Рассказ

Мне повезло родиться и вырасти в Ташкенте. Это был особый регион, та самая «глухая провинция у моря», где легче дышалось всем меньшинствам империи, не только евреям. Но евреи все же достигали там неслыханных административных высот. Во всяком случае, несколько евреев - директоров заводов, несколько замминистров, крупных хозяйственников - помню... Оговорюсь: речь идет о русских евреях, заброшенных в те края волнами сталинских репрессий, эвакуацией и прочими социально-политическими потрясениями. Но на территории Узбекистана исстари жили еще бухарские евреи, совершенно другая общность. По сути дела, мы их воспринимали как сугубо восточных людей, со своим непонятным языком (похожим на таджикский), своим укладом жизни, своей кухней, своими привычками. Кстати, община бухарских евреев действительно была общиной, довольно сплоченной, со своей синагогой, своими традициями и насыщенной общинной жизнью.
Мы же, русские евреи, в подавляющем большинстве были ассимилированы. Что я помню из своего музыкально-элитарного детства, что условно можно было бы назвать еврейскими воспоминаниями? Подмигивающие словечки, которыми перекидывались в разговоре, скорее уже сленгово-интеллигентские, какие-нибудь «кишен тухес», «бикицер» «мешпуха»? Диковинные сухие листики, будто истыканные иглой, которые бабушке приносили по весне откуда-то из старого города, и мы намазывали на них масло с вареньем и недели три пили с ними чай, или крошили в бульон...
Помнится, где-то у Довлатова - «Прежде я думал, что средний тип еврея - это профессор Эйхенбаум». Оказавшись на Брайтон-Бич, Довлатов обнаружил совершенно новый для себя тип еврея.
Со мной было примерно то же.
Я выросла в интеллигентской среде. Сначала элитарная музыкальная школа при консерватории, затем консерватория...Профессора - евреи, студенты-евреи...Долгое время я думала, что так называемый «еврейский акцент» встречается только в антисемитских анекдотах. Впрочем, помнится, в ташкентском театре драмы и комедии имени Горького работали два таких смешных персонажа, как Пат и Паташон - длинный тощий рабочий, узбек Джура и маленький толстенький завхоз Лившиц. Однаждыя наблюдала сцену: Джура, держа на плече свернутый в рулон ковер, спрашивал Лившица хмуро: «Кавор бит»? (В смысле, выбивать ли ковер), а тот ему вкрадчиво так отвечал: «Джюра, ви работаете в русском театре, надо говорить мьяхше, «кавьер»...
Но по-настоящему с натуральными, «необработанными» интеллигентской средой, самородными евреями я столкнулась гораздо позже, будучи уже взрослым человеком, печатаясь в тиражном и популярном журнале «Юность». Это было в Прибалтике, в доме отдыха. Чуть ли не в первый день за стол ко мне подсела пожилая, необъятных размеров дама и сказала совершенно родственным тоном: «Динотчка ! Ви - писатель, ви- серьезный человек, ви - еврейская женщина, ви- красавица... Вот это вот - (она задрала свои полные руки и проделала ими воллейбольные пассы над головой) - на пляже, в кружочек, с гоями... это вам не идет! Это вам не идет - на пляже, в кружочек, с гоями вот это вот... ви - еврейская серьезная женщина, ви - писатель...И что это вы все время одна - у вас что - мужа нет?»
«Ну почему же...» - промямлила я.. - «Он есть, просто у него вернисаж в Кельне»
«Вернисаж!» - воскликнула она с сарказмом и долго понимающе и осуждающе качала головой, - «Вернисаж»!.. Это так сейчас называется...»
Подошел к нам ее тихий маленький муж, Соломон Ефимыч, сказал «Фира, не лезь человеку в душу». «Молчи! - крикнула она, -наверняка такой же негодяй, как и ты!»
Стоит ли говорить, что я, со своей писательской алчностью к любому самобытному персонажу, прилепилась к этой паре и повсюду таскалась за ними, с вытаращенными глазами и оттопыренными ушами, вглядываясь в жесты и вслушиваясь в непередаваемо певучую «вкусную» речь.
«Ой, Динотчка, - запевала Фира Моисеевна, - что вы знаете! - у нас такое горе, такое горе!.. (далее повисала пауза из греческой трагедии, для укрупнения следующей фразы, - затем она скорбно и значительно сообщала) - у нас зять - гой! Такое горе... Единственное наше стчастье, это наш внук Вася...
Действительно, с ними отдыхали их дочь Майя и шустрый мальчик, внук Вася.
«Этот гой, мит дер его зарплата импотента, - запевала традиционным зачином Фира Моисеевна, - он приходит с работы, ложится на диван и вальяется весь вечер».
«Мама! Ты же знаешь, что у Сережи по четвергам реактор!» - вяло возражала ее безответная дочь Майя, похожая на холодильник «ЗИЛ»
«Майя! Реактор - это гойские отговорки! Он просто пяный! Пяный!.. А ты запуталась... Ты мне приди и скажи - мама, он пяный, а я запуталась... Динотчка, знаете, этот гой, мит дер его зарплата импотента, он ей построил шубу... Вы слыхали такой мех - «внутренний»?! Я не слыхала. Я знаю - котик, я знаю - песец, я знаю - каракуль... по бедности! А «внутренний» - нет, это я что-то не слыхала.
Я сама всю жизнь в торговле, у меня моя база по струнке ходила. Я со всеми была в таких отношениях, что мне весь город завидовал. Второй секретарь обкома так меня уважал, так уважал! Он всегда говорил про меня «Эта маленькая женщина с большим ассортиментом!»

Самое интересное, что их внук Вася (может быть, потому, что жил у бабушки с дедушкой), полностью унаследовал акцент Фиры Моисеевны. Белобрысый, сероглазый, со вздернутым конопатым носиком, типичный некрасовский деревенский мальчик, он открывал рот и произносил что-нибудь этакое: «Если мне не купят попугая с носом, как у тети Сони, я не буду слушаться! Не пойду дышать свежим воздухом, буду сидеть в душной комнате, и все! Или пойду в детский сад, кушать ихние макароны, вы это хотите?»
Когда Васю принимали в специальную английскую школу, кому-то из комиссии захотелось проверить культурный уровень семьи, мальчика спросили, - «Как ты думаешь, Вася, для чего существуют музеи?». Он захохотал, подбоченился и воскликнул: «Здрасьте! А Тутанхомона вам что - на улице показывать?»...
...Спустя несколько лет, уже переехав в Москву, я побывала у них в гостях, в Малаховке. Соломона Ефимыча тогда уже не было в живых, и вдовая Фира Моисеевна, в бесконечных скандалах с дочерью, которые сама и затевала, протягивала руки в сторону Кузьминского кладбища и трагически восклицала: «Соломон! Возьми меня отсюда!!»

Самобытный, неистощимый тип русского еврея сейчас разбросан по всему миру. Причем, со свойственной ему цепкой выживаемостью, он приобретает характерные черты, порожденные новой реальностью. Не удивлюсь, если со временем возникнет какой-то специальный фольклор (да наверняка уже и возник) «новых американцев», «новых немцев», «новых израильтян»... Хотя все эти «новые» никак не перестают быть русскими евреями. Эта «русскость» моих соотечественников неистребима, потому что неистребим их специфический юмор, их беспримерная стойкость перед лицом жизни. Добавлю -любой жизни. Как плохой, - что неудивительно, - так и хорошей, что и вовсе странно.