Частные тюрьмы: бизнес или рабство?
Американцы, в массе своей, - народ законопослушный и цивилизованный, вышколенный с детства до состояния полуробота, можно сказать. Так в чем же секрет? Откуда столько нарушителей?
“Мы так часто использовали лишение свободы в качестве основного средства наказания преступников, что в итоге у нас образовалась целая отрасль экономики, заинтересованная в высоком уровне преступности”, – произносит на первый взгляд парадоксальную фразу ученый-криминалист Университета Северной Флориды Майкл Халлетт.
Как выясняется, дело тут довольно тонкое, почти изощренное, до сути не сразу и докопаешься. Тюремный народ – даровая, а следовательно, желанная рабочая сила для бизнеса, особенно в условиях кризиса, оформившаяся в понятие “частная тюрьма”, где не нужно думать о страховках, бенефитах, пособиях по безработице, отпускных и адекватной затраченному труду зарплате. Не нужно бороться и с длинноязыкими профсоюзами. Хозяева частной тюрьмы заинтересованы, чтобы число осужденных не сокращалось, а год от года росло. И тюрем таких в США становится все больше и больше. Уже в 37 штатах 18 компаний используют труд заключенных. Самые крупные из них – Коррекционная Корпорация Америки (CCA) и ее основной конкурент GEO Group (бывшая Wackenhut). На их долю приходятся 3/4 невольничьего рынка страны и миллионные прибыли.
Для увеличения прибылей от тюремной индустрии, пишут исследователи, корпорациям CCA и GEO Group выгодны приговоры к долгосрочному лишению свободы за ненасильственные преступления, такие, например, как хранение незначительных порций наркотиков (за что в штате Нью-Йорк полагается от 15 лет до пожизненного); пожизненный срок за “три преступления”, принятый в 13 штатах (три приговора, каждый по 25 лет, получает, скажем, человек, угнавший машину и укравший два велосипеда).
Широко практикуется и длительное удерживание людей под стражей. Обвиняемых, годами ждущих решения суда, а также отловленных нелегалов, в основном мексиканцев, направляют в частные тюрьмы как даровую рабочую силу. Еще одна уловка – взыскания за любые провинности, продлевающие срок пребывания заключенных в неволе.
Вся эта система набирающего обороты тюремного бизнеса превосходно описана в книге известного норвежского криминолога Нильса Кристи “Борьба с преступностью как индустрия. Вперед, к ГУЛАГу западного образца?” Опасаться надо не столько преступности, говорит он, сколько последствий борьбы с ней.
В тюрьмах США производится всё военное снаряжение и обмундирование – каски, форменные ремни и портупея, бронежилеты, идентификационные карты, рубашки, брюки, палатки, рюкзаки и фляжки; половина всех пуленепробиваемых жилетов; все монтажные инструменты; треть бытовой техники; треть наушников, микрофонов и мегафонов; пятая часть всей офисной мебели; авиационное и медицинское оборудование и многое другое.
Считается, что практика передачи тюрем в частные руки возникла в Штатах сравнительно недавно. Однако это не совсем так. Отмена рабства в США была закреплена 13-й Поправкой к Конституции в 1865 г, но с некоторой оговоркой. Использование принудительного рабского труда недопустимо, говорится в Поправке, “за исключением наказания за преступление”.
После Гражданской войны южные штаты, не привыкшие еще обходиться без рабов, начали брать для сельскохозяйственных работ “в аренду” заключенных (90% которых составляли вчерашние черные рабы). Так, на территории бывших рабовладельческих плантаций, выкупленных у государства частниками, возникли плантации тюремного типа.
Новая интенсивная волна “приватизации тюрем” началась в 1980-х, достигнув апогея при Клинтоне, когда власти штатов начали заключать контракты с частными тюремными корпорациями и передавать им заключенных. Корпорации получали своего рода государственный заказ и инструкции по содержанию тюрьмы, которые никто не имел права нарушить, а главное – ассигнования из государственной казны на содержание каждого заключенного. И частные тюрьмы начали возникать повсеместно. “Ферма Парчман” в штате Миссисипи, “Каммингз” в Арканзасе, “Джестер”, бывшая Гарлем Фарм, в Техасе... Их теперь открыто называли “тюремными индустриальными комплексами”.
