Коренной
Юмор
К шести годам я отчётливо понял, что старею. Зубы шатались.
- Мама, у меня качается зуб! - поделился я страшным открытием, расшатывая передний резец. Это было жутко и увлекательно. Остановиться я не мог.
Мама сосредоточенно водила утюгом, гладя папину гимнастёрку, и не оборачиваясь, ответила:
- Это нормально.
- Он выпадет?!
- Да.
- Как у деда Касьяна?
- Как у деда Касьяна, - безучастно подтвердила она.
Я зажмурился. Дед Касьян - беззубое, бородатое чудище, завидев которое я мчался со всех ног и прятался. Однажды едва не бросился в колодец.
- Не хочу как у Касьяна! - заголосил дурным голосом.
Мама обернулась.
- Твои зубы меняются, глупышка.
- На что? - спросил уже заинтересованно.
- На зубы.
- А на гвоздики?
- Какие гвоздики?
Мама удивилась. Она не знала, что во дворе мальчишки постарше меняли марки на расплющенные гвоздики, похожие на крохотные мечи. Мне до дрожи в коленях хотелось такой гвоздик.
- У тебя вырастут новые зубки, - сказала она.
- А старые?
- Старые выпадут.
- Как у Касьяна?!
И я снова заплакал.
Мама не обманула. В шесть лет я стал обладателем двух коренных резцов. - Их надо беречь! - говорила она, - они на всю жизнь.
Я подолгу крутился у зеркала, разглядывая “зубы на всю жизнь”. Это было странно. Зубы, которые будут со мной всю жизнь. Очень странно. Глаза, руки, ноги - ничто меня так не волновало, как эти зубы.
Я боялся ими кусать и просил, чтобы яблоко нарезали кусочками. На семечки смотрел с тоской и опаской. Лущил их исключительно ногтями.
- Гиб а кик!* - толкал папа маму, кивая в мою сторону. - Он пялится на мясо, как казак на еврея... Чего ты на него смотришь, ешь, давай! - прикрикивал он.
Я со вздохом запихивал пальцами цельный кусок за щёку и, давясь, жевал.
- Смотри, что делает! У него сейчас порвётся рот... Ты что делаешь?! - снова кричал папа.
И я выплёвывал в тарелку помятый мясной ком. Папина вилка со звоном отскакивала от стола. Он вставал и уходил. Я портил ему аппетит.
- Жуй как все! - просила мама, - или я буду тебе перетирать на ситечке, как Касьяну.
От безысходности я рыдал. Выходило так, что участи деда Касьяна мне не миновать.
- А если они сломаются? - плакал.
- Мы вставим тебе золотые! - успокаивала мама.
Ей казалось, что она успокаивает.
У папы была пара золотых зубов. Когда он широко улыбался, я жмурился. Для меня в ту минуту он превращался в кровожадного Бармалея. На картинке у того были такие же. Он ими ел детей, и это оставляло неприятный осадок.
- Не хочу золотые! - хлюпал я носом.
- Откуда у нас деньги на золотые! - встревал папа.
- Ты жалеешь сыну?!
И они принимались спорить.
- Хочешь, чтобы я брал взятки? - кричал папа. - Чтоб меня посадили?!
Этого мама не хотела. Она хотела шубу, сапожки и новый пылесос.
- Хорошо! - распалялся отец всё сильнее, - я вставлю ему золотую челюсть и сяду в тюрьму. Тебя устраивает?!..
Этого слова я боялся больше всего на свете. “Устраивает?!” - звучало как сигнал бедствия. С него обычно начинались крупные ссоры, в моём восприятии - настоящие трагедии. Стоило только кому-то крикнуть: “Устраивает?”. Как просыпался огнедышащий дракон скандала. Летели слюни, вспухали вены, сжимались кулаки. И мир становился тесным и тёмным, как душный чулан.
