Памяти Хаи Мусман

История далекая и близкая

Ушла из жизни Хая Мусман. Редкая, мужественная женщина с трагической и в то же время счастливой судьбой, человек необыкновенных способностей и энциклопедических знаний, с цельной, непоколебимой верой в свою причастность и ответственность за то, что происходит в мире, за его будущее. Конечно, она была идеалисткой. Но как немного осталось на этой земле тех, кто печется о судьбах мира, забывая о себе.
Уже будучи смертельно больной, в госпитале, когда пришел долгожданный консилиум врачей и каждое их слово было важно, как жизненный приговор она попросила подождать минутку, чтобы досмотреть по телевизору экстренное сообщение о событиях в Израиле. Американские врачи были потрясены такой включенностью в события мира обреченного человека, не имеющего возможности даже дышать без кислорода.

Хая Мусман родилась в 1922 году в польском городе Ровно. 18-летней девочкой с двумя двоюродными братьями впервые и навсегда покинула она родителей и свой город. Со школьным портфелем, в котором единственными бесценными вещами были мамины ножнички и маленькая фотография родителей. По сути дела одна – братьев она растеряла в самом начале пути (один погиб, другой, пройдя сложный путь своего поколения, живет сейчас в Израиле). Итак, одна под бомбами она отправилась на Восток. До массового расстрела 17,500 евреев в Ровно оставалось совсем немного времени. Вся ее оставшаяся семья, все, что было ее городом Ровно, были уничтожены фашистами.
Она попала в Среднюю Азию. Тяжело заболев туберкулезом, выстояла и выжила. Не зная толком русского языка, она закончила двухгодичный институт немецких переводчиков – думала, пошлют на фронт. Но ни здоровье, ни происхождение этого не позволили. Здесь же, в эвакуации, окончила исторический факультет университета. История навсегда осталась ее страстью, она знала ее досконально. Не будучи верующим человеком, она Тору и Библию знала феноменально. Могла цитировать и дискутировать с таким глубоким знанием предмета, так увлеченно, что даже несогласные с ней заслушивались.
Когда она вернулась в 1945 году в город Ровно, на пепелище, судьба послала ей встречу с человеком большого сердца, ума и таланта, который также ушел на Восток и вернулся в свой город. И как ни тяжело складывался их жизненный путь с ее мужем Гигой Тамариным, это уже была трудная, но счастливая полоса ее жизни. Ничто уже вместе не было так страшно – ни болезни, ни репрессии, ни дальний переезд. По ее настоянию они бежали от ужесточившегося антисемитизма на Украине в начале пятидесятых. Еще будучи во Львове, они оба закончили институты - она юридический, а он – политехнический, но на работу евреев там тогда уже не брали. В городе Кемерово, куда они приехали, они оба состоялись профессионально. В итоге мужа – крупного инженера, лауреата Госпремии – перевели на работу в Москву; Хая приехала в столицу уже маститым адвокатом, и через какое-то время ей поручались трудные и безнадежные дела в Верховном суде. Приговоры в высшей инстанции в семидесятые годы изменить было почти невозможно. Она с заслуженной репутацией кристально честного человека боролась как могла, чтобы изменить зачастую неоправданно суровые приговоры или вовсе оправдать невиновных. Читала многотомные дела, готовила блестящие речи, не надеясь на результат; всегда вспоминала об этом с болью. А ведь победы у нее были. Она помнила эти дела в деталях и очень увлеченно могла об этом рассказывать.
А потом - эмиграция.  В 69 лет, потеряв перед отъездом любимого мужа и друга, без которого жизнь теряла смысл, она опять выстояла. Втроем - с дочерью и внучкой -  пошли учиться в колледж. Со знанием шести языков, но не зная ни слова по-английски, Хая сумела выучить язык до такой степени, что сама переводила свои статьи на английский и читала лекции в англоговорящей аудитории. Она получила степень бакалавра с отличием в американском колледже в области международного права, проучившись в общей сложности 6 лет. В то же время она стала журналистом, была членом редколлегии “Русского базара”, создала и вела политический дискуссионный клуб, выступала на радио и опубликовала множество статей в русскоязычной прессе Америки и Израиля. Она печаталась и в американских газетах. Она участвовала в международных конференциях по вопросам Ближнего Востока, писала обращения к духовным лидерам всех конфессий, пытаясь добиться нового подхода в решении ближневосточной проблемы. Это неполный перечень того, что она сделала; а сколько еще было замыслов и идей у этой безнадежно больной женщины. Она так много не успела сделать, сделав столько невозможного.
Она успела написать и издать в Америке 5 книг: “Письма” (интересный роман об американском адвокате),  “Thoughts and Articles” (сборник политических статей) и две удивительно добрые и умные книги детских рассказов для своих правнуков “Пиф, Паф и Петя” и “Принцесса”. Но главной для нее была  ее первая книга “Город мой расстрелянный” – настоящий памятник уничтоженному городу своего детства и погибшим родителям; через всю жизнь свою она пронесла боль о нем и решимость “бить в набат”, чтобы подобное никогда не повторилось. Это воистину удивительная книга – необыкновенно искренний, проникновенный рассказ о тех, кто был убит. Она взята в музей ”Яд Вашем”, Еврейский Музей в Нью-Йорке, переведена на английский язык.
Хая Мусман прожила трудную, насыщенную и яркую жизнь. Эта сильная духом, красивая женщина с прекрасной душой, для которой всю ее жизнь отдавать, ничего не ожидая взамен, было естественно – семье, людям, миру. До последнего вздоха она думала, писала о судьбах мира. За полчаса до ее ухода она сидела за компьютером, едва передвигаясь и дыша, спешила закончить правку новой книги
“Thoughts and Articles”, написанной по-английски. В ней она пыталась донести до нас, остающихся жить, тревоги за уходящий от нее мир, помочь предотвратить новые трагедии. Светлая ей память и да сбудутся ее мечты!