“Это даже не метафора рабства. Это именно рабовладение”, – дает им определение Тони Пегрэм, координатор Международной коалиции, борющейся за права заключенных.
Так все-таки зеки – рабы или не рабы? Что-то тут не склеивается в стройную картину газетно-тюремного триллера, недостает взгляда на проблему с другого ракурса, менее предвзятого, что ли. Весьма кстати нашлась энтузиастка, побывавшая в самой страшной тюрьме Америки и увидевшая всё собственными глазами. Воспользуемся ее впечатлениями.
В 59 милях от Батон-Руж (административного центра штата Луизиана), на берегу реки Миссисипи, находится крупнейшая в мире по занимаемой территории колония Louisiana State Penitentiary (LSP) – мужская тюрьма особо строгого режима со зловещей репутацией и еще более мрачной историей. В ней содержатся в основном пожизненно осужденные или приговоренные к смертной казни преступники. Уж страшнее вроде бы и некуда. В народе она больше известна как “Ангола” или “Ферма”. Тюрьма возникла на месте обширных плантаций, на которых некогда трудились черные рабы, вывезенные белыми эксплуататорами из Анголы, и с успехом продолжает в наши дни, как склонны считать многие, рабовладельческие традиции. Отсюда и названия.
Людмила Шропшайр-Русакова, любознательная и храбрая иммигрантка, уговорила своего друга устроить ей экскурсию и провела в этом жутком месте – еще до того, как там побывали В. Познер и И. Ургант, – целых 7 часов. Поскольку она оказалась первой туристкой-россиянкой, ступившей на территорию LSP, сопровождать ее в роли гида взялся начальник классификационной комиссии, юрист и доктор философии, чернокожий здоровяк Джозеф Ли.
“Мистер Ли – помощник директора тюрьмы, он очень занят и водит экскурсии только 2-3 раза в году, – сказала Людмиле сопровождающая. – Но для вас он сделал исключение – за всю историю “Анголы” посетителей из России у нас еще не было”.
Трудно, конечно, судить о подлинном положении вещей в интерпретации хорошо подкованного сотрудника тюрьмы. И тем не менее рассказ Людмилы, дополненный видеоматериалами Познера и Урганта и еще целым рядом англоязычных свидетелей, позволяет составить в целом достаточно объективное представление. И надо признать, что рабовладельческим строем там даже не пахнет.
Поскольку вся территория “Анголы” вместе с плантациями разместилась внутри петли русла Миссисипи, с трех сторон ее окружают заболоченные, кишащие аллегаторами земли и вода, с четвертой – леса и холмы. Колония обнесена пятью рядами сетчатого забора из круглых бритвенных лезвий, а единственная связующая с внешним миром 40-мильная дорога начинается от переправы на пароме через Миссисипи и кончается у ее ворот. За полтора века существования “Анголы” из нее не сбежал еще ни один человек.
Здесь нет камер слежения, наблюдение за заключенными осуществляется только с вышек, охранники не носят при себе оружия, дабы не искушать охраняемых, в составе персонала много женщин (примерно 1/5 из 1400 человек), а для того, чтобы попасть сюда на работу, нужно выдержать довольно внушительный конкурс.
“Наша территория – 18 тыс акров, – рассказывал Джозеф Ли. – Заключенных около 5 000. Годовой бюджет Анголы более $80 млн. Тюрьма имеет свои мастерские, фабрику, госпиталь на 200 человек, службу психиатрической помощи, спортивный зал, среднюю школу и колледж, библиотеку и 5 церквей. Население Анголы – католики, протестанты, лютеране, мусульмане и христиане. Работают почта, радио и редакция газеты Angolite.”
Образование для заключенных обязательно, занятия приравниваются к работе. Преподавателей в школу и колледж принимают, как и весь персонал, на конкурсной основе. Содержание одного зека обходится налогоплательщикам в среднем $ 25 000 в год. (А если помножить на 5 тысяч, получится $125 млн.) Смертники ждут исполнения приговора, как правило, 10-12 лет. Осужденных на пожизненное в “Анголе” 60%. Самому молодому зеку 16 лет, самому старому – 87. Чернокожих - 95%.
