Спартак Мишулин: Я триедин: Саид, Карлсон и пан Директор
Спартак Васильевич Мишулин пришел на интервью c огромным пакетом яблок. «С дачи привез нашим сотрудникам. В этом году яблоки девать некуда. Пусть компот сварят или варенье...». Мы поднялись на лифте на второй этаж ( дело происходило в служебных помещениях Театра сатиры), зашли в какую-то комнату, где артист оставил свой скромный подарок. Потом длиннющий коридор привел нас к двери с табличкой «С.В.Мишулин». В артистической комнате народного артиста России я и включил свой диктофон...
– Спартак Васильевич, Лев Николаевич Толстой мечтал немного посидеть в тюрьме, считал, что каждый настоящий мужчина должен там побывать. Значит, по Толстому, вы – настоящий мужчина...
– А, может, Лев Николаевич просто имел в виду русскую пословицу: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся»?.
Смолоду я имел пристрастие к графоманству, не избавился от него и сегодня. А бумаги во время войны не было, вот я и срывал портреты Сталина, Буденного, на обороте которых писал. Получалось примерно 16 чистых страниц! За такое «политическое преступление» мне грозил трибунал, но как-то это замяли, и пропустили меня по обыкновенной статье – «воровство». Обошлись со мной мило, дали всего полтора года. Но, сидя там, я совершил еще одно преступление. Я был расконвоированным, работал на мельнице водовозом. И однажды, чтобы поддержать тех моих товарищей по заключению, кого стерегли, вместо воды повез в бочке муку. Они котелками черпали из бочки муку, варили себе что-то. Но один раз не получилось: еду я, начальник - навстречу. «Дай, - говорит, - попить!» Я: так, мол, и так, вода с озера гнилая. Он настаивает: «Все равно дай, не могу – пить хочу». Открыл бочку, а там – мука. Мне еще полтора года прибавили. Так что завет Толстого посидеть я выполнил.
– А вы знали, что за сорванные портреты Сталина могут посадить?
– Слухи ходили, что если в туалете используешь портрет, припаяют 58 -ю – контрреволюцию.
– Кто-нибудь из ваших родственников был репрессирован в те времена?
– Был у меня дядя Шура – ректор Академии общественных наук при ЦК КПСС. Он дружил с Сусловым и мне кажется, что его в самом начале 50-х заставили умереть.
– А куда подевался ваш отец? Я никаких сведений о нем нигде не нашел.
– Отца я не знал. Ни мама мне о нем не говорила, ни тетка. Я в шутливой форме где-то написал, что поскольку в детстве меня дразнили «цыган», возможно, моим отцом был проезжавший мимо дома цыган. Или развивал другую версию, что я получился из колбы. У меня был отчим – Василий Павлович Пивоваров, от которого у меня есть две сестры.
– Вы родились в Москве, на Тверской. А потом умудрились московскую прописку потерять...
– Я родился в двух шагах от Тверской, в Настасьинском переулке. Сейчас там министерство какое-то. Я часто дрался, убегал из дома. Дело в войну было. Возвращаюсь как-то на трамвае домой, стоит на площадке парень в шинели, в суворовской форме, и плачет. Я спрашиваю: чего плачешь? Он говорит: суворовское училище эвакуируют в Сибирь, в Анжеро-Судженск, мне ехать туда неохота. Я попросил у него форму, поехал вместо него, там рады были любому, зачислили. А мечтал я стать актером. Вижу однажды афишу: «Набор в артспецшколу». Я расшифровал так: в артистическую спецшколу. И в артиллерийской школе поучился...
– Ну а потом вы все-таки поступали в театральное училище имени Щукина, правильно?
– По двум запискам: своего дяди и председателя Комитета по делам искусств Михал Борисыча Храпченко. А ректор «Щуки» Захава никаких записок не любил. Я пришел, почитал Апухтина, басни, сплясал, но Захава меня выгнал со словами: « Чтобы этот парень на три километра к театру не подходил.» А через некоторое время, когда я с Омским театром приехал в Москву на гастроли, Захава написал большую статью про меня, какой я хороший и талантливый. Не вспомнил, что я - тот самый молодой человек, которого он когда-то выгнал. В Омском театре я проработал лет шесть.
– Что дает работа в провинциальном театре по сравнению со столичным?
– Раньше артисты специально уезжали на периферию, Доронина, например, чтобы наиграться, мастерство приобрести. Если пианист не будет с утра до вечера заниматься, ничего у него не получится. Так и здесь. На периферии выпускали в то время по десять-одиннадцать спектаклей в год, почти все актеры были заняты. А в столичном театре 60% труппы ничего не делает. Наигрыш провинциальный театр давал колоссальный, а уж в зависимости от Богом отпущенного таланта актер как-то формировался.
– Ну а потом многие стремились в Москву...
