Алекснадр Грант: штрихи к портрету

Начать с того, что мы с ним расходимся в политических взглядах, зато сходимся в эстетических. Это нас и сближает – помимо всего прочего. Будь наоборот, мы бы вряд ли стали друзьями.

Положим, я бы склонялся к республиканцам, как он, или он к демократам, как я, но при этом один из нас был страстным книгочеем, а другой – ровно дышал к литературе. О чем бы мы с ним разговаривали – о политике?

Тоска смертная.

А так я вспоминаю первые строки «Марбурга», и Саша Грант – с его изумительной памятью (в отличие от моей, выборочной, ассоциативной, капризной), шпарит наизусть дальше, и мы,  испытавшие в юности амок обморочный любви, сходимся на том, что это великое стихотворение Пастернака – лучшее в русской любовной лирике.

То же со стихами Мандельштама или Бродского: поверх сюжетного драйва мы с ним, будучи оба-два словесными лакомками, упиваемся, кайфуем отдельными строчками и образами.

«С наливными рюмочками глаз», – смакует Саша мандельштамову строчку про насекомых из стихотворения «Ламарк».

Я бы решился сказать, что словесные перлы в его статьях, теле-  и радиопередачах – именно от этого пристального вглядывания в стиховые строчки.

Ну, к примеру, назвать Обаму «пригожим мулатом», либо его kingmaker’а Дэвида Аксельрода –«цареТворцем», коли уже есть в русском языке «цареДворец» - это выдает словесное мастерство поверх идеологически и политических барьеров. А мой редактор в «Русском базаре» Наташа Шапиро дала  этому цареТворцу кличку – закачаешься – усатый нянь!

Мы перебрасываемся с Грантом стихотворными цитатами, как мячиком. Иногда к этой нашей игре присоединяются Лена Клепикова и our mutual friend Миша Фрейдлин, хотя вкусы у нас, конечно, разные. У Лены вкус строже, а потому отбор любимых стихов у наших общих кумиров – избранное избранного. Из «кирзятников» – мой фаворит Борис Слуцкий, а у Миши Фрейдлина – Давид Самойлов, тогда как Грант к военному поколению поэтов отменно равнодушен, зато любит Дмитрия Кедрина, которого я знаю плохо, и Андрея Вознесенского, который нравится мне очень выборочно.

С Грантами – Сашей и его женой Маей – мы встречаемся в регулярном режиме, а потому когда Саша приглашает меня в телестудию, наш разговор мало чем отличается от ресторанного или домашнего трепа. Судя по отзывам телезрителей, а потом радиослушателей, найденный нами жанр свободной дружеской интимной беседы вполне их устраивает, а потому я и для этой юбилейной статьи – Александру Гранту – 70 лет, ура! – избираю не формально церемониальный жанр, типа чеховского «Дорогой, многоуважаемый шкап...», а совсем напротив – мемуарно-лирический.  

Хотя, конечно, у передач Александра Гранта – как и у его статей – большая и благодарная аудитория, много не только фэнов, но и тонких ценителей. Уж коли я сослался на главного редактора газеты, для которой пишу это эссе, – то вот ее отточенная характеристика, лучше не скажешь:

«Александр – умнейший, талантливейший журналист... Один из очень немногих настоящих зубров журналистики – не только в Америке, а на всем русскоязычном пространстве. Всегда с преогромнейшим удовольствием слушаю его передачи о политике (по средам, после выпуска номера, в машине по дороге в Нью-Джерси). Красивый чистый умный русский язык, потрясающая эрудиция, гениальное построение диалога, отточенность каждой его фразы, даже короткой реплики...»

К этому портрету моего друга мне есть что добавить.

В чем отличие Александра Гранта от других его талантливых коллег – назову хотя бы моих знакомых Владимира Козловского и Виктора Топаллера, к журналистской продукции которых я отношусь с любопытством. Думаю, идеологически – по крайней мере, в американском политическом раскладе, они занимают схожую – консервативную, прореспубликанскую – позицию. Один из них мне рассказывал, как они во время президентских выборов 2008 до глубокой ночи сидели в телестудии, надеясь, что произойдет чудо, и победит республиканец, хотя Обама уже был объявлен победителем. «Если честно, американский народ меня разочаровал», –  вот горькое признание одного из них.

Однако есть разница в подаче ими политических событий, не в укор никому будет сказано. В отличие от страстных и тенденциозных своих коллег, Александр Грант – осторожнее в высказываниях, старается сохранить объективность, проявляет толерантность к чужому мнению, не совпадающему с его собственным. Скажем, к моему, часто отличному от его.

За всю нашу здешнюю дружбу он только однажды набросился на меня, но и то ввиду эстетического разногласия – за мою статью про «Фауста» Сокурова, который очень даже по мне, а Гранта, который стал его смотреть по моей наводке, от него воротило.

Зато другая моя рекомендация пришлась ему по душе, и он с удовольствием смотрел расхваленный мною британский фильм «Анна Каренина».

Это – как Александр Грант проявляется на людях, а я заглядываю за кулисы, чтобы добавить к его образу несколько черточек, массовому зрителю-слушателю-читателю неизвестных.

