Леонид Белоцерковский: Я – в партии Моше-рабейну...
- Леонид Борисович, не секрет, что ваша журналистская и редакторская карьера началась именно в Израиле. Как вы пришли в журналистику?
- Наверное, правильнее говорить, что я не пришел в журналистику, а в ней родился. В нашей семье очень многие были связаны с журналистской деятельностью. Дед мой Шмуль-Йосеф распространял в 1903 году “Искру” в славном городе Одесса, а также в других городах ныне незалежной Украины, а тогда Российской империи, за что был посажен за решетку. Правда, времена были еще вегетарианские, так что сидел он недолго. Что было до деда – не знаю, но предполагаю, что среди моих предков были пишущие люди, как, впрочем, почти в любой еврейской семье. Отец после присоединения Молдавии был направлен туда начальником республиканской “Союзпечати”. Работали в газетах редакторами и главными редакторами моя тетя со стороны отца и мой брат. Любопытно, что уже в Израиле я встретился с заслуженным журналистом Латвии Семеном Шпунгиным, который когда-то мальчиком из Двинского гетто пришел в редакцию со своими первыми стихами и показал их моей тете, с чего и началась его журналистская карьера. “Надо же, - в шутку сказал Семен, - начинал с тетей, а заканчиваю с племянником”... Хотя, думаю, о конце говорить рано, и Семен Шпунгин, дай Бог ему здоровья, еще порадует нас своими статьями... Вообще многие мои родственники время от времени что-то писали в газеты и имели к ним подчас косвенное, а подчас и самое непосредственное отношение. Таким образом, журналистика никогда не была для меня чужой и незнакомой профессией, но, скажу честно, мне она не нравилась. Еще в девятом классе, будучи редактором школьной стенгазеты, я нажил себе массу неприятностей, когда со страниц этого издания потребовал, чтобы учителя обращались к нам на “вы”. Да и последующие мои опыты в этой области ничего, кроме неприятностей, мне не приносили. Поэтому я решил, что журналистика – это не для меня, и поступил на географический факультет Ленинградского государственного университета в твердой уверенности, что мне удалось избежать судьбы многих своих родственников. Но после окончания университета, бывая в экспедициях, я начал писать какие-то заметки и вести рубрику для любителей шахмат в газетах тех районов, где мы оказывались. Делалось это, разумеется, для заработка – всем известно, что в те годы за короткую информацию в газетах платили три рубля, и это были неплохие деньги. Кроме того, у меня был один рассказ, который я каждый раз в новом месте относил в газету, и его снова печатали. Таким образом, этот рассказ выдержал множество переизданий и был переведен на несколько языков народов бывшего СССР.
- А о чем был рассказ?
- Рассказ был о том, как мой друг Фред, рано женившись, решил зарабатывать на жизнь и содержать семью разведением кроликов. Приняв это решение, Фред отправился на рынок, купил там огромную беременную крольчиху, принес ее домой и стал ждать от нее потомства. Прошел месяц, но никакого потомства крольчиха, съедавшая половину фреддиного бюджета, не давала. В конце концов выяснилось, что на самом деле мой друг купил не крольчиху, а кастрированного кроля. Съесть его молодоженам было жалко, и потому кроль продолжал благополучно их объедать... Но первым делом, прибыв на новое место, мне приходилось писать статью о целях и задачах нашей экспедиции, так как мы занимались разработкой новых методов гидрометрии, и наша деятельность нередко вызывала опасения как у местных жителей, так и у местных властей. Скажем, одно только название красящего вещества уранин, которое мы бросали в воду, вызывало у непосвященного человека такой ужас, что лучше было объяснить населению все сразу.
