Памяти Хаи Мусман

История далекая и близкая
№35 (750)

Ушла из жизни Хая Мусман. Редкая, мужественная женщина с трагической и в то же время счастливой судьбой, человек необыкновенных способностей и энциклопедических знаний, с цельной, непоколебимой верой в свою причастность и ответственность за то, что происходит в мире, за его будущее. Конечно, она была идеалисткой. Но как немного осталось на этой земле тех, кто печется о судьбах мира, забывая о себе.
Уже будучи смертельно больной, в госпитале, когда пришел долгожданный консилиум врачей и каждое их слово было важно, как жизненный приговор она попросила подождать минутку, чтобы досмотреть по телевизору экстренное сообщение о событиях в Израиле. Американские врачи были потрясены такой включенностью в события мира обреченного человека, не имеющего возможности даже дышать без кислорода.

Хая Мусман родилась в 1922 году в польском городе Ровно. 18-летней девочкой с двумя двоюродными братьями впервые и навсегда покинула она родителей и свой город. Со школьным портфелем, в котором единственными бесценными вещами были мамины ножнички и маленькая фотография родителей. По сути дела одна – братьев она растеряла в самом начале пути (один погиб, другой, пройдя сложный путь своего поколения, живет сейчас в Израиле). Итак, одна под бомбами она отправилась на Восток. До массового расстрела 17,500 евреев в Ровно оставалось совсем немного времени. Вся ее оставшаяся семья, все, что было ее городом Ровно, были уничтожены фашистами.
Она попала в Среднюю Азию. Тяжело заболев туберкулезом, выстояла и выжила. Не зная толком русского языка, она закончила двухгодичный институт немецких переводчиков – думала, пошлют на фронт. Но ни здоровье, ни происхождение этого не позволили. Здесь же, в эвакуации, окончила исторический факультет университета. История навсегда осталась ее страстью, она знала ее досконально. Не будучи верующим человеком, она Тору и Библию знала феноменально. Могла цитировать и дискутировать с таким глубоким знанием предмета, так увлеченно, что даже несогласные с ней заслушивались.
Когда она вернулась в 1945 году в город Ровно, на пепелище, судьба послала ей встречу с человеком большого сердца, ума и таланта, который также ушел на Восток и вернулся в свой город. И как ни тяжело складывался их жизненный путь с ее мужем Гигой Тамариным, это уже была трудная, но счастливая полоса ее жизни. Ничто уже вместе не было так страшно – ни болезни, ни репрессии, ни дальний переезд. По ее настоянию они бежали от ужесточившегося антисемитизма на Украине в начале пятидесятых. Еще будучи во Львове, они оба закончили институты - она юридический, а он – политехнический, но на работу евреев там тогда уже не брали. В городе Кемерово, куда они приехали, они оба состоялись профессионально. В итоге мужа – крупного инженера, лауреата Госпремии – перевели на работу в Москву; Хая приехала в столицу уже маститым адвокатом, и через какое-то время ей поручались трудные и безнадежные дела в Верховном суде. Приговоры в высшей инстанции в семидесятые годы изменить было почти невозможно. Она с заслуженной репутацией кристально честного человека боролась как могла, чтобы изменить зачастую неоправданно суровые приговоры или вовсе оправдать невиновных. Читала многотомные дела, готовила блестящие речи, не надеясь на результат; всегда вспоминала об этом с болью. А ведь победы у нее были. Она помнила эти дела в деталях и очень увлеченно могла об этом рассказывать.
А потом - эмиграция.  В 69 лет, потеряв перед отъездом любимого мужа и друга, без которого жизнь теряла смысл, она опять выстояла. Втроем - с дочерью и внучкой -  пошли учиться в колледж. Со знанием шести языков, но не зная ни слова по-английски, Хая сумела выучить язык до такой степени, что сама переводила свои статьи на английский и читала лекции в англоговорящей аудитории. Она получила степень бакалавра с отличием в американском колледже в области международного права, проучившись в общей сложности 6 лет. В то же время она стала журналистом, была членом редколлегии “Русского базара”, создала и вела политический дискуссионный клуб, выступала на радио и опубликовала множество статей в русскоязычной прессе Америки и Израиля. Она печаталась и в американских газетах. Она участвовала в международных конференциях по вопросам Ближнего Востока, писала обращения к духовным лидерам всех конфессий, пытаясь добиться нового подхода в решении ближневосточной проблемы. Это неполный перечень того, что она сделала; а сколько еще было замыслов и идей у этой безнадежно больной женщины. Она так много не успела сделать, сделав столько невозможного.
Она успела написать и издать в Америке 5 книг: “Письма” (интересный роман об американском адвокате),  “Thoughts and Articles” (сборник политических статей) и две удивительно добрые и умные книги детских рассказов для своих правнуков “Пиф, Паф и Петя” и “Принцесса”. Но главной для нее была  ее первая книга “Город мой расстрелянный” – настоящий памятник уничтоженному городу своего детства и погибшим родителям; через всю жизнь свою она пронесла боль о нем и решимость “бить в набат”, чтобы подобное никогда не повторилось. Это воистину удивительная книга – необыкновенно искренний, проникновенный рассказ о тех, кто был убит. Она взята в музей ”Яд Вашем”, Еврейский Музей в Нью-Йорке, переведена на английский язык.
Хая Мусман прожила трудную, насыщенную и яркую жизнь. Эта сильная духом, красивая женщина с прекрасной душой, для которой всю ее жизнь отдавать, ничего не ожидая взамен, было естественно – семье, людям, миру. До последнего вздоха она думала, писала о судьбах мира. За полчаса до ее ухода она сидела за компьютером, едва передвигаясь и дыша, спешила закончить правку новой книги
“Thoughts and Articles”, написанной по-английски. В ней она пыталась донести до нас, остающихся жить, тревоги за уходящий от нее мир, помочь предотвратить новые трагедии. Светлая ей память и да сбудутся ее мечты!

