Довлатов: UP CLOSE and BY PROXY

Любая книга о Сергее Довлатове будет иметь успех – настолько он популярен, настолько разителен  его переход от неизвестности к славе, настолько близка русскому читателю его судьба, его короткая биография, его всепрощающий и умиротворяющий взгляд на жизнь, его негромкий патриотизм , взгяды и привычки.  Но успех этой книги – особый,  мгновенный,  всеохватывающий.

Наверное, потому, что книга, написана людьми,  близко знавшими Сергея Довлатова, тесно с ним контактировавшими и в Ленинграде, и в Нью-Йорке, входившими в ту же литературно- артистическую  среду, что и их герой. Знавшими его близко, накоротке, UP CLOSE AND PERSONAL, как сказали бы американцы.

Рецензенту эта среда, среда героя книги, тоже хорошо знакома, хотя , конечно,  в меньшей степени, чем авторам. Учась в Ленинграде в самом начале шестидесятых , он близко общался  с  группой  «Горожане» , свободолюбивой и творческой  предтечей блестящей плеяды ленинградцев, составивших впоследствии гордость русской литературы.  Он удостоился чести (не осознавая ее) пожимать руку Бродскому, шить брюки у москвича Лимонова, спорить на вечную тему – «Мандельштам или Пастернак» - с Евтушенко,  дегустировать интересные напитки  и блюда с  Анастасьевым, а уже из Нью-Йорка, работая литагентом,  пристраивать в иностранных издательствах книги Сергея Довлатова и Валерия Попова  (успешно) и Владимира Соловьева и Елены Клепиковой (здесь успех был не так очевиден,  поскольку русские издатели сами находили этих авторов и заключали с ними контракты. Да и активность  самих авторов всем известна, не всякий литагент за ними угонится). Рецензент  знаком также с Леной, Катей и Колей Довлатовыми, бывал у них дома, а они бывали в гостях у него как по делу, так и с целью «культурного времяпровождения». 

С кем рецензент точно не был лично знаком, хотя такую возможность имел, - это с самим Сергеем Довлатовым. Я никогда не встречался с ним  UP CLOSE AND PERSONAL, то есть лично и накоротке. Все, что я прочел в книге уважаемых авторов- это  для меня, как и для большинства читателей, информация как бы «по доверенности»,  опосредованная, через представителей,  BY PROXY, через Владимира Соловьева и Елену Клепикову. В этом я подобен большинству читателей, желающих узнать как можно больше о знаменитом писателе, причем не исключительно с литературоведческой  точки зрения.

Владимир Соловьев и Елена Клепикова (СК) – можно сказать, легендарные авторы.  Все помнят оглушительный успех их биографий советских и российских общественных деятелей, шестизначные гонорары,  прочное положение авторов в  русско-американском литературном мире. Они принадлежат к числу тех немногих российских литераторов, которые смогли достойно выжить в Америке, занимаясь исключительно литературой, причем только своей, оригинальной. Помню, я предложил им выгодную литературную работу по «причесыванию» некоего известного автора – они гордо, хотя и интеллигентно, отказались. Не  могу навскидку вспомнить ни одного представителя русской литературы, кому удалось бы постоянно выживать здесь, в США, только благодаря своему «золотому» или на худой конец, «серебряному» перу без материальной помощи друзей, семьи, социалки, преподавания в колледже, работы на стороне. Жизнь здесь дорогая,  но Соловьев и Клепикова,  правда, особо не роскошествуя, прожили здесь долгие годы и воспитали замечательного творческого сына. Они тайно им гордятся, поместив в книгу его фото в юном, «довлатовском» возрасте, когда Довлатов подарил ему удочку,  что вполне оправданно– таким его видел Довлатов  - и в более современном варианте, прямо сейчас – к Довлатову отношения уже, увы, прямо не имеющему. Хотя, надо отдать должное,  молодой человек на фото выглядит счастливым, успешным,  и внешне весьма привлекательным, что, как мне кажется, есть в значительной мере заслуга его красивой  мамы.

У книги два автора, или как их часто определяют в американкой прессе, «husband-wife literary team” -  и это, по-моему, наилучшее определение.  Опять же американское – известная песня «Try to separate them…  it’s an illusion…“ Разделять их вклад в книгу, разбирать отдельные разделы  «по авторам», находить различия (они, конечно, есть, женская мягкость и мужское  «Иго-го!» постоянно ощущаются) но – оставим эту задачу, наверное, вполне разрешимую, другим исследователям творчества  литературной четы.

Что важно  – это способность авторов  на сто, а может быть, и более процентов, использовать попавший к ним в руки материал, каким бы незначительным он поначалу не казался.  Они, как два домашних кота, играющие мышью, поворачивают ее разными сторонами, перевертывают, урчат. играют с ней, пока не надоест, и важно удаляются... а потом опять возвращаются к потерянной и едва  уже живой жертве, и играют с ней еще и еще...