В Ленинграде у меня тоже было много знакомых и друзей среди журналистов. С некоторыми из них я познакомился еще в университете, с другими - в Доме прессы, располагавшемся неподалеку от института, в котором я работал. В обеденный перерыв я шел в Дом прессы играть блиц-партии в шахматы с питерскими “акулами пера”. Кроме того, тогда в газетах за удачно придуманный заголовок платили рубль, и это тоже давало мне определенный приработок. И все же в те времена я, безусловно, не предполагал, что мне придется заниматься профессиональной журналистикой. Однако так получилось, что после приезда в Израиль работу по специальности я уступил жене – согласно принятым в Израиле нормам, супруги не могут работать вместе в одном госучреждении, так что мне пришлось искать работу в других сферах. Начал с того, что стал вести шахматные рубрики в газете “Наша страна” и только-только тогда родившихся “Новостях недели”. Затем с легкой руки действительно выдающегося человека Шабтая Гимельфарба, создавшего и руководившего в Израиле газетами на идише, польском, румынском, немецком и русском языках, я стал вести в “Нашей стране” криминальное, экономическое и другие приложения. В ходе работы над этими приложениями возникла команда единомышленников. С некоторыми из них я работаю до сих пор.
Надо сказать, что создавать и выпускать газеты мне понравилось. В отличие, скажем, от той же работы в охране, которая была и остается очень популярной у новых репатриантов. В качестве охранника я проработал ровно одну ночь, так как на следующее утро поругался с директором завода, посмевшим повысить на меня голос. В журналистике, по меньшей мере, никто на меня не орал, а если и орал, то на взаимной и коллегиальной основе. Вот так я оказался в израильской журналистике. За годы работы в ней мне довелось создать, редактировать и руководить немалым числом газет. В 1994 году начал выпускать еженедельник “Секрет”, в 1995-м стал главным редактором ежедневной газеты “Время”, а с 1998 года возглавил концерн “Новости недели”.
- Что стало самым неожиданным на новом для вас поприще редактора?
- Ну, как я уже сказал, сама работа редактора отнюдь не была для меня совсем уж незнакомой. Но работа в израильской русскоязычной прессе действительно таила в себе массу сюрпризов и неожиданных поворотов. Одним из таких сюрпризов стала для меня встреча с бывшими советскими журналистами. У многих из них за плечами была замечательная профессиональная школа; большинство из них поистине блестяще владели пером, но... Но почти все они ждали, так сказать, “указаний райкома”. Без таких “указаний” они работать не могли, а, точнее, работали очень осторожно, строго следуя правилу “как бы чего не вышло”. И не случайно первыми популярными у читателя фигурами в израильской русскоязычной журналистике стали не профессионалы, а те, кто пришел “со стороны”. Я говорю сейчас об Антоне Носике, Викторе Топаллере, Льве Авенайсе и других. Все они добились популярности прежде всего потому, что не боялись. Позже многие из них отошли от журналистики, и в итоге в ней остались в большинстве своем именно профессионалы, но все это, повторю, было позже. Еще одной неожиданностью для меня стала совершенная доступность, открытость израильских лидеров для журналистов. В той жизни, как все помнят, власть предержащие руководили прессой, степень свободы журналистов была минимальной. Для меня было необычным и то, что основу существования независимой газеты составляет реклама. Сам мир рекламы, ее обилие в газетах – это было тогда для нас в новинку. Кстати, на определенном этапе мне пришлось позаниматься и сбором рекламы – нелегким, но порой весьма прилично оплачиваемым трудом.
- Наверняка за столько лет работы в газетах с вами произошло немало историй, о которых вы сегодня вспоминаете с улыбкой...