Я убегал в ванную и изо всех сил тёр зубы порошком. Он вязал рот, вызывал рвоту, но я тёр, понимая, что только так могу спасти папу от тюрьмы, а маму от папы. Во дворе, я для важности ходил с приподнятой верхней губой.
- Коренные! - хвастался беззубым одногодкам. - На всю жизнь.
Те завистливо сопели. Проверяли пальцем на крепость и уважительно цокали.
- Зубы большие, потому что взрослые, - растолковывал я. - На всю жизнь... Чищу порошком!
Лёжа в постели, я подолгу ковырялся во рту. Ежеминутно ощупывал зубы языком. Дивился их гладкости. Так и засыпал.
* * *
- Хочешь, приёмчик покажу? - спросил меня как-то старший брат.
Конечно, я хотел. Он был старше на целых восемь лет, у него уже росли усы. Понятное дело, он знал приёмчики.
- А-га! - моргнул обрадованно.
- Значит, смотри... Ты меня как бы бей, а я как бы защищаюсь...
И я его как бы ударил.
Приёмчик брат показать не успел. Схватившись за подбитый глаз, он расстроился и вслепую ткнул меня ладонью в грудь. Деревянный стул, стоявший за спиной, встретил холодно.
Дом перекрутился. Горячей волной хлестнуло в лицо.
Что-то произошло. Что-то изменилось. Я понял это, поднявшись и посмотрев на брата. Кислая простокваша заливала его, губы казались в инее. Я хорошо помнил толчок, секундный испуг. Остальное плохо. Что-то текло по подбородку.
- Мама! Мама! - дико взвыл брат.
Я огляделся. Стул. Длинная жёлтая щепа на полу. А рядом огромный, размером с эту самую щепу, прозрачно-белый, тупой у основания, с заостренной верхушкой - МОЙ ЗУБ. Язык провалился в пустоту.
Я не плакал. Страха тоже не было. Он явился позже, с маминым криком. Она кричала, хваталась за волосы, рвала на себе халат. И мне стало страшно.
- Боже, боже!.. Он выбил зуб!.. Дай посмотреть!.. - она трясла мою голову, разжимала губы и, отстраняясь, выла: - Боже! Боже!..
Боли я не чувствовал. Только ужас - холодный, скользкий, твёрдый, как сосулька. Тела не чувствовал. Времени. Хотелось закрыть глаза и лечь. Мамины руки плясали. Она подняла зуб. Рассмотрела на свету. При этом не переставая стенать: “Боже! Боже!”. Затем зычно гаркнула: “Раскрой рот!”. Я раскрыл. Она прицелилась и воткнула зуб в лунку с таким ожесточением, что голова моя едва не оторвалась. Она бы точно оторвалась, если б не мамина рука, придержавшая затылок. И возникла боль. Прострелила мозг, разорвав темя, и, чуть притупившись, схлынула вниз.
Я закричал, но мама крепко сжала ладонью рот и звуки потонули. Только в ушах что-то надрывно треснуло.
У мамы вдруг оказалось много рук. Одни тисками сжали моё лицо. Другие подхватили и поволокли.
- Это пустая затея! - отмахивался доктор. - Зуб прирасти не может. Надо думать о коронке.
Я сидел на стуле, раззявив рот, и умывался слезами. Дед Касьян или Бармалей - вот такой выбор.
- Приклейте! - умоляла мама.
- Чем?!.. Как?!
- Приклейте!
- Он уже мёртвый. Понимаете?.. Умер!
“Я умираю по частям”, - думалось мне.
- Приклейте, мы отблагодарим!
- Да чем же, чем?!
- Деньгами.
- Господи, ну как вы не понимаете?
- Сколько скажете!
- Хорошо, я положу ему пластину... Но учтите, через месяц сниму её вместе с зубом.
- Спасибо, доктор!
Пластину я проглотил с супом, через две недели. Зуб стоит по сию пору.