Вернемся к успеху их политических книг.   Официального материала для создания книг об Андропове или Ельцыне в советское время было исключительно мало, все – кондово-официального свойства. Приходилось работать с «нетрадиционными» источниками - слухами, тайной информацией, полученной от советских политических инсайдеров,  иногда впрямую, а иногда через вторые и третьи руки. Каждый из источников сам по себе не был стопроцентно надежен, но авторы, поворачивая разными сторонами и затем сопоставляя факты, сравнивая их с официальной и  независимой объективной информацией, в конце концов добивались довольно точного, объемного портрета этих деятелей, необычайно ценного как для стратегов мировой политики, так и для читателей, спрашивающих  на пороге перемен: « Кто Вы, товарищ...,»  и не имеющих на это ответа.  Правильная обработка и сопоставление массивов даже ненадежной информации приводит к информации точной и надежной. Это одна из отличительных сторон авторского стиля СК.

Еще одна интересная особенность СК, свойственная, впрочем, многим литераторам.  «Ради красного словца  не пожалеют и родного отца». К Довлатову, кстати, это относится буквально – когда он, например, описывает «творческую переписку» отца  Доната с Шостаковичем и приводит в доказательство телеграмму «Категорически с вами не согласен. Шостакович» - или что-то в этом роде. Столь же безжалостны авторы книги   к своему герою – Сергею Довлатову.

Широко известен эпизод из «Записных книжек» Довлатова, когда  он описывает Бродского, подарившего ему книгу своих польских переводов, и, на просьбу подписать ее, «ненадолго задумывается» и затем уверенно пишет, например:

«Двести сорок польских строчек

Дарит  Сержу переводчик...»

На глазах Довлатова рождается небольшой шедевр, изящная импровизация гения.

Ему, однако, предстоит сильно разочароваться, увидев такую же книгу в гостях у приятеля, причем не у одного, с аналогичным экспромтом:

«Двести сорок польских строчек

Дарит... переводчик»

Тут бы Довлатову и остановиться, но он добавляет:

«Но все равно, Бродский – гений».

Эта сервильная фраза, помню, страшно  покоробила меня при чтении «Записных книжек». Она явно выбивалась из общего стиля и контекста.

(Лена Довлатова, подписывая мне  мои собственные «Записные книжки» – я попросил «подарить» ее мне задним числом- отметила, что ее потрепанный вид говорит о том, что  в этом доме Довлатова,  да, читают. Похвастаюсь – в Интернете был вопросник «Знаете ли Вы произведения Довлатова?» со 100 вопросами. Я неправильно ответил всего на два.).

 СК безжалостно и зло препарируют фразу с «гением», сопрягая ее с вечной зависимостью Довлатова от  «Нью-Йоркского литературного пахана», по их выражению,  -  Бродского. По воспоминаниям СК, Довлатов обращался к Бродскому следующим образом: «Иосиф,  унизьте, но помогите...»

Книга состоит из весьма разнородных частей, написанных о Довлатове и не совсем о нем, а иногда и совсем не о нем  ( одна из частей книги посвящена более Бродскому, чем Довлатову), написанных разной рукой, в разных жанрах.

Это ни в коем случае не  биография. Когда я впервые решил написать классическую биографию (речь шла о великом английской физике Максвелле – отце  всей современной технологии )  в серии «Жизнь замечательных людей», ее тогдашние руководители – заведующий  редакцией  махровый антисемит Сергей Семанов, старший редактор ярый юдофил Семен Резник, и Ира Андропова, дочь того самого, мой непосредственный редактор, дружно, в один голос,  так определяли жанр биографии: «Герой должен родиться, учиться, жениться, родить детей и умереть, причем, в точные даты и в точных местах.  Родиться сначала, умереть потом. Главные достижения должны быть точно обозначены. Желательны иллюстрации. Допускается и отсебятина, но только в известных пределах, точно выверенная,      имеющая  отношение к герою и доказуемая по первому требованию. Никаких художественных излишеств и вымыслов.»