- Да, конечно. Скажем, в тот период, когда я занимался сбором рекламы, был у меня один постоянный клиент, с которым мы в итоге стали вроде бы хорошими приятелями. И вот однажды прихожу я к нему, а он мне говорит: “Знаешь, Леня, ты только не обижайся, но теперь мы будем давать рекламу через другого агента”. Начинаю выяснять, в чем дело, и оказывается, что к нему пришла некая девушка, которая решила данный вопрос чисто по-женски. Я его решить так, разумеется, не мог. Признаюсь, тогда я испытал потрясение: мой клиент был вполне обеспеченным и, как мне казалось, порядочным человеком. Но в итоге эта история помогла мне лучше понять характер некоторых израильских бизнесменов. И некоторых девушек тоже. Но самое забавное в моей деятельности рекламного агента заключалось в том, что я приходил зачастую к владельцам небольших магазинов и бизнесов, уговаривал их дать рекламу в неведомые им русскоязычные газеты - и они эту рекламу давали! До сих пор не пойму, зачем они это делали. На дворе стоял 1989 год, большой алии еще не было, о том, что такое русскоязычная пресса и кто ее читает, эти выходцы из Марокко и Ирана понятия не имели, и тем не менее платили за рекламу. Другого объяснения, кроме того, что таким образом они хотели помочь заработать мне, новому репатрианту, у меня нет. И вот тогда я окончательно понял, что страну для жительства выбрал правильную.
Был у меня еще один смешной эпизод с одним из редакторов и основателем целого ряда русскоязычных газет. Этот человек рассчитывался с сотрудниками “со скрипом”. Иногда он уходил от оплаты под предлогом, что, мол, кончились чеки. В конце концов он задолжал мне несколько тысяч шекелей – очень приличную по тем временам сумму. И тогда я, вспомнив свою хулиганскую юность, запер этого деятеля в его кабинете и объявил его жене, что он отсюда не выйдет, пока не вернет мне долг. “Я вызову полицию!” - пригрозила мне его супруга. “Меня это вполне устраивает”, - ответил я. Через пару часов “блокады” я услышал возглас его супруги: “Леня, какое счастье – нашелся чек!”. Кстати, эта история никак не повлияла на наши с ними отношения.
Если начать вспоминать забавные истории, то не могу не вспомнить один из многих визитов в нашу редакцию Арика Шарона. В моем кабинете тогда висел большой плакат с портретами членов Политбюро ЦК КПСС, и накануне прихода Шарона я в шутку вместо последнего портрета председателя ревизионной комиссии Сизова вклеил портрет самого Шарона. И вот мы сидим с ним, разговариваем, и я спрашиваю его: “Арик, а ты обратил внимание на этот плакат?”. “Да, конечно, - отвечает он. – Я же их всех знаю. Это – Брежнев, это – Андропов, вот Горбачев...” И вдруг, после секундной паузы: “А это же... я!”. “Да, - говорю, - Арик, это, конечно, ты!” И тут он задает вопрос, которого я никак не ожидал: “А почему я - последний?!” Причем спрашивает таким строгим тоном, словно хочет подчеркнуть, что он все-таки генерал, а я всего лишь “рядовой необученный”. Надо было как-то выкручиваться из возникшей ситуации, и тогда я сказал: “Арик, да это потому, что ты самый юный из них!” Шарону, который тогда уже немного комплексовал по поводу своего возраста и состояния здоровья, этот ответ очень понравился.
Вообще о долгожителях нашей политики я мог бы рассказывать очень долго. Помню, на одном из приемов Шимон Перес охотно откликнулся на мою просьбу попозировать в окружении юных репатрианток для фоторепортажа. Когда же я решил тоже сфотографироваться с ним, Перес ответил на русском: “Нет, я только с девочками!”. Кстати, и с Шароном весь разговор шел на русском языке, и когда его пресс-секретарь во время нашей беседы постучал пальцем по циферблату своих часов, намекая, что запланированное на беседу время истекло, Шарон вдруг по-русски сказал пресс-секретарю, не понимавшему русского языка: “Послушай, я не хочу отсюда уходить. Здесь все свои!”. И видно было, что говорит он это совершенно искренне.
