СЛУШАЯ СТАРЫЙ РОЯЛЬ...

История далекая и близкая

Когда умер Владимир Горовиц, его рояль был установлен в небольшом концертном зале Бостона. Каждый желающий музыкант может на нем поиграть. Однажды туда пришел и Юрий Юрковский, который в прошлой жизни был пианистом ансамбля Черноморского флота.

Старый музыкант едва касался пальцами клавиатуры. Прикрыв глаза, он поглаживал клавиши. Его руки стеснялись своих прикосновений, здесь еще царил дух великого маэстро и великой бессмертной музыки... Постепенно рождались мелодии. Я слушала...
Россыпи уже уверенных профессиональных рояльных звуков не принадлежали партитурам классики. Это были эстрадные мелодии, ставшие биографией поколения старого музыканта, они были и частью моей жизни. “Брызги шампанского”, “Риорита”, “Кукарача” и другие шлягеры довоенных дворовых танцплощадок и домашних вечеринок “под патефон” стали хрестоматийными приметами эпохи. Для меня они начались на школьных вечерах уже во время войны. Мы приходили туда еще с мамами, которые терпеливо и с любопытством ждали нас, а мы неумело вышагивали свои самодеятельные па, целомудренно стараясь не соприкасаться со своими мальчиками- партнерами.
Танго “Петер” из фильма с неподражаемой Франческой Гааль поднимало нас в своем воображении к виртуозным движениям этой изящной женщины в мужском фраке. Нам казалось, что у нас тоже так получается.
Томное танго нашей полудетской юности “Утомленное солнце” мы нежно сохраняли в своей памяти все годы, сквозь пласты новой музыки. Через несколько десятилетий это танго опалило нас кошмаром сталинского режима в “Никитымихалковском” фильме “Утомленные солнцем”. В глубоко довоенные годы семья Михалковых жила в Пятигорске, и это землячество было мне всегда приятно.
Страстные переливы романсов “Вдыхая розы аромат”, “Ах, эти черные глаза” и множества других, вошедших в нашу жизнь голосом легендарного Вадима Козина, туманят глаза. Он как-то внезапно исчез, перестали выпускать его пластинки. Мы тогда не знали, что певец стал узником ГУЛАГа. Всю оставшуюся жизнь он провел в Магадане. В маленькой квартире записывал свои романсы на первых магнитофонах, и эти несовершенные записи потом станут украшением ностальгических радио- и телеконцертов.
“Две гитары за стеной” - это конечно же Дина Дурбин, покорившая нас обаянием, потрясающе кокетливыми платьями, прической и очаровательным акцентом.
“Я встретил вас и все былое...” - романс, петый всеми знаменитыми голосами. Но рояль без них звучал тоже очень выразительно.
В доме моего скудного детства единственным музыкальным инструментом была гитара, под аккомпанемент которой мама напевала нам свой обширный репертуар - от нэпмановских “Бубличков”, “Стаканчиков” и песен Вертинского до фрагментов оперных арий. Она знала много романсов. Мы ей подпевали.
Однажды мой пятилетний брат с молотком в руках что-то мастерил на пороге нашего крыльца. Вдруг я замерла, прислушиваясь: под ритмичный маршевый стук молотка он уверенно напевал: “Я по-мню чуд-ное мгновенье, передо мно-ой я-а-ви-и-лась ты..”. Потом на крыльях романтики мальчик улетит в дальние моря и океаны. В редкие минуты отдыха в своей капитанской каюте, перебирая струны гитары, будет вспоминать любимые мелодии, в том числе из репертуара нашей мамы. Он умер несправедливо рано, в 52 года. Жизнь его промелькнула как одно, далеко не чудное, мгновенье...
А старый музыкант все играл... теперь уже вальс И.Штрауса “Сказки Венского леса”. Его божественные звуки когда-то рождались в темных кинозалах на наших глазах из цокота копыт и перестука колес элегантного экипажа, из яркого солнечного утра и птичьего перепева. Он рождался голосом изумительной красоты, голосом блистательной Милицы Корьюс, чьи обаяние и красота принесли в нашу хмурую жизнь сказку. Она сохранилась в памяти небожительницей, а фильм “Большой вальс” - главным фильмом той поры.
Вальс всегда предполагает легкое радостное скольжение нарядно одетой пары, но вальс из фильма “Был месяц май” - грустный и тревожащий. Солдаты, оглушенные тишиной победы, потрясены подробностями совсем недавно опустевшего концлагеря. Воздействие фильма усиливает этот камерный вальс, напеваемый солдатами в полголоса.
И еще одна мелодия ворошит военные горести. Во второй половине войны и первые послевоенные годы появились “поющие” инвалиды. С гармонью или с трофейным аккордеоном на улицах, базарах и в пригородных поездах они всегда собирали сочувствующую и благодарную аудиторию. Из последних возможностей им платили матери, вдовы и те, кто преданно ждал своих мужчин с войны. Вот тогда появился полонез Огинского. Его изумительная напевная мелодия вызывала слезы надежды, любви и горя утрат. Незнакомое слово - полонез - придавало ему таинственность и очарование. Полонез играли и пели во всевозможных исполнительских вариантах. Его популярность была безграничной. Представить эту музыку в сочетании со сверкающим паркетом дворца, с кринолинами и белыми париками - не могу. Он навсегда остался в памяти как полонез инвалидов.
Кальмановский вальсовый дуэт из “Сильвы” - “Помнишь ли ты, как улыбалось нам счастье” мгновенно высвечивает картинку пятигорского детства. Наша школа стояла у цветника, напротив театра. Это был красивый театр оперетты, на сцене которого часто выступали приезжие знаменитости. В распахнутые окна наших классов долетали звуки утренних репетиций, и это приятно разнообразило жизнь среди скучных равнобедренных треугольников, уравнений и полезных ископаемых.
Репертуар театра состоял из классических оперетт: “Марица”. “Принцесса цирка”, “Цыганский барон”, “Роз-Мари” и конечно же “Сильва”. Это был мир невсамделишной, но завораживающе красивой жизни в бальных нарядах, фраках с необыкновенной любовью, музыкой, танцами. Примой театра была рыжеволосая актриса Матвеева, а ее муж Боровик дирижировал театральным оркестром. Их сын, Генрих, учился в параллельном со мной классе нашей школы. У него был свой круг интересов, и наши пути никогда не перекрещивались. Потом он стал знаменитым политическим обозревателем и писателем, верно служившим Системе. Я часто его видела на экранах ТВ. После 1985 года он оказался как бы не в струе, но к тому времени уже всходила журналистская звезда его сына, Артема, который резво поспевал за бурными событиями в постперестроечной стране. Потом Артем погиб в авиакатастрофе...
Рыжеволосая бабушка не могла оплакать внука. За несколько лет до этого я прочла некролог-соболезнование Генриху Боровику в связи со смертью его матери. Тогда и сейчас, когда погиб его сын, мне было больно. Я остро ощутила уход поколения, редеющие ряды тех, кто были моими современниками: Утесов, Шульженко, Бернес. Не стало Плятта, Раневской, стариков МХАТа, Окуджавы, но осталось немного из членов моей исходной семьи. Я вышла на финишную прямую...
Не хочу, чтобы моя поминальная мелодия была печальной. Пусть в тот день для провожающих звучат вальсы и танго моей жизни. Пусть это будет “Утомленное солнце”, “Сказки Венского леса” или “Полонез Огинского”...
Наталья ФРЕНКЕЛЬ