“Многие заключенные возвращаются к нам по нескольку раз, – говорит Ли, – не могут приспособиться к жизни на воле и намеренно снова совершают преступление. Ведь тюрьма их кормит, дает кров и оплачивает медицинские расходы.”
Относительно “рабского” труда. Заключенные строгого и среднего режимов работают в поле, под присмотром конных охранников, остальные – в мастерских, на кухне, на заводе или фабрике, но все одинаково по 8 часов 5 дней в неделю, круглый год. (А разве вольные работают меньше?) К четырём часам они уже освобождаются. Зарабатывают мизер – от 4 до 20 центов в час.
Хозяйство натуральное. Заключенные сами выращивают для себя около 40 видов овощей, кукурузу, бобовые, бахчевые. Излишки отправляют в другие тюрьмы и на рынок. Есть здесь и свои скотоводческие фермы – 2,5 тыс коров для мяса и 300 молочных коров, обеспечивающих тюрьму молоком – 20 тыс. литров в неделю.
Профессиональные инструкторы готовят из зеков автомехаников, сварщиков, жестянщиков, плотников, печатников, поваров и графиков. “Мы делаем все, чтобы после освобождения бывшие заключенные смогли найти работу и стали полноправными членами общества”, – говорит Ли.
Спрашивается, зачем, если большая половина из них либо смертники, либо останутся здесь до конца своих дней?
Для стимула, отвечает Ли. Пусть надежда умрет последней.
Людмила спросила у своего проводника, насколько реальная тюремная жизнь соответствует той, что показывают в кино. На что обаятельный Джозеф, явно покривив душой, ответил: “Ничего похожего. Коммерческое кино – это сплошная ложь.”
Он не стал рассказывать гостье из бывшего Советского Союза (да и своим вряд ли станет) о том, что до вынужденных реформ в “Анголе” хватало и кровавых бунтов, и самоубийств, и психических расстройств, что 30 заключенных в знак протеста против тяжелых условий труда перерезали себе на ногах сухожилия.
Но похоже, что все это осталось в прошлом. Зеки LSP выглядят откормленными и даже ухоженными здоровяками. На них чистая, нетюремная одежда (от тюремной здесь давно отказались), они стараются держаться уверенно и независимо, если не заглядывать им в глаза, в которых застыла непередаваемая пустота и обреченность. На пальцах рук одного зека татуировка: “GAME OVER” – “ИГРА ОКОНЧЕНА”. Вот это именно то, что написано в их глазах.
У заключенных среднего режима в просторном холле перед казармой есть бильярд, небольшой телевизор под потолком, телефон-автомат, по которому можно звонить сколько и когда угодно. Свидания с близкими разрешаются 4 раза в месяц. Нарушитель тюремных порядков лишается всех привилегий сроком на год. И это действует лучше, чем пистолет за поясом охранника.
В облицованной бело-голубым кафелем столовой идеальная чистота. Вот как описывает увиденное Людмила: “ В обеденном зале как раз убирали после обеда, и мы смогли увидеть пищу, которую ели сегодня заключенные, – жареную свинину, картофельное пюре, зеленый горошек, бобы, рис. А на десерт торт с черникой. Пища выглядела весьма привлекательно... К моему удивлению, порции на многих тарелках остались несъеденными...”
А когда Людмиле и ее другу в конце многочасовой экскурсии предложили перекусить и привели в столовую для тюремного персонала, они увидели ту же самую пищу, что была на столах у заключенных.
В свободное от работы время зеки играют в футбол, баскетбол, устраивают концерты, мастерят для продажи тюремные сувениры, смотрят кино или телевизор (не все), общаются. Каждый год в октябре четыре уик-енда подряд в “Анголе” устраивают “Самое дикое шоу Юга”. Это не простое родео, а действительно самое дикое и жестокое шоу, во время которого жизнь его участникам не гарантирована. Его можно сравнить разве что с боями без правил, только противниками человека выступают неприрученные кони и свирепые могучие быки.
Вот так живут на самом деле в американской Анголе современные “рабы”. Нынешний начальник тюрьмы особо строгого режима, Бёрл Кейн, убежден, что “для хорошей тюрьмы нужно хорошее питание, хорошее лечение, хорошая молитва и хорошие развлечения” и что в его тюрьме все это есть.
comments (Total: 5)