Еще одна забавная история произошла во время встречи с президентом Украины Леонидом Кучмой. Так получилось, что передо мной на этой встрече забыли поставить табличку, и тут один из крупных российских чиновников, ныне министр, мой хороший знакомый, говорит: “Леня, садись рядом!”. Ну, я и сел возле него на свободное место, совершенно не обращая внимания на табличку, стоящую напротив этого места. И вдруг он с улыбкой кричит на весь зал: “Ребята, да фотографируйте же! Фотографируйте срочно!”. Смотрю – фотографы вскочили, со всех сторон то и дело мигают фотовспышки... А он говорит мне: “Ты хоть посмотри, на чьем месте сидишь!”. Я смотрю на табличку, а на ней надпись: “Представитель администрации президента РФ”. “Ну вот, - говорит мой знакомый, - люди в кипах уже и в администрацию президента прорвались!”.
- Если мы продолжим разговор в том же духе, то читатель наверняка решит, что жизнь главного редактора “НН” складывается исключительно из таких вот веселых эпизодов. Но, уверен, было в вашей карьере наверняка и немало грустных моментов.
- Разумеется, были, есть и еще будут. Работа в русской газете грустна сама по себе. Говоря словами Визбора, мы – уходящая натура, “словно радиолы во дворах”. Уходящая натура – это не только газета, но и ее читатели, и ее писатели... Самое грустное, наверное, это когда уходят коллеги, наши замечательные журналисты, наши ветераны, подчас очень близкие друзья, а сами газеты становятся меньше, и от этого никуда не уйдешь. Ничего не поделаешь, все в этой жизни рано или поздно кончается. Осень вообще-то грустная пора, но ведь и по-своему красивая... В то же время даже в этой ситуации есть свои преимущества: сейчас куда реже раздаются звонки из высоких инстанций с попыткой как-то повлиять на нашу позицию. Это было одной из самых неприятных сторон нашей деятельности. Надо сказать, что большинство израильских политиков никогда не вмешиваются в работу журналистов. Однако находились и такие – чаще всего это были наши, русскоязычные политики, которые очень уж бурно реагировали на вышедшие или только готовившиеся к публикации статьи. Но в последнее время это происходит все реже и реже, и это приятно. Думаю, связано это с целым рядом факторов. В том числе и с тем, что наши политики наконец-то “окультурились”, приняли израильские правила игры.
- Что доставляет вам наибольшее удовлетворение от работы? Или за эти годы работы на газетном конвейере все превратилось в рутину и говорить о каком-то удовольствии от сделанного уже не приходится?
- Конечно, того незабываемого ощущения, когда я иерусалимской зимой 1991 года держал только что сошедший, что называется, с колес, еще в буквальном смысле слова пахнущий свежей типографской краской первый номер моей первой газеты, “Полицейского досье”, такого острого ощущения радости я давно не испытывал. Да и вообще таких минут, связанных с началом нового дела, у любого человека в жизни немного. Но удовлетворение от работы я, безусловно, испытываю до сих пор. Это чувство приходит ко мне и тогда, когда я получаю свежий номер газеты, и когда люди звонят к нам в редакцию просто для того, чтобы сказать “спасибо”, а происходит это довольно часто. За время существования “Новостей недели” и других наших газет удалось многим помочь, кого-то спасти, о ком-то рассказать... Наверное, последнее даже важнее всего – рассказать о человеке, чтобы о нем не забыли; напечатать нечто, что кто-то не успел напечатать, и сейчас его близкие просят сделать это посмертно... Словом, мне не надоело быть редактором, эта работа не превратилась для меня в рутину, хотя, если честно, раньше я не представлял себе, что это настолько тяжелая работа. Юношеские впечатления о работе моих родственников-журналистов вроде говорили о том, что редактура – это довольно приятное времяпрепровождение. Я никогда не думал, что можно так зверски уставать от чтения чужих текстов. Правда, следует сказать, что работа журналиста и редактора в Израиле совершенно не сопоставима по нагрузке с аналогичной работой в бывшем Союзе. Здесь это, без преувеличения, адский, выматывающий труд.
- В чем вам вообще видится назначение, сверхзадача существования русскоязычной прессы в Израиле?
