ВосприЯтие катастрофы
История далекая и близкая
Число погибших, все еще приближенное, известно. Известны и способы массового уничтожения - голод, непосильный труд, расстрелы, избиения, виселицы, газовые камеры и крематории. Как же нынешнее поколение воспринимает Катастрофу, убийство цыган, военнопленных, “социально опасных” и др.?
Эти вопросы я задал посетившей совсем недавно Майданек и Освенцим писательнице Брониславе Володарской.
- Однозначного ответа дать не могу, - сказала она. - Многое зависит от знаний, имеющихся до приезда туда. У одних слезы на глазах, другие проходят стиснув зубы, но внешне спокойно. Гибель евреев, конечно, больше интересует евреев, расстрелы военнопленных - их родственников.
- Восприятие всех этих ужасов зачастую определяется не числом уничтоженных, а, казалось бы, “мелочами”. Меня, например, в Освенциме больше всего поразили не трубы бездействующих крематориев, не пустые бараки, а гора оправ от очков (а ведь не каждый заключенный носил очки и редко кому удавалось сохранить их до конца). Поразила и гора кисточек для бритья, а ведь брились, когда удавалось, только отдельные мужчины. Надолго отравила настроение огромная куча женских волос для матрацев. Но особенно - засушенные человеческие головы, превращенные в статуэтки. Непостижимо, как могла немецкая женщина, независимо от своих политических взглядов, поставить у себя в квартире такое чудовищное “украшение”.
- А меня поразила монументальность бараков и всего прочего в лагере. Это уже не сараи - это комбинат смерти. Впервые в жизни я увидела гильотину и виселицы с опускающимися площадками.
- А как нынешней молодежи представить себе атмосферу всех этих ужасов?
- Как писательнице мне приходит на ум одно сравнение. В первые послевоенные годы в советской печати много писалось о гитлеровских преступлениях, нередко зритель видел такие материалы и в составе киножурналов. И вот однажды после показа детей-скелетов, процесса “селекции” прибывших узников, отделения матерей от детей и заталкивания малолеток в газовые камеры в зале по какой-то причине на одну-две минуты зажегся свет. Я огляделась. Все сидели с нахмуренными лицами, многие тупо уставились в пол, но... никто не плакал!
Прошло много лет. В семидесятых из печати вышла талантливая повесть Гавриила Троепольского “Белый Бим Черное ухо”. Последовал и фильм с молодым Вячеславом Тихоновым. Через призму злоключений охотничьей собаки здесь был показан нравственный срез советского общества с антигуманизмом многих граждан, эгоизмом, корыстолюбием и прочими чертами “проклятого прошлого”. После сеанса я машинально взглянула на соседей. Многие рыдали...
Но разве можно сравнить трогательную историю одной собаки с трагизмом миллионов в лагерях уничтожения? Конечно, нет! Так в чем же дело? По-моему, в том, что документальное кино сухо показывает факты и статистические данные, а талантливый художественный фильм берет зрителя “за душу”. Переживания и гибель одной семьи или даже отдельного человека порой впечатляют больше, чем обезличенный вид огромной колонны, гонимой на расстрел. В этом могучая сила настоящего искусства.
У нас всегда запоем читали талантливые книги, смотрели фильмы такого рода. Вспомните: “Профессор Мамлок”, “Дневник Анны Франк”. А “Хижина дяди Тома” зажгла в Америке гражданскую войну за освобождение негров, “Овод” превратился в настольную книгу гарибальдийцев в борьбе за объединение Италии. Дети и взрослые записывались в библиотеки на очередь за книгами о животных Ольги Перовской, Эрнста Сетон-Томсона, Виталия Бианки. Так что дело не в теме, а в искусстве подачи материала. Это относится и к восприятию Катастрофы.
Владимир Зильберфарб
“Новости недели”
Эти вопросы я задал посетившей совсем недавно Майданек и Освенцим писательнице Брониславе Володарской.
- Однозначного ответа дать не могу, - сказала она. - Многое зависит от знаний, имеющихся до приезда туда. У одних слезы на глазах, другие проходят стиснув зубы, но внешне спокойно. Гибель евреев, конечно, больше интересует евреев, расстрелы военнопленных - их родственников.
- Восприятие всех этих ужасов зачастую определяется не числом уничтоженных, а, казалось бы, “мелочами”. Меня, например, в Освенциме больше всего поразили не трубы бездействующих крематориев, не пустые бараки, а гора оправ от очков (а ведь не каждый заключенный носил очки и редко кому удавалось сохранить их до конца). Поразила и гора кисточек для бритья, а ведь брились, когда удавалось, только отдельные мужчины. Надолго отравила настроение огромная куча женских волос для матрацев. Но особенно - засушенные человеческие головы, превращенные в статуэтки. Непостижимо, как могла немецкая женщина, независимо от своих политических взглядов, поставить у себя в квартире такое чудовищное “украшение”.
- А меня поразила монументальность бараков и всего прочего в лагере. Это уже не сараи - это комбинат смерти. Впервые в жизни я увидела гильотину и виселицы с опускающимися площадками.
- А как нынешней молодежи представить себе атмосферу всех этих ужасов?
- Как писательнице мне приходит на ум одно сравнение. В первые послевоенные годы в советской печати много писалось о гитлеровских преступлениях, нередко зритель видел такие материалы и в составе киножурналов. И вот однажды после показа детей-скелетов, процесса “селекции” прибывших узников, отделения матерей от детей и заталкивания малолеток в газовые камеры в зале по какой-то причине на одну-две минуты зажегся свет. Я огляделась. Все сидели с нахмуренными лицами, многие тупо уставились в пол, но... никто не плакал!
Прошло много лет. В семидесятых из печати вышла талантливая повесть Гавриила Троепольского “Белый Бим Черное ухо”. Последовал и фильм с молодым Вячеславом Тихоновым. Через призму злоключений охотничьей собаки здесь был показан нравственный срез советского общества с антигуманизмом многих граждан, эгоизмом, корыстолюбием и прочими чертами “проклятого прошлого”. После сеанса я машинально взглянула на соседей. Многие рыдали...
Но разве можно сравнить трогательную историю одной собаки с трагизмом миллионов в лагерях уничтожения? Конечно, нет! Так в чем же дело? По-моему, в том, что документальное кино сухо показывает факты и статистические данные, а талантливый художественный фильм берет зрителя “за душу”. Переживания и гибель одной семьи или даже отдельного человека порой впечатляют больше, чем обезличенный вид огромной колонны, гонимой на расстрел. В этом могучая сила настоящего искусства.
У нас всегда запоем читали талантливые книги, смотрели фильмы такого рода. Вспомните: “Профессор Мамлок”, “Дневник Анны Франк”. А “Хижина дяди Тома” зажгла в Америке гражданскую войну за освобождение негров, “Овод” превратился в настольную книгу гарибальдийцев в борьбе за объединение Италии. Дети и взрослые записывались в библиотеки на очередь за книгами о животных Ольги Перовской, Эрнста Сетон-Томсона, Виталия Бианки. Так что дело не в теме, а в искусстве подачи материала. Это относится и к восприятию Катастрофы.
Владимир Зильберфарб
“Новости недели”