Советы оказались полезными, книга  «Максвелл» имела успех, получила премии.  Но в попытках написать следующую книгу – об Исааке  Ньютоне – я  встретился с непреодолимой, казалось, проблемой – Ньютон, заботясь о своем образе  после смерти, сжег все личные бумаги, истребил письма, не носящие научного характера. Все, что досталось его биографу – это его научные труды и научная же переписка. Только изредка из этого материала пробивается тонкий глас, скорее даже – писк –  Я- человек, ничто человеческое мне не чуждо! – и  тут же смолкает среди наполненных математикой или алхимией страниц.  Для работы над биографией мне пришлось, кроме пошагового анализа трудов  самого Ньютона,  использовать метод  BY PROXY – биографии его современников,  описания его и параллельных социальных страт,  записки  фривольного “Kit Kat Club”, где царила Катрин, очаровательная племянница Ньютона,  письма Свифта, вдруг невзлюбившего Катрин, и издевавшегося над Ньютоном в «Гулливере»,  вспоминайте ученых из  Академии Лапуты, материалы мрачных судебных процессов, оканчивающихся, как правило, отрубанием головы или вовсе колесованием – и все по просьбе Ньютона, директора монетного двора Британии. Я в избытке читал, казалось бы, не относящиеся прямо к Ньютону,  политические и исторические труды, анналы Королевского общества, книги, описывающие то время.  Я даже запросил и получил в собственные руки в Королевском обществе Лондона небогатый личный архив Ньютона, где были «Начала натуральной философии», построенный им телескоп, слепок с его мертвого лица, клочок волос , срезанных с его головы и кусочки ствола знаменитой яблони сорта «макинтош» –  никаких личных документов или писем - все считано, как выяснилось, когда я подавил, к счастью,  свое импульсивное  желание стянуть один волосок  и вернул архив  нетронутым– хранитель  внимательно пересчитал  и волоски, и кусочки ствола яблони  в тот момент, когда я возвращал бесценные реликвии.

Такого же сорта проблемы встали и перед СК,  причем совсем не в диетическом варианте. Конечно, автор прозы больше говорит о своей личности, чем автор научного труда. Но автор и его герой, особенно в случае с Довлатовым, совсем не идентичны. Разбор этого сходства-противоречия – одна из захватывающих частей книги, хотя  главные трудности еще  ждут своего часа...  Не говорю уже о Бродском, чьи личные бумаги закупорены благодаря ему самому и его семье на семьдесят пять лет! Даже Лена Довлатова не разрешила использовать имеющиеся в распоряжении Соловьева копии переписки  Довлатова с Юнной Мориц, видимо, опасаясь повторения историй с письмами Довлатова у Ефимова, который, мало что использовал их без разрешения, проиграл Лене процесс и не заплатил денег, но и их нещадно редактировал, у Аси Пекуровской, у Елены Скульской. ( Кстати, письма самой Елены Довлатовой, обращенные к «Вольдемару» ( Соловьеву)  и впервые опубликованные в книге, свидетельствуют о том, что, держась как бы на сценическом заднике довлатовской биографической сцены, она представляет собой самостоятельную творческую  фигуру, отнюдь не только жену, мать и домохозяйку, с весьма здравыми и нетривиальными  литературными суждениями.  Кстати, читая «Записные книжки», я знаю  от самого Довлатова, что знаменитая острота «Рак пятится назад» принадлежит Лене.  Позже Довлатов поддался  понятной слабости и приписывал эту остроту себе.)

Как жить биографу, не обладающему полноценными коллекциями личных документов героя? Некоторые пошли по пути  творческого вымысла. Что, в общем, для литератора допустимо, если он напрямую не врет. Валерию Попову, наверное, пришлось несладко, когда он взялся за свою биографию Довлатова  в ЖЗЛ.  Но он явно не следовал принципам Семанова-Резника-Андроповой, и поэтому в большую, настоящую серию ЖЗЛ не попал. В то же самое время, не удается избавиться от ощущения, что команда СК так ненавидит Валерия Попова, такой  налита к нему  нерастраченной  злобой, так настроена выгрызть его волком, что это мешает  ей дать более взвешенную оценку книге Попова ( Я, к сожалению, ее не читал, говорю исходя из самых общих соображений. Попов – писатель очень хороший,  можно сказать – классик. Одно время он «очень хорошо пошел», везде печатался и переводился..  «Пошел, да не побежал», - жаловался мне когда-то Валерий. Не знаю, как сейчас – я его давно не видел).

Более того – сопоставляя отрывки из книги Попова с отрывками из других книг, с устоявшимися фактами из биографии Довлатова, может быть, удалость бы показать Довлова еще более объемно.

Резюмируя, могу сказать, что Соловьев и Клепикова создали на наших глазах абсолютно новый, своеобразный жанр описания жизни человека. Это не биография в серии ЖЗЛ, это не биография вообще. Это не сборник произведений, посвященных жизни Доволатова  от разных авторов.  То, что включено в книгу (напоминаю, это - книга, не сборник! Ее части взаимосвязаны!) – рассказывает о Довлатове с разных сторон, словами разных авторов, в разных жанрах, вплоть до откровенной беллетристики, казалось, бы, слабо связанной с основным сюжетом книги. Авторы иногда называют это «голографией».

Один из моих менторов, теоретик биографического жанра, покойный профессор М.Г. Ярошевский, всегда подчеркивал важность «многоаспектного» подхода к жизни героя биографической книги.  Только многоаспектность, рассмотрение предмета анализа с разных сторон, с разных точек зрения, разными методами, вплоть до беллетристики пусть даже научной фантастики, способно дать истинный, «объемный» портрет героя.

Мне кажется,  команде СК это удалось.

Проф. Владимир П. Карцев, писатель,

Агентство «Форт Росс», Нью-Йорк