- Я думаю, ответ на этот вопрос прост: наша задача заключалась и заключается в том, чтобы облегчить абсорбцию, вхождение в израильскую жизнь и саму жизнь в Израиле людям, которые никогда не смогут читать на иврите так же свободно, как на русском. К таким людям я отношу и себя, хотя живу в стране больше 20 лет, понимаю иврит, говорю и читаю на нем. Но такого же эстетического удовольствия, какое я получаю, читая по-русски, от ивритского текста я получить не могу. А вот мои внуки, увы, вообще не умеют читать по-русски и не стремятся.
- В какой степени ваше личное мировоззрение, ваши политические взгляды повлияли и продолжают влиять на содержание и направленность газет издательского дома?
- Есть два аспекта содержания газеты, на которые мои взгляды оказывают самое непосредственное влияние. Я этого никогда не скрывал, более того, это является одним из главных условий, на которые я согласился, принимаясь за эту работу. Во-первых, я с самого начала решил, что пропаганды насилия, любования жестокостью, которые мы порой видим и на экране телевизоров и на страницах некоторых изданий, у нас не будет. Да, есть суровая правда жизни, есть место для криминальной хроники, но любования жестокостью, которое было очень характерно в 90-х годах для российской прессы, я всегда старался избегать. Во-вторых, на страницах газет, которые я редактирую, нет и не может быть места для миссионеров. Я не вмешиваюсь ни в чье мировоззрение и не собираюсь навязывать кому-либо свои взгляды, но миссионерская деятельность здесь, в Израиле, среди советских евреев, которые чудом спаслись от ассимиляции, для меня неприемлема. Это два единственных аспекта, которые для меня важны. Что касается всего остального... Понятно, что у меня есть определенные политические взгляды, о которых не так уж трудно догадаться. В Израиле с этим довольно просто: сам мой внешний вид, мое место жительства и место жительства моих детей – все это достаточно красноречиво говорит о моих политических взглядах. Но я всегда публиковал и публикую статьи авторов с прямо противоположными моим взглядами. Правда, опять-таки при одном условии: если там нет оскорблений и если их авторы не пытаются кого-то унизить. Мое требование к журналистам и к приходящим к нам авторам только одно: пишите интересно. Исповедуйте любые взгляды, представляйте любую позицию, но пишите об этом так, чтобы читателю не было скучно вас читать!
- Насколько работа в газете и постоянное общение с политиками повлияли на ваши взгляды, на ваше отношение к происходящему в стране? И не пришло ли вместе со “многим знанием” разочарование в Израиле?
- Безусловно, работа в газете значительно расширяет политический кругозор, и как следствие какие-то взгляды пришлось пересмотреть; какие-то мои позиции сдвинулись в ту или иную сторону. Самое главное, наверное, заключается в том, что этап “олимовского”, однобокого восприятия израильской действительности у меня давно прошел, как прошло вообще восприятие жизни исключительно в черно-белых тонах. Сегодня люди, придерживающиеся иных, не таких, как у меня, политических и религиозных взглядов, вполне могут быть моими хорошими знакомыми. Не самыми близкими друзьями, разумеется, но добрыми приятелями. Не хочу сейчас называть чьи-либо имена, но, поверьте, в Израиле немало политиков и журналистов, с которыми у меня замечательные отношения при полном несовпадении наших мировоззрений. В значительной степени на формирование этой моей позиции оказал один из самых великих людей, которых мне довелось встретить в Израиле, рав Ицхак Зильбер, да будет благословенна память праведника. Он принимал очень большое участие в абсорбции моей семьи в Израиле, и я, будучи весьма заинтересован происходящим в стране и желая активно в этом происходящем участвовать, помнится, спросил: “Рав Ицхак, а вы за кого будете голосовать? В какой вы партии состоите?” Сейчас-то я понимаю всю наивность и бестактность своего вопроса, а тогда мне до этого понимания было еще далеко. Рав Зильбер посмотрел на меня своими чистыми, совершенно детскими голубыми глазами и сказал: “Я в партии Моше-рабейну, Ленечка! Я в партии Моше-рабейну...” Так вот, я тоже хочу быть в партии Моше-рабейну, хотя это совсем не просто. Я считаю, что приехал к себе домой. Да, в доме оказалось не все в порядке, но это - мой дом. И те, кто в нем живет, - мои ближайшие родственники. Какими бы они ни были, я их воспринимаю как своих родных. Это то, к чему я пришел за годы жизни в Израиле. Приехал я сюда совсем не с этим.
