you’re lagging,
I may remember him!
- Ну как? - говорит Даша.
- Нормально, - говорит Юля. - Только она ведь придумала все это.
- Что значит, придумала? - говорит Даша.
- То и значит, - говорит Юля. - У нее ведь не было никого. Она годами на улицу не выходила. И вообще, так и осталась старой девой. А все эти чувства высокие придумала просто - на безрыбье, от одиночества и от скуки.
- Все равно красивое стихотворение, - говорит Даша.
- Именно поэтому и красивое, - говорит Юля. - Когда придумываешь, всегда красиво получается. «The warmth, the light» - ты что, кого-нибудь знаешь такого?
- Shhh, - оборачивается к ним сидящий за соседним столом молодой человек. - Will you shut up already?
- Sorry, - говорит Даша и опять утыкается в свою книгу.
* * *
- Дарья, - говорит Марина, входя в комнату дочери. - Что это за новые глупости ты придумала?
Даша поднимает голову от компьютера и смотрит на мать непонимающим взглядом.
- Что это за работа дурацкая? - говорит Марина. - Неужели ничего получше нельзя найти?
- Где найти? - говорит Даша. - Никуда никого не берут сейчас. Всюду сокращения одни. Всех только выгоняют. А тут график гибкий. И деньги нормальные.
- Тебе что, нужны деньги? - говорит Марина. - Перед людьми только нас позоришь.
- Мне работа нужна, мам, - говорит Даша. - Хоть такая. Лучше, чем никакой.
- А Грег что думает по этому поводу? - говорит Марина.
- При чем тут Грег? - говорит Даша. - С каких это пор я должна у него разрешения спрашивать?
- Напрасно ты с ним так, - говорит Марина.
- Как так? - говорит Даша.
- Ты сама знаешь, как, - говорит Марина. - Он звонил сегодня. Ты разговаривала с ним? Перезвонила?
- Чуть позже перезвоню, - говорит Даша. - Мне реферат завтра сдавать. Хочешь стихотворение хорошее послушать?
- Обязательно перезвони ему, - говорит Марина. - Обещаешь?
- Обещаю, - говорит Даша. - Страницу допишу и перезвоню.
- А насчет твоей работы этой надо еще с отцом поговорить, - говорит Марина. - Я уверена, что он тоже не в восторге будет.
- Мам, с отцом я договорюсь как-нибудь, - говорит Даша. - Дай мне позаниматься, пожалуйста.
- Смотри, Дарья, - говорит Марина. - Не играй с огнем. Доиграешься.
* * *
- Ну что, Димыч, - говорит Пол, - доволен ты судьбой наконец? Или остались еще претензии какие-то к мирозданию?
- Ты о чем? - говорит Дима. - Какие у меня претензии могут быть? Хорошо, хоть сюда взяли. Летом я еще мог с шишкебабами этими в Манхэттене торчать, а теперь всю жаровню в Гудзон сдувает. И как ни одевайся - все равно ветер до печенки достает. А тут тепло хоть. И пять долларов в час на старте. Потом повысить обещали.
- Так ты забогатеешь скоро, - говорит Пол. - Буратиной станешь.
- Лучше, чем ничего, - говорит Дима. - Да и приятней все-таки с музыкой, книгами и фильмами дело иметь, чем целыми днями куски обгорелого мяса кетчупом поливать.
Пол оглядывает ряды видеокассет и компакт-дисков, полки с книгами, художественные альбомы, которых в магазине братьев Абрамовичей действительно видимо-невидимо. Берет в руки предпоследний альбом Эминема «Marshall Mathers LP», рассматривает его со всех сторон.
- Самопал? - говорит он.
- Нет, - говорит Дима. - Здесь родное все.
- Прям, - говорит Пол.
- Честно, - говорит Дима. - Они каждого шороха боятся сейчас. С тех пор, как ФБР русские магазины шерстить начало, все паленое с полок сняли.
- И куда заховали? - говорит Пол.
- Шут их знает, - говорит Дима. - Ждут, пока устаканится все.
- Сто лет они этого ждать будут, - говорит Пол. - Это теперь политика. А скрысить здесь можно что-нибудь хорошее?