Гиб а кик* - посмотри на него (идиш)
- Мама, у меня качается зуб! - поделился я страшным открытием, расшатывая передний резец. Это было жутко и увлекательно. Остановиться я не мог.
Мама сосредоточенно водила утюгом, гладя папину гимнастёрку, и не оборачиваясь, ответила:
- Это нормально.
- Он выпадет?!
- Да.
- Как у деда Касьяна?
- Как у деда Касьяна, - безучастно подтвердила она.
Я зажмурился. Дед Касьян - беззубое, бородатое чудище, завидев которое я мчался со всех ног и прятался. Однажды едва не бросился в колодец.
- Не хочу как у Касьяна! - заголосил дурным голосом.
Мама обернулась.
- Твои зубы меняются, глупышка.
- На что? - спросил уже заинтересованно.
- На зубы.
- А на гвоздики?
- Какие гвоздики?
Мама удивилась. Она не знала, что во дворе мальчишки постарше меняли марки на расплющенные гвоздики, похожие на крохотные мечи. Мне до дрожи в коленях хотелось такой гвоздик.
- У тебя вырастут новые зубки, - сказала она.
- А старые?
- Старые выпадут.
- Как у Касьяна?!
И я снова заплакал.
Мама не обманула. В шесть лет я стал обладателем двух коренных резцов. - Их надо беречь! - говорила она, - они на всю жизнь.
Я подолгу крутился у зеркала, разглядывая “зубы на всю жизнь”. Это было странно. Зубы, которые будут со мной всю жизнь. Очень странно. Глаза, руки, ноги - ничто меня так не волновало, как эти зубы.
Я боялся ими кусать и просил, чтобы яблоко нарезали кусочками. На семечки смотрел с тоской и опаской. Лущил их исключительно ногтями.
- Гиб а кик!* - толкал папа маму, кивая в мою сторону. - Он пялится на мясо, как казак на еврея... Чего ты на него смотришь, ешь, давай! - прикрикивал он.
Я со вздохом запихивал пальцами цельный кусок за щёку и, давясь, жевал.
- Смотри, что делает! У него сейчас порвётся рот... Ты что делаешь?! - снова кричал папа.
И я выплёвывал в тарелку помятый мясной ком. Папина вилка со звоном отскакивала от стола. Он вставал и уходил. Я портил ему аппетит.
- Жуй как все! - просила мама, - или я буду тебе перетирать на ситечке, как Касьяну.
От безысходности я рыдал. Выходило так, что участи деда Касьяна мне не миновать.
- А если они сломаются? - плакал.
- Мы вставим тебе золотые! - успокаивала мама.
Ей казалось, что она успокаивает.
У папы была пара золотых зубов. Когда он широко улыбался, я жмурился. Для меня в ту минуту он превращался в кровожадного Бармалея. На картинке у того были такие же. Он ими ел детей, и это оставляло неприятный осадок.
- Не хочу золотые! - хлюпал я носом.
- Откуда у нас деньги на золотые! - встревал папа.
- Ты жалеешь сыну?!
И они принимались спорить.
- Хочешь, чтобы я брал взятки? - кричал папа. - Чтоб меня посадили?!
Этого мама не хотела. Она хотела шубу, сапожки и новый пылесос.
- Хорошо! - распалялся отец всё сильнее, - я вставлю ему золотую челюсть и сяду в тюрьму. Тебя устраивает?!..
Этого слова я боялся больше всего на свете. “Устраивает?!” - звучало как сигнал бедствия. С него обычно начинались крупные ссоры, в моём восприятии - настоящие трагедии. Стоило только кому-то крикнуть: “Устраивает?”. Как просыпался огнедышащий дракон скандала. Летели слюни, вспухали вены, сжимались кулаки. И мир становился тесным и тёмным, как душный чулан.