Дело в том, что маргинально, на обочине своего главного занятия, талантливый человек пусть не обязательно, но может проявляться ничуть не менее ярко, чем в своей профессиональной деятельности. Возьму пример, досконально мною изученный, поскольку только что закончил в соавторстве с Леной Клепиковой большую книгу о Сергее Довлатове.

Само собой, замечательный писатель, тонкий стилист, юморист-абсурдист каких поискать, а вот он умер, и мы узнали еще одну грань его дара – блестящий мастер эпистолярного жанра, какие изумительные письма он писал!

Мало того, был еще отличным рисовальщиком, схватывал сходство, с уклоном в шарж. А те, кто знал его близко или даже только на проходах, помнят, какой он был классный устный рассказчик.

Как жаль, что далеко не все свои байки и истории успел занести на бумагу.

По жизни, будучи скорее репликант и собеседник, я всегда высоко ставил именно рассказчиков. Мне подфартило: три самых ярких в моей московско-питерско-нью-йоркской жизни – Сережа Довлатов, Женя Рейн и Камил Икрамов. Смело причисляю к этому ряду storyteller’ Сашу Гранту. У каждого своя манера, свой стиль, свои сюжеты. Но от рассказов каждого – не оторваться. Это законченные миниатюры устного жанра. Редкий, штучный дар.      

Это в телестудии мы с ним беседуем, перебивая друг друга («Слова не даешь мне сказать!» –  жалится Саша Грант), иное дело  – в домашнем застолье, или, как сейчас говорят, на «квартирниках» - здесь Грант берет безусловный реванш – не только у меня, а у нас всех, оптом и в розницу, без исключения.

Признанный тамада и изустный рассказчик, он захватывает власть на любых тусовках и диктаторствует, блистает, нет ему равных!

Еще одна причина, почему я жду –  не дождусь его юбилея в эту субботу в нашем куинсовском ресторане, не скажу каком, а то набегут незваные гости из его поклонников.    

Из его рассказов знаю его словесный байопик в мельчайших деталях, начиная с предыстории.

Ему следовало бы отмечать не день рождения, а день зачатия – тогда, правда, нам пришлось бы праздновать его юбилей на 9 месяцев раньше.

Он был единственным ребенком на большую семью: папа, известный адвокат, был четырежды женат, и четыре раза замужем была его мама, но только последний их брак оказался результативным. Все бывшие супруги сохранили дружеские отношения, собирались вместе и баловали Сашу. Он родился во время войны, и предусмотрительный папа-юрист предупредил, чтобы ребенка не обрезали: «Кто знает, чем всё это закончится».

- Я ему обкусала, - говорит его жена Мая, если только мой редактор пропустит эту не совсем пристойную шутку.

Так шутка же! 

Грант настаивает на том, что постриг и обрезание – аналогичные процессы, так как совершаются одним инструментом – ножницами.

Не факт: в древности обрезали каменным ножом – видел на средневековых фресках и рельефах, а своими глазами – как раббаи откусывает крайнюю плоть у каких-то совсем уж ортодоксальных евреев: эка, куда меня занесло!

Когда у Саши, довольно рано, начались проблемы в школе с вызовом родителей, отец сказал матери:

- Я тебе дал деньги на аборт, а ты купила платье. Вот теперь сама и расхлебывай.  Заменяю ругачее слово на эвфемизм.   

Какой Грант неистощимый выдумщик и рассказчик!

Что, впрочем, одно и то же. Где кончается воспоминание и где начинается художественный вымысел – ну да, тот самый, «над вымыслом слезами обольюсь», хотя здесь скорее, смех сквозь слезы?

А рассказывать этому многоопытному Одиссею есть что: детство барчука, университет (факультет журналистики), тюрьма, лагерь, эмиграция и иммиграция, работа теле-, радио-  и газетным журналистом в Нью-Йорке, наконец, его многочисленные приключения, одно занятнее другого, по обе стороны океана. Много историй про эмигре, типа разговора на ломаном английском двух встречных, пока не выясняется: оба – русские. А я рассказываю, как в далеком Агридженто, на Сицилии, в совсем уж забытом Богом месте, на агаве было вырезано ножом самое сокровенное трехбуквенное русское слово –  все смеются, но я представляю тоску и одиночество своего соотечественника. Все равно откуда – из Москвы или из Нью-Йорка, да хоть из Тмутаракани!

Я бы рискнул сказать, что все эти вроде бы подсобные, периферийные проявления многогранного дара Александра Гранта не просто дорогого стоят, а идут вровень с его журналистской деятельностью.

Еще одна его ипостась, мне, как писателю, особенно близкая: Александр Грант – прозаик. Когда-то, в пору «Нового русского слова», где Саша работал в штате, я зачитывался его серийно печатаемым в газете романом, герой которого знал Москву, как волк свой лес. Сколько лет прошло, а эта точная метафора врезалась в память навсегда. Позднее роман был издан книжкой в Израиле. А недавно открываю спозаранку утреннюю почту, а в ней с четырех утра висят два рассказа Гранта:  один – лагерный, другой – абсурдистский, кафкианский. Отличные, сильные, берущие за душу рассказы. О чем тут же сообщаю другу.

- А то я не знаю! Стал бы я тебе так посылать...

На этой веселой ноте я и кончаю портрет юбиляра. Скорее штрихи к портрету Александра Гранта.

Владимир Соловьев