Отрывок из книги Хаи Мусман
Город мой расстрелянный
Вместо предисловия

Погиб еврейский народ Восточной Европы. В живых остались немногие. Сейчас, несколько десятков лет спустя после Холокоста, все меньше остается людей, которые пережили его и хранят память о нем.
У трагедий, какими бы глобальными они ни были, есть свойство – с течением времени “сокращаться” до нескольких абзацев в учебнике истории. Так было с изгнанием евреев из Испании и с геноцидом еврейского народа, устроенным казаками Хмельницкого.
То, что за этим стоит чудовищная трагедия и несправедливость, ясно, мне кажется, каждому, кроме тех, кто эти учебники пишет. Что ж, у них на то свои причины, как и свои заботы в жизни. Моя же забота – одной из тех, кто не просто остался в живых, но сохранил память о времени, событиях, людях, - не дать этой памяти стереться бесследно. Вот почему я решила изложить свои воспоминания, отнюдь не претендующие на масштабность, вмещающие в себя эпизоды из самых разных биографий – моей личной и многих, многих близких мне людей. Фоном для этих воспоминаний я избрала ВРЕМЯ – такое, каким оно для всех нас обернулось.
В моем рассказе нет ни одной вымышленной фамилии, ни одного придуманного события. Желая помянуть как можно больше людских судеб, порой я просто упоминала имя – пусть хотя бы такой след останется от человека. Никого не пыталась при этом приукрасить: все они были обыкновенными людьми. Встречались среди них бедные и богатые, добрые и злые, умные и не очень. Они были людьми и, как все люди на свете, имели право на жизнь. Они погибли такими, как я их запомнила, когда покидала мой город через пять дней после начала войны. Они не успели стать старше, у них оставалось только время на смерть.
Я вернулась в город в феврале 45-го. Увидела контуры котлованов, где были захоронены 17 500 евреев, расстрелянных немцами 6-7 ноября сорок первого года. Все послевоенные годы городские власти не разрешали установить памятник на месте этой страшной братской могилы. Котлованы заросли диким кустарником и бурьяном. Советские коммунисты скрыли следы преступлений немецких фашистов. Только на волне перестройки власти города под давлением тех немногих, кто остался в живых, благоустроили места захоронения, провели туда дорогу, установили памятник.
***