– Всякий человек, сидящий 10 лет в 3-м классе, мечтает, наконец, попасть в 10-й. Не принижая роли региональных театров, повторю банальную истину, что Москва – центр культуры. И меркантильно: здесь больше можно заработать и быстрее стать известным. Тут достаточно хорошо сыграть одну роль, и все начинают о тебе говорить, а там хоть 80 сыграй, критики все равно будут писать: пошлость и так далее.
– Работая в театре в Омске, вы, оказывается, написали около 60 песен. Они записаны на диске или тейпах?
– Да, мне их записали. У меня в уме созревала мелодия, я ее одним пальчиком наигрывал, а профессионал помогал потом. Мои песни звучали в Омске по телевидению, но коммерцию я на них никогда не делал.
– Вы еще и прозу пишете. Печатались где-нибудь?
– На 16-й странице «Литературки», в «Культуре», «Известиях». В Америке напечатаны 23 моих рассказа. Мы были сейчас на гастролях, я захотел купить себе костюм. Долго примерял, ничего не подходит: то ли руки не те, то ли ноги, то ли туловище. Перемерил тыщу костюмов. Наконец, подобрал. Оказалось, я в химчистку попал. Это рассказ я сейчас такой пишу.
– Отлично!.. Вы в Москву вернулись в 1961 году и попали в Театр сатиры...
– Если быть точным, прошел по конкурсу. Много сыграно ролей, но одна роль особая: Карлсона. Сыграл ее около 1000 раз. Почему Карлсона любят дети? Материализованная мечта каждого ребенка - иметь возле себя друга, веселого человека, откликающегося на зов. В конце пьесы Карлсон говорит: « У любого из вас, ребята, должен быть колокольчик, чтобы я на звон этого колокольчика мог прилететь к каждому из вас!» И мне пишут дети: « Я открываю форточку и жду тебя, любимый Карлсон!» Наши дети немного забыты, что ли. Много тому причин: бытовых, социальных, политических. Суматоха, кутерьма, а детей забывают. И, главное, забывают о том, что ребенок должен обязательно иметь друга. Это или Арина Родионовна, рассказывающая сказки, или прилетающий Карлсон, придуманный замечательной писательницей Линдстрем. Скоро будет 35 лет, как мы играем этот спектакль, то есть его уже смотрит четвертое поколение.
– И все же, Спартак Васильевич, мне кажется, пик вашей популярности пришелся на телевизионный «Кабачок 13 стульев».
– Возможно. Станиславский писал, что каким бы одаренным ни был актер, все равно один раз в жизни он должен сыграть себя. А у меня три такие роли: Саид из «Белого солнца пустыни», Карлсон и пан Директор из «Кабачка».
– Сколько лет просуществовал «Кабачок» и почему он исчез?
– Мы играли шестнадцать лет! А потом его из-за событий в Польше закрыли. Помните, образовался профсоюз «Солидарность» во главе с Лехом Валенсой? Наши руководители его не любили, это и сказалось на судьбе «Кабачка». А когда Валенса стал президентом Польши, восстанавливать «Кабачок» было уже неудобно.
- В Польше «Кабачок», кажется, любили, вы стали даже заслуженным артистом Польской республики. Ну и Аросева, Державин, другие артисты...
– «Кабачок» был доброй передачей, с мягким юмором, а что сейчас? Смотришь всю эту кутерьму по телевизору, когда не стесняются говорить о всяких пошлостях. Может, стоит запустить второй «Кабачок» на базе, так сказать, оставшихся актеров и постепенно вводить молодых.
– В скольких фильмах вы сыграли, кроме «Солнца...»?
– Примерно в ста. «Достояние республики», «Только ты», «Поцелуй Чаниты» и так далее. Можно в среднем фильме сыграть хорошо, в шикарном – плохо. Но я нигде, думаю, не позорил кино.
– Сейчас снимаетесь?
– Да, в картине «Чистый воздух». Я согласился сниматься, потому что там хорошая современная комедийная ситуация: некто продает путевки в правительственный санаторий, расположенный в горах, в пещерах. Там, мол, ванны, лечение любых болезней. Люди туда приезжают, а там ничего нет. Сейчас этот фильм монтируется.
– Вы лауреат премии имени Смоктуновского. А самого Иннокентия Михайловича знали?
– А как же! Мы еще на периферии с ним были знакомы. Я был способным артистом, а он - неудачником, бегал из театра в театр. Сейчас мы с Шурой Ширвиндтом дописываем одну вещь, поставим ее, после чего, Бог даст, засяду за воспоминания – мне есть, что и кого вспомнить.
– Вы с дачи приехали, Спартак Васильевич. Любите в земле возиться?
– Нет, жена все делает. Дача моя старая сгорела. Я пустил товарища, который с женой не поладил. А он стал водить девочек, сказал, что дача его. Ну, повздорил и с ними, они дачу взяли и сожгли. Потом узнали, что дача моя, жалели. Но нет худа без добра: на этом месте мы построили новую хорошую дачу.
– Ваша дочь Карина – актриса, вы – актер. Интересную пьесу можно написать для вас обоих...
– Хорошая мысль. Я бы сыграл в ней с удовольствием!