- Не, это не ко мне, - говорит Дима. - Я такими вещами не занимаюсь. Не по моему профилю.
- А что по твоему? - говорит Пол. - Клиентов обслуживать?
- Ага, - говорит Дима. - Ходят тут. Чего хотят, сами не знают. Сначала про классическую музыку спрашивают, а потом тихонько в отдел порно - шмыг. Или фильм какой-нибудь новый попросят, ты им его ищешь, с полки достаешь. Они покрутят-повертят и к выходу. А у кассы хозяину говорят, что плохие, мол, работники у вас. Ничего толком объяснить не могут. А что объяснять-то? Может, им нужно, чтоб я им в лицах тут разыгрывал все. Как там в кино стреляют, на лошадях скачут, с самолета прыгают. Как герой с героиней в постели кувыркается.
- Дим, долго эта бодяга продолжаться будет? - говорит стоящий за кассой лысоватый мужчина среднего возраста. - Я тебе за что бабки плачу?
- Нету же покупателей никаких, Борис Аркадьевич, - говорит Дима.
- Меня это мало колышет, - говорит мужчина. - Нет покупателей - другим чем займись. Я тебе за то, чтобы ты с наркошами всякими тут трепался, башлять не буду.
- Хочешь, я ему умывальник сейчас разрисую? - говорит Пол Диме тихим голосом, так чтобы его босс не слышал. - Таким замысловатым узором, что он сам от своего отражения в зеркале всю оставшуюся жизнь шарахаться будет.
- Не надо, - говорит Дима. - Выгонит на хрен и все дела.
- Как хочешь, - говорит Пол. - А то сделали бы ему сейчас пластическую операцию по удалению половины лица. Ладно, пойду я. Но ты мне двадцатку дай все-таки - будь человеком. До вечера. Правда позарез нужно. Не могу больше. Край уже у меня совсем.
- Я же сказал, что нет у меня ничего, - говорит Дима. - Я предкам практически до цента все отдаю. А то они у меня скоро совсем скуксятся.
- Так ты у папы Карло этого возьми, - говорит Пол. - Который тебя Буратиной сделать обещался.
- Тогда уйдешь? - говорит Дима.
- Тогда мне тут по-любому делать нечего будет, - говорит Пол. - Давай быстрее только. Правда ломает всего. Сил нет уже терпеть.
* * *
Даша стоит за прилавком в магазине женского белья «Corset DeLite» и раскладывает товары перед высоким, представительным, безукоризненно одетым и выбритым мужчиной.
- Даже не знаю, что вам еще предложить, - говорит Даша. - Вроде все перебрали уже.
- Ну, и я тоже не знаю, - явно смущенным голосом говорит мужчина. - Я даже тем более не знаю. Просто хочется жене какой-нибудь подарок купить. Необычный. Понимаете?
- Понимаю, - говорит Даша, которая тоже чувствует себя не совсем в своей тарелке. - Вы хотите что-нибудь эротичное?
- Ну да, - говорит мужчина. - Что в таких случаях берут обычно?
- Пояс с чулками на резинках, - говорит Даша. - Вот такой - черный - хотите?
- Хочу, - говорит мужчина. - И еще что-нибудь. Что к этому подходит?
- Пеньюар вот совсем прозрачный, - говорит Даша. - Тоже черный. Смотрите.
Она достает из коробки черный пеньюар и раскладывает его на прилавке, около того самого пояса с чулками. Получается почти что живая женская фигура в весьма фривольной позе, и от этого им обоим становится еще более неловко.
- Еще что-нибудь? - говорит Даша.
- Нет, спасибо, - говорит мужчина. - На первый раз хватит.
- Вы наличными будете платить или карточкой? - говорит Даша.
- Сейчас поглядим, - говорит мужчина и лезет в карман за бумажником.
В этот момент Пол, проходящий мимо магазина, останавливается, чтобы получше рассмотреть витрину, и видит своего отца, который одной рукой протягивает Даше кредитную карточку, а второй - комкает черный чулок. Пол быстро отворачивается и резко сворачивает в сторону Непчун-Авеню - в тот район, которого до сих пор не коснулась модернизация Брайтона и где с наступлением темноты порядочным людям делать в общем-то нечего.