- А с чем? С романтическими иллюзиями?
- Были, безусловно, и романтические иллюзии, и ощущение восторга от того, что мы наконец-то здесь. Но не следует забывать и того, что я вырос в семье, большинство членов которой составляли активные коммунисты, да еще занимавшие заметные посты в советской иерархии. Я искренне верил в принцип “Тот, кто не с нами, тот против нас”. Сегодня я его, конечно, не придерживаюсь. Хотя, безусловно, есть принципы, которыми я не поступлюсь в любой ситуации. Но отстаивать их буду теперь иначе, не так, как делал бы это прежде. То есть с уважением к оппоненту, помня все же, что он в любом случае близкий мне человек. И еще: за эти годы у меня прошел некогда огромный интерес к тому, что происходит в тех странах, где я когда-то рос, жил и с которыми был связан, как мне казалось, очень тесно. То есть я, безусловно, продолжаю следить за происходящим там, но степень заинтересованности несравнимо меньше, чем в первые годы после приезда.
- В чем, на ваш взгляд, заключается основная разница между русскоязычной и ивритоязычной прессой?
- Основная разница – в тиражах, а отсюда уже и все остальное. У ивритоязычных газет больше рекламы и, следовательно, иной бюджет и штат, другие возможности по добыванию информации. Русскоязычная пресса во всем, что касается информации об Израиле, вторична. С другой стороны, мы опираемся на замечательные традиции высокопрофессиональной русской и, не побоюсь этого слова, советской журналистики. Начинаешь сравнивать ивритскую прессу с русскоязычной - и видишь, что наши тексты выписаны куда более тщательно; что мы не пытаемся набрать объем за счет огромных, подчас не относящихся к делу или ничего не добавляющих к материалу фотографий, а в ивритских газетах они занимают порой больше половины полосы, а подчас и всю полосу. Наш читатель – он все-таки, прежде всего, читатель, а не “глядетель” газеты. И это уже от тиража не зависит; здесь просто каждый работает для своего читателя.
- Как вам видится будущее русскоязычной прессы в Израиле? И есть ли у нее вообще будущее?
- Будущее всегда туманно... “Все течет, все изменяется”, - сказал в свое время Гераклит, и за это греки назвали его “темным”. Придет время – уйдут и русскоязычные газеты в том виде, в котором они сегодня существуют, и ивритские газеты. Но пока есть те, кто нас читает, мы нужны и мы будем существовать. Если же оценивать ту роль, которую сыграла русскоязычная пресса в жизни нашей алии, то, думаю, ее можно сравнить с ролью путеводителя по незнакомому городу. И это хороший путеводитель, который можно с удовольствием читать, над страницами которого можно смеяться или плакать и, что самое интересное, самому участвовать в его создании.
- Как вы собираетесь отметить переход во вторую половину жизни?
- Согласно нашей традиции, из всех дней рождения еврей отмечает только бар-мицву. У меня этого не было. Может быть, в 65, когда мне будет пять раз по тринадцать, отмечу. Ну а сейчас соберу семью - двух дочерей, зятьев, десятерых моих внуков (дай Бог, чтоб было больше!), жену, ее дочь и внуков, брата с семьей. Словом, во вторую половину жизни явлюсь в сопровождении детей и внуков - их у меня на дне рождения будет восемнадцать. Цифра эта по гематрии соответствует слову “хай” – “жизнь”. Так что еще поживем!
- Дай Бог, до 120! Здоровья и счастья от детей и внуков.”
- Спасибо.
Интервью провел
Петр Люкимсон
“Новости недели”