Отрывок из книги Хаи Мусман
Город мой расстрелянный
Вместо предисловия

Погиб еврейский народ Восточной Европы. В живых остались немногие. Сейчас, несколько десятков лет спустя после Холокоста, все меньше остается людей, которые пережили его и хранят память о нем.
У трагедий, какими бы глобальными они ни были, есть свойство – с течением времени “сокращаться” до нескольких абзацев в учебнике истории. Так было с изгнанием евреев из Испании и с геноцидом еврейского народа, устроенным казаками Хмельницкого.
То, что за этим стоит чудовищная трагедия и несправедливость, ясно, мне кажется, каждому, кроме тех, кто эти учебники пишет. Что ж, у них на то свои причины, как и свои заботы в жизни. Моя же забота – одной из тех, кто не просто остался в живых, но сохранил память о времени, событиях, людях, - не дать этой памяти стереться бесследно. Вот почему я решила изложить свои воспоминания, отнюдь не претендующие на масштабность, вмещающие в себя эпизоды из самых разных биографий – моей личной и многих, многих близких мне людей. Фоном для этих воспоминаний я избрала ВРЕМЯ – такое, каким оно для всех нас обернулось.
В моем рассказе нет ни одной вымышленной фамилии, ни одного придуманного события. Желая помянуть как можно больше людских судеб, порой я просто упоминала имя – пусть хотя бы такой след останется от человека. Никого не пыталась при этом приукрасить: все они были обыкновенными людьми. Встречались среди них бедные и богатые, добрые и злые, умные и не очень. Они были людьми и, как все люди на свете, имели право на жизнь. Они погибли такими, как я их запомнила, когда покидала мой город через пять дней после начала войны. Они не успели стать старше, у них оставалось только время на смерть.
Я вернулась в город в феврале 45-го. Увидела контуры котлованов, где были захоронены 17 500 евреев, расстрелянных немцами 6-7 ноября сорок первого года. Все послевоенные годы городские власти не разрешали установить памятник на месте этой страшной братской могилы. Котлованы заросли диким кустарником и бурьяном. Советские коммунисты скрыли следы преступлений немецких фашистов. Только на волне перестройки власти города под давлением тех немногих, кто остался в живых, благоустроили места захоронения, провели туда дорогу, установили памятник.
***