* * *
Мила и Кен стоят в огромной очереди в магазине «Интернэшнл фуд». Считается, что в Америке очередей не бывает, но на самом деле это только к супермаркетам, где всякую гадость продают, относится. Там, где чем-то качественным торгуют, всегда толкотня. Хоть «Балдуччи» взять, хоть «Дина» с «Де Люкой», хоть «Зэбарс», хоть «Интернэшнл», который, на мой непросвещенный взгляд, лучше их всех вместе взятых.
Кен держит в руках пластмассовую корзинку, доверху набитую продуктами и недовольно ворчит на своем безупречном русском, в котором только изредка проскальзывает легкий акцент:
- Льюдмила, мы же договаривались, что не больше пятидесяти долларов. Мы же бюджет наш семейный вместе составляли.
- Кенчик, ну пожалуйста, - как всегда немного растягивая слова, говорит Мила. - Так хочется чего-нибудь вкусненького. У нас же в районе этого ни за какие деньги не достанешь.
- Зачем мы тогда вообще бюджет составляем? - говорит Кен. - Если все равно ты его выполнять не собираешься. То одного тебе хочется, то другого. Нельзя же так. Ты что, ребенок маленький?
- Ну, Кенчик, - говорит Мила. - Так хочется ветчинки. Тебе что, жалко для меня?
- Не в ветчине дело, - говорит Кен. - Дело в принципе. Дело в том, что мы так с тобой никогда с долгами не расплатимся.
- Ну и что? - говорит Мила. - С ними все равно расплатиться невозможно. А так хоть ветчинки поедим. Ну, пожалуйста? Ну, можно я ветчинки куплю? Полфунта только. Ладно? Please, Кенчик, pretty please.
- Ладно, - говорит Кен. - Покупай, если тебе так хочется. Только про туфли тогда забудь.
- При чем тут туфли? - говорит Мила. - Какая связь между трехсотдолларовыми туфлями и ветчиной по 4.99 паунд?
- Прямая, - говорит Кен. - Самая что ни на есть прямая.
- Ладно, о туфлях мы потом поговорим, дома, - говорит Мила и, увидев, что подошла ее очередь, обращается к продавщице: - Мне ветчины вареной, пожалуйста, паунд, индюшку копченую и колбаски какой-нибудь. На ваш вкус. Какая посвежее.
* * *
- Ну так что, вот так вот прямо и убьешь ее? Вот из этого ствола? - говорит Дима, разглядывая «Глок», который в разобранном виде лежит на покрытой газетой табуретке.
- Кто тебе сказал, что я собираюсь ее убить? - говорит Игорь, протирая затвор и вставляя его на место. - Саманта? Больше слушай ее.
- Я не слушаю, - говорит Дима. - Я так и знал, что это какая-то глупая шутка.
- Очень глупая, - говорит Игорь.
- Так ты даже не искал ее - девочку эту? - говорит Дима.
- Почему не искал? - говорит Игорь, принимаясь за следующую деталь «Глока». - Искал, конечно.
- Ну и как? - говорит Дима. - Нашел?
- Нашел, - говорит Игорь. - С тех пор, как она мне написала в последний раз, много чего изменилось. А вот обратный адрес на конверте тот же самый остался.
- Знаешь, - говорит Дима. - Я думаю, у нее веская причина была. Для того, чтобы сделать - ну, то, что она сделала.
- Наверное, - говорит Игорь. - Только какое это имеет значение?
- Огромное, - говорит Дима. - Пока ты там сидел, ты, конечно, не мог этого понять. А теперь ведь сам видишь, как ей здесь было, когда она только приехала. Тут ведь о будущем своем заботиться надо. Чтоб семья нормальная была, дом, там, машина хорошая, бабки.
- Опять ты про бабки? - говорит Игорь. - С тобой в последнее время о чем ни заговоришь, все только бабки, бабки, бабки...