Я убегал в ванную и изо всех сил тёр зубы порошком. Он вязал рот, вызывал рвоту, но я тёр, понимая, что только так могу спасти папу от тюрьмы, а маму от папы. Во дворе, я для важности ходил с приподнятой верхней губой.
- Коренные! - хвастался беззубым одногодкам. - На всю жизнь.
Те завистливо сопели. Проверяли пальцем на крепость и уважительно цокали.
- Зубы большие, потому что взрослые, - растолковывал я. - На всю жизнь... Чищу порошком!
Лёжа в постели, я подолгу ковырялся во рту. Ежеминутно ощупывал зубы языком. Дивился их гладкости. Так и засыпал.
* * *
- Хочешь, приёмчик покажу? - спросил меня как-то старший брат.
Конечно, я хотел. Он был старше на целых восемь лет, у него уже росли усы. Понятное дело, он знал приёмчики.
- А-га! - моргнул обрадованно.
- Значит, смотри... Ты меня как бы бей, а я как бы защищаюсь...
И я его как бы ударил.
Приёмчик брат показать не успел. Схватившись за подбитый глаз, он расстроился и вслепую ткнул меня ладонью в грудь. Деревянный стул, стоявший за спиной, встретил холодно.
Дом перекрутился. Горячей волной хлестнуло в лицо.
Что-то произошло. Что-то изменилось. Я понял это, поднявшись и посмотрев на брата. Кислая простокваша заливала его, губы казались в инее. Я хорошо помнил толчок, секундный испуг. Остальное плохо. Что-то текло по подбородку.
- Мама! Мама! - дико взвыл брат.
Я огляделся. Стул. Длинная жёлтая щепа на полу. А рядом огромный, размером с эту самую щепу, прозрачно-белый, тупой у основания, с заостренной верхушкой - МОЙ ЗУБ. Язык провалился в пустоту.
Я не плакал. Страха тоже не было. Он явился позже, с маминым криком. Она кричала, хваталась за волосы, рвала на себе халат. И мне стало страшно.
- Боже, боже!.. Он выбил зуб!.. Дай посмотреть!.. - она трясла мою голову, разжимала губы и, отстраняясь, выла: - Боже! Боже!..
Боли я не чувствовал. Только ужас - холодный, скользкий, твёрдый, как сосулька. Тела не чувствовал. Времени. Хотелось закрыть глаза и лечь. Мамины руки плясали. Она подняла зуб. Рассмотрела на свету. При этом не переставая стенать: “Боже! Боже!”. Затем зычно гаркнула: “Раскрой рот!”. Я раскрыл. Она прицелилась и воткнула зуб в лунку с таким ожесточением, что голова моя едва не оторвалась. Она бы точно оторвалась, если б не мамина рука, придержавшая затылок. И возникла боль. Прострелила мозг, разорвав темя, и, чуть притупившись, схлынула вниз.
Я закричал, но мама крепко сжала ладонью рот и звуки потонули. Только в ушах что-то надрывно треснуло.
У мамы вдруг оказалось много рук. Одни тисками сжали моё лицо. Другие подхватили и поволокли.
- Это пустая затея! - отмахивался доктор. - Зуб прирасти не может. Надо думать о коронке.
Я сидел на стуле, раззявив рот, и умывался слезами. Дед Касьян или Бармалей - вот такой выбор.
- Приклейте! - умоляла мама.
- Чем?!.. Как?!
- Приклейте!
- Он уже мёртвый. Понимаете?.. Умер!
“Я умираю по частям”, - думалось мне.
- Приклейте, мы отблагодарим!
- Да чем же, чем?!
- Деньгами.
- Господи, ну как вы не понимаете?
- Сколько скажете!
- Хорошо, я положу ему пластину... Но учтите, через месяц сниму её вместе с зубом.
- Спасибо, доктор!
Пластину я проглотил с супом, через две недели. Зуб стоит по сию пору.
Гиб а кик* - посмотри на него (идиш)
Эдуард РЕЗНИК, Беэр-Шева
