Шаткий мостик

Они познакомились на последнем курсе сельхозинститута, когда будущие агрономы и ветеринары отрабатывали вместе летнюю практику на полевых работах в колхозе. Мария, очень подвижная и озорная девушка, выпалывала сорняк вдоль бесконечных грядок сахарной свеклы и от скуки подшучивала над очень худым молчаливым парнем в выгоревшей гимнастерке:
- Вань, сбрось гимнастерку, поиграй мускулами на солнышке![!]
Тот в ответ только еще больше ссутулил свои узкие плечи и отмалчивался, ожесточенно расправляясь с бурьяном. Только гораздо позже, в первую ночь горячих объятий, ее ладошка наткнулась на грубый, толстый, выпуклый шрам пониже груди, и тогда Иван виновато вздохнул:
- Я бы сейчас, как ветеринар, и то бы получше управился с такой раной. Но то было в полевом госпитале под Берлином и во время обстрела...
После той ночи Мария окончательно влюбилась в молчуна, и когда ближе к выпуску он, помявшись от стеснения, мягко предложил: «Ну что, распишемся скоро?» - она тут же объявила загодя продуманную дату свадьбы.
Молодая семья была направлена трудиться в новый колхоз, чьи угодья располагались прямо у подножия зеленых гор Кавказского хребта. Поселили их в обшитый досками дом с открытой верандой на всю длину фасадной стены. Дом был не нов, но крепок и сухой - точная копия всех остальных домов села Комсомольское. Название это как нельзя лучше соответствовало его населению. В большинстве своем это были молодые переселенцы из Воронежской области. Марии здесь все нравилось: и крутые горы с шумящей рекой в ущелье, и молодые лица односельчан - совсем как в институте, и относительная близость к родственникам на Кубани, куда можно было по праздникам добраться попутками и на автобусе.
Вслед за освоением Комсомольского пошла волна рождений, и вскоре Мария ушла в декретный отпуск. Днем она не спеша управлялась в доме и огороде, прислушиваясь к еще слабым, но настойчивым толчкам изнутри. Тихими летними вечерами она выходила за село посидеть у реки, поджидая Ивана. Внизу под обрывом шумела по каменистому дну всегда холодная, с тающих ледников вода. В самом узком месте ущелья через реку был подвешен длинный и шаткий навесной мост: на два стальных каната привязаны дошечки, по которым можно было пройти, держась руками за два других каната-поручни, кое-где стянутые проволокой с нижними. По мосту можно было пройти лишь одному человеку, он дрожал и раскачивался над ущельем и казался идущему бесконечным.
Когда солнце садилось за ближнюю гору, сразу становилось темно, но небо долго оставалось светло-голубым, и на нем еще не скоро загорались звезды - сначала самые крупные, а потом высыпало так много и ярко, что захватывало дух от созерцания этой безмолвной красоты.


К этому времени Иван обычно уже перебирался на другой берег, как всегда придумав причину задержки, и заботливо укутывал женины плечи пиджаком - летние ночи на Кавказе холодные. А она чувствовала себя очень счастливой под этими звездами у шумной реки, двадцатидвухлетняя хозяйка новой растущей семьи, шла в обнимку в свой дом с любимым человеком, легко прощая ему и неуклюжие оправдания , и явный запашок самогонки.
И только раз, уже осенью, Иван вернулся очень мрачным и задумчиво сидел на веранде с задремавшим сынишкой на руках, пока освободившаяся на часок от крикуна Мария наскоро готовила ужин на глинобитной плите во дворе.
- Ваши агрономы запахали мусульманское кладбище, - наконец выговорил Иван, передавая теплый сверток супруге.
- Да какое же это кладбище? - отмахнулась Мария, расстегивая блузу, чтобы покормить младенца. - Была я там, видела дюжину неотесанных камней в бурьяне без ограды и холмиков, прямо в углу кукурузной делянки. Теперь это поле будет размечено по всем правилам агрономии и будет обрабатываться только механизированным способом. Вот увидишь, через год наш колхоз снимет самый лучший урожай во всей Грозненской области!
Иван, сам родом из Закавказья, ее энтузиазма не разделял:
- Нехорошо это. Плохая примета - чужие кладбища перепахивать. Жди теперь несчастья.