- При чем тут я? - говорит Дима. - Что ты с больной головы на здоровую? Ты-то чего делать будешь? Подойдешь, поздороваешься сначала? Скажешь что-нибудь? Или прям сразу палить начнешь?
- А что я могу сказать? - говорит Игорь. - Что тут вообще сказать можно?
- Ни за что не поверю, что у тебя это не отрепетировано все уже тысячекратно, - говорит Дима. - Что, никогда не разговариваешь с ней по ночам? Не устраиваешь разборки эти виртуальные? Ни за что не поверю.
- И правильно сделаешь, что не поверишь, - говорит Игорь. - Но все равно: что тут сказать-то можно? Как вообще такой разговор начинать? Здравствуй, любимая?! Помнишь меня? Мы когда-то так любили друг друга. А потом ты меня и любовь нашу обменяла на удобную жизнь, на парня, который по-англицски без акцента спикает, на тачку новую, навороченную, с сиденьями кожаными. На Америчку в общем...
Игорь замолкает, но и Дима ничего не говорит.
- Ты, конечно, думала, что больше никогда меня не увидишь, - продолжает Игорь. - Думала, у тебя все пучком будет. Кудряво и в шоколаде. А тут такой «упс» приключился - я вот взял вдруг и приехал. Восстал, можно сказать, из мертвых. Потому что, если я и не загнулся тогда, так это случайность чистая. А ощущение по-любому было, что загнулся. И что теперь? О чем разговаривать будем? Я не знаю. У тебя есть что сказать? У меня - нет. Потому что мне вот как надоело уже наши разговоры с тобой в одиночку вести. Самому вопросы тебе задавать и самому же отвечать на них.
- А ты что, думал, это легко будет? - говорит Дима. - Думал, она, как увидит тебя, расплачется, на шею тебе прыгнет? Покается перед тобой на коленках? Скажет, что ничего не изменилось. Что она всегда тебя любила и сейчас любит. А потом вы поженитесь, детишек нарожаете, будете счастливо жить долго-долго и умрете в один день, да?
- Нет, - говорит Игорь. - Я думал, что дело во мне. Или в ней. Или в нас. Но я не думал, что все в правильное обустройство будущего упирается. Конечно, я разговаривал и разговариваю с ней мысленно. Все время почти. Но, знаешь, в результате столько уже переговорено всего, столько раз я уже все ей объяснил, что теперь как бы и не о чем говорить больше. Теперь я боюсь, что, когда увижу ее, ничего вообще сказать не смогу. Ни слова. Просто нажму на курок - и все.
- Хорошую причину ты для страха нашел, - говорит Дима.
- Это еще что, - говорит Игорь. - Пострашнее вещи есть.
- Например? - говорит Дима.
- Да полно их, всяких приколов и заморочек - у каждого свои, - говорит Игорь.
- А у тебя что? - говорит Дима. - Ты-то чего боишься?
- Не чего, а кого, - говорит Игорь.
- Кого? - говорит Дима.
- Ну, я же сказал уже, - говорит Игорь. - Себя.
- Себя боишься? - говорит Дима.
- Да, - говорит Игорь. - Страшнее самого себя для человека все равно никого и ничего на свете нет.
- Бред какой-то, - говорит Дима.
- Ты не понимаешь, - говорит Игорь. - И я тебе от всей души желаю, чтобы это для тебя навсегда глупым бредом так и осталось. Правда. Потому что, если ты даже и поймешь это когда-нибудь, то сразу же еще одну штуку осознать должен будешь. Что, как бы ты самого себя ни боялся, все равно ты ничего с собой поделать не можешь. И не сможешь никогда. И даже пытаться нечего. Вот это-то и есть всем приколам прикол. Всем заморочкам заморочка.
Игорь заканчивает собирать тщательно вычищенный «Глок». В последнюю очередь с громким щелчком на свое место встает набитая патронами обойма.
- О’кей, не бери в голову, - говорит Игорь, пряча пистолет за пояс. - Проехали это все на скором поезде с ветерком и свистом. Ладушки?
- Ладушки-ладушки, - говорит Дима. - Зашибись оладушки.

(продолжение следует)