В начале 1939 года в Польше еще не чувствовалось угрозы войны. Зимой этого года, готовясь к экзаменам, я взяла несколько уроков по физике у дяди Зоси Йозесберг. Он был прекрасным педагогом, но не смог устроиться в школу и содержал семью, давая частные уроки.
Йозесберг не боялся говорить о политике. Чемберлен, по его выражению, продал Гитлеру Европу. Больше я ни от кого разговоров о Мюнхенском соглашении не слышала. Над Европой сгущались грозовые тучи, а наш город, не чуя опасности, думал только о том, как избежать погромов. Все разговоры велись только о нарастающей волне антисемитизма. Гитлер аннексировал Австрию и Чехословакию, но никто не предполагал, что такая же участь ждет и Польшу. Мне кажется, что не только мы, жители небольшого городка на восточной окраине государства, но и польское правительство зимой и весной 39-го не предполагало, что Гитлер нападет на Польшу. Польский министр Бек был частым гостем в Берлине, а немецкие высокопоставленные чиновники нередко приезжали в Польшу поохотиться, поразвлечься.
Идеологически Польша тогда была очень близка гитлеровской Германии. У власти находились крайне правые. Антисемитская кампания была только одним из признаков поправения страны. Возможно, если бы Гитлер не напал на Польшу осенью 39-го, она в ближайшее время вошла бы, как Италия, в гитлеровский блок.
Наступило лето 1939 года. Стало тревожно. Гитлер потребовал у Польши “коридор” – узкий перешеек, отделявший Восточную Пруссию от Германии, - вместе с Гдыней. Польским портом на Балтийском море.
Польский министр обороны Рыдз-Смыглы заявил: “Не отдадим даже пуговицы с нашего плаща”. Пустое бахвальство! 1 сентября немцы напали на Польшу.
Уже вскоре после начала войны через наш город потянулись легковые машины с польскими сановниками, их семьями и барахлом. Они ехали по направлению ко Львову и Румынии. Правительство удирало от немцев, бросив на произвол судьбы страну и армию.
В Ровно воцарились растерянность и уныние. Истинного положения дел никто не знал. Ходили невероятные слухи о молниеносном продвижении немецких армий. В городе появились беженцы из западных областей страны, они рассказывали о бомбежках, о немецких танках, врывающихся в беззащитные города.
Никто не знал, где находится польская армия, воюет ли она. Никто не сомневался в военном поражении Польши, речь шла только о  сроках. Помню, как отец спорил с приятелем: он говорил, что эта армия не способна продержаться более трех недель; приятель считал, что она продержится несколько месяцев. Польская армия была плохо вооружена. Танков и самолетов у нее насчитывалось ничтожно мало. Офицеры носили корсеты, чтобы сохранить фигуру, и устраивали оргии. В армии царило хамство по отношению к рядовым солдатам. Правительство Польши не было способно ни управлять страной, ни тем более организовать ее оборону. Оно верило Гитлеру, считало его своим союзником, и нападение на Польшу явилось для него громом среди ясного неба. Это было гротескно-чванливое правительство.
Никто не жалел о падении правительства, но никто не желал поражения Польши. Люди боялись фашистов. Политика польского правительства, направленная на разжигание межнациональной розни, угнетала не только евреев; бесправны были украинцы и белорусы. Все это способствовало разобщению народа, что помогло немцам поработить страну. Немцы фактически нигде, кроме Варшавы и небольшого плацдарма на побережье моря, не встречали отпора.
Через неделю после начала войны над нашим городом появились немецкие самолеты. Они сбросили бомбы – первые бомбы в моей жизни. Было так страшно! Самолеты летели низко, видно было, как бомба отделялась от фюзеляжа и падала с противным свистом. В городе зениток не было, никто по самолетам не стрелял. Город лежал притихший и беззащитный перед ними, они безнаказанно делали все, что хотели. Чувство полного бессилия и безоружности удесятеряло страх.
Мы жили возле моста через реку, а немцы метили в мост. Бомбы упали на противоположный берег. Мы с мамой убежали в поле, наш дом стоял крайним на улице, за ним уже были поля. Когда мы лежали на земле, мама закрыла лицо руками и, как заклинание, повторяла: “Боже, Боже”. После налета я спросила ее: “Ты молилась?” Мама задумчиво посмотрела на меня и сказала, что верит в судьбу.
Я эти слова запомнила, они оказались знаменательными. Злой рок навис над всеми родными и близкими, над моими товарищами и учителями, над всем нашим городом.
Мы слишком мало знали, поэтому не могли предвидеть будущее. Судьба – это то тайное, что ждет человека, не зависящее от его воли. Не зная, не предвидя своей судьбы, человек не в силах ее изменить. О, если бы мы тогда знали правду о фашистах, мой город не позволил бы себя так безропотно расстрелять. Только несведущих можно обмануть и уничтожить.