Вообще-то Мария всегда верила Ивановой прозорливости. Прошлой весной, например, он ни с того ни с сего сказал, что мороз ударит в самый разгар цветения. И точно ударил, когда никто не ждал, и не было в тот год ни алычи, ни яблок, ни даже дикой абрикосы-кураги у селян, кроме Ивана, который всю ночь дымил кострами в своем саду. Но в тот вечер Мария поспорила с ним и даже пристыдила:
- Как ты, недавний еще комсомолец, можешь верить в предрассудки! Ты посмотри вокруг, как все хорошо и ладно, как люди не нарадуются жизни после такой страшной войны...
Мокрым зимним днем к дому подкатила перегруженная арба, и на веранду из нее высыпались дети и закутанные до глаз женщины, полетели узлы и котомки. Бородатый мужчина неопределенного возраста в каракулевой шапке и хромовых сапогах поцеловал истертые ступени и важно прошелся по веранде, не обращая никакого внимания на застывшую в дверях Марию. Отрывисто он что-то сказал женщинам на чужом гортанном языке, и в углу веранды сразу появился чайник с грудой пиалок. В этом презрительном отчуждении было нечто столь пугающее, что Мария заперлась изнутри и с нетерпением ждала возвращения мужа, мысленно умоляя его не задерживаться.
Иван и вернулся раньше обычного, трезвый и озабоченный. На полный ужаса взгляд жены ответил:
- Это чеченцы возвращаются из ссылки. По всему Комсомольскому и вокруг занимают свои дома.
- Но ведь им же советская власть выплатила компенсацию, - пролепетала Мария.
- Они живут другими законами. Вон те женщины - все его жены. И это его дом, потому что он построил его для своей семьи. И это вовсе не Грозненская область для них, а Чечня, их горы и земля.
Ночью колючий дождь перешел в мокрый снег. Мария не спала, прижав к себе посапывающего сынишку. Иван все курил, чуть приоткрыв оконце - на веранду выйти не мог. Кашлял чеченский ребенок, и гортанные женские голоса перебивали друг друга.
- Эй, русский! Твой ребенок в тепле спит, мой больной на улице лежит! - вдруг крикнул мужской голос в приоткрытое окно.
Иван молча направился к двери, Мария вскочила с заплакавшим сыном в руках:
- Я их боюсь!
Но супруг уже распахнул дверь и даже стал разбрасывать чужие узлы по углам. Сосед через дорогу тоже не спал, старый, но крепкий еще терский казак выглянул на шум с дробовиком в руке. Поглядев на суету, закурил свою трубку и крикнул неодобрительно:
- Понапрасну ты, Ваня, пускаешь абреков в дом. Могут враз прирезать вас, как баранов.
Нет, не прирезали, но и жить в Комсомольском стало невозможно. Каждые 3-4 дня Ивана направляли в ночную охрану: запасы колхозного урожая и скот стали исчезать, сгорел топливный склад, кто-то надругался над русским кладбищем, появились в округе случаи убийств. Стали поговаривать, что с гор возвращаются банды, которые вовсе не были уничтожены энкавэдэшниками во время войны, а глубоко укрылись в недоступных ущельях.
Мария потребовала переезда. Руководство разваливающегося колхоза недолго сопротивлялось и выдало справку-открепление молодым специалистам. Загрузив полуторку своими пожитками, Иван и Мария с сынишкой отправились поближе к ее родственникам в кубанскую станицу заново строить свою жизнь.
Через много лет, во Вторую чеченскую войну, отступающие из разбомбленного Грозного боевики Гелаева нашли теплый приют у жителей Комсомольского. Им и раньше здесь всегда были рады и с готовностью укрывали раненых и заболевших в горах единоверцев. Быть может, поэтому Гелаев решил больше не сдавать без особой стрельбы аул за аулом наступавшим на пятки федералам, а отстоять Комсомольское. Когда войска окружили село и стали выпускать население через единственный коридор, многие молодые чеченцы села вместе с гелаевцами укрылись в хорошо им знакомых буераках и постройках. И первый отряд числом до 300 совсем молодых российских ребят полег в перекрестном огне на чуждых им улочках Комсомольского. После чего артиллерия сравняла с землей несчастное село с таким же числом жертв другой стороны.
Комсомольского больше нет. А вот шаткий подвесной мост, говорят, уцелел. Наверное, потому, что он нужен всем. По нему проходят наряды ОМОНа и местной милиции. Перебираются в горы и обратно доверенные люди Масхадова, не обходят его стороной темными ночами и боевики. Но больше всего тот мост нужен жителям окружных аулов, которые неимоверными путями добывают своим многодетным семействам пропитание в разоренном краю и, добравшись к закату солнца домой и убедившись, что сегодня никто не убит и не умер, вздыхают с облегчением: «Еще один день прожили...»