В начале 1939 года в Польше еще не чувствовалось угрозы войны. Зимой этого года, готовясь к экзаменам, я взяла несколько уроков по физике у дяди Зоси Йозесберг. Он был прекрасным педагогом, но не смог устроиться в школу и содержал семью, давая частные уроки.
Йозесберг не боялся говорить о политике. Чемберлен, по его выражению, продал Гитлеру Европу. Больше я ни от кого разговоров о Мюнхенском соглашении не слышала. Над Европой сгущались грозовые тучи, а наш город, не чуя опасности, думал только о том, как избежать погромов. Все разговоры велись только о нарастающей волне антисемитизма. Гитлер аннексировал Австрию и Чехословакию, но никто не предполагал, что такая же участь ждет и Польшу. Мне кажется, что не только мы, жители небольшого городка на восточной окраине государства, но и польское правительство зимой и весной 39-го не предполагало, что Гитлер нападет на Польшу. Польский министр Бек был частым гостем в Берлине, а немецкие высокопоставленные чиновники нередко приезжали в Польшу поохотиться, поразвлечься.
Идеологически Польша тогда была очень близка гитлеровской Германии. У власти находились крайне правые. Антисемитская кампания была только одним из признаков поправения страны. Возможно, если бы Гитлер не напал на Польшу осенью 39-го, она в ближайшее время вошла бы, как Италия, в гитлеровский блок.
Наступило лето 1939 года. Стало тревожно. Гитлер потребовал у Польши “коридор” – узкий перешеек, отделявший Восточную Пруссию от Германии, - вместе с Гдыней. Польским портом на Балтийском море.
Польский министр обороны Рыдз-Смыглы заявил: “Не отдадим даже пуговицы с нашего плаща”. Пустое бахвальство! 1 сентября немцы напали на Польшу.
Уже вскоре после начала войны через наш город потянулись легковые машины с польскими сановниками, их семьями и барахлом. Они ехали по направлению ко Львову и Румынии. Правительство удирало от немцев, бросив на произвол судьбы страну и армию.
В Ровно воцарились растерянность и уныние. Истинного положения дел никто не знал. Ходили невероятные слухи о молниеносном продвижении немецких армий. В городе появились беженцы из западных областей страны, они рассказывали о бомбежках, о немецких танках, врывающихся в беззащитные города.
Никто не знал, где находится польская армия, воюет ли она. Никто не сомневался в военном поражении Польши, речь шла только о  сроках. Помню, как отец спорил с приятелем: он говорил, что эта армия не способна продержаться более трех недель; приятель считал, что она продержится несколько месяцев. Польская армия была плохо вооружена. Танков и самолетов у нее насчитывалось ничтожно мало. Офицеры носили корсеты, чтобы сохранить фигуру, и устраивали оргии. В армии царило хамство по отношению к рядовым солдатам. Правительство Польши не было способно ни управлять страной, ни тем более организовать ее оборону. Оно верило Гитлеру, считало его своим союзником, и нападение на Польшу явилось для него громом среди ясного неба. Это было гротескно-чванливое правительство.
Никто не жалел о падении правительства, но никто не желал поражения Польши. Люди боялись фашистов. Политика польского правительства, направленная на разжигание межнациональной розни, угнетала не только евреев; бесправны были украинцы и белорусы. Все это способствовало разобщению народа, что помогло немцам поработить страну. Немцы фактически нигде, кроме Варшавы и небольшого плацдарма на побережье моря, не встречали отпора.
Через неделю после начала войны над нашим городом появились немецкие самолеты. Они сбросили бомбы – первые бомбы в моей жизни. Было так страшно! Самолеты летели низко, видно было, как бомба отделялась от фюзеляжа и падала с противным свистом. В городе зениток не было, никто по самолетам не стрелял. Город лежал притихший и беззащитный перед ними, они безнаказанно делали все, что хотели. Чувство полного бессилия и безоружности удесятеряло страх.
Мы жили возле моста через реку, а немцы метили в мост. Бомбы упали на противоположный берег. Мы с мамой убежали в поле, наш дом стоял крайним на улице, за ним уже были поля. Когда мы лежали на земле, мама закрыла лицо руками и, как заклинание, повторяла: “Боже, Боже”. После налета я спросила ее: “Ты молилась?” Мама задумчиво посмотрела на меня и сказала, что верит в судьбу.
Я эти слова запомнила, они оказались знаменательными. Злой рок навис над всеми родными и близкими, над моими товарищами и учителями, над всем нашим городом.
Мы слишком мало знали, поэтому не могли предвидеть будущее. Судьба – это то тайное, что ждет человека, не зависящее от его воли. Не зная, не предвидя своей судьбы, человек не в силах ее изменить. О, если бы мы тогда знали правду о фашистах, мой город не позволил бы себя так безропотно расстрелять. Только несведущих можно обмануть и уничтожить.


comments (Total: 3)

Dear Sir,
My father who passed away two years ago and his family was from ROWNO,
I am interested in purchasing CHAYA MUSMAN book,
I can read RUSSIAN since I was born in TASHKENT,
Please e-mail comments to winikron@zahav.net.il,
Thanks,
Michael Winik

edit_comment

your_name: subject: comment: *
Chaya Musman was an extraordinary woman who generously shared with me her memories of Rovno before and after World War II. I deeply regret that she did not live to see the publication of my book, Holocaust in Rovno, where she and her memories figure so prominently. If anyone has contact information for Chaya's daughter or granddaughter, please contact me at j.burds@neu.edu so I can send them a copy of my book, which is dedicated to the memory of Chaya Musman. Thank you, Chaya.

edit_comment

your_name: subject: comment: *
Мужественный, прекрасный человек . Одна из"последних могикан" военного поколения . Такие люди - гордость нашей эмиграции . Мир праху её .

edit_comment

your_name: subject: comment: *

Наверх
Elan Yerləşdir Pulsuz Elan Yerləşdir Pulsuz Elanlar Saytı Pulsuz Elan Yerləşdir