Ярузельский: патриот или предатель?

В разгар событий в Украине полезно помянуть ее соседа – нет, не Россию, а Польшу: в самом начале 80-х она была в авангарде борьбы с Кремлем за независимость и свободу -  как сейчас Украина. Тем более, есть повод: умер генерал Войцех Ярузельский, которого одни считают диктатором и предателем, а другие – польским патриотом и спасителем отечества.

Это теперь, а когда в декабрьскую ночь 1981 года он совершил в Польше государственный переворот, ввел военное положение и арестовал лидеров «Солидарности» во главе с Лехой Валенсой, двух мнений о нем не было: предатель родины, русский генерал в польской униформе, да еще за темные очки его уподобляли латиноамериканским путчистам и хунтистам, хотя без этих очков он был слеп, как крот: «снежную слепоту» он заработал в горах Алтая, где работал на лесоповале. После раздела Польши по немецко-советскому пакту, вместе с еще полумиллионом поляков, он был вместе с отцом сослан в Сибирь: отец, мелкопоместный шляхтич, погиб в лагере, а юный Войцех в 1943 году записался в дивизию имени Тадеуша Костюшко и до самого конца войны сражался с немцами на разных фронтах. Так началась его военная карьера, пока он не стал польским лидером – единственный профессиональный военный среди руководителей стран Варшавского блока. Да и во всех других отношениях он был белая ворона или, как здесь говорят, маверик, теленок без клейма. 

С тех давних уже времен, когда Польша была яблоком раздора между Россией и Западом – как опять-таки сейчас Украина – столько воды утекло и столько в мире случилось катаклизмов, а Европа и вовсе изменилась неузнаваемо (коллапс СССР и Югославии и исламизация континента), однако польские уроки, мне кажется, могут быть учтены в сегодняшнем политическом раскладе, в дислокации нынешних идеологических сил.

А тогда мы с моим соавтором Еленой Клепиковой довольно активно выступали с комментами в американской прессе, а потом стали выпускать один за другим политологические триллеры в крупнейших американских издательствах. По многим вопросам наше мнение расходилось с общепринятыми в этой стране стереотипами, но ни в одном мы не были так одиноки, как в польском: мы сразу же сделали ставку на Войцеха Ярузельского, о чем ни разу не пожалели. А сделали мы этот политический выбор, потому что рассматривали польского генерала не только в современной конъюнктуре, но и в историческом контексте. 

Польша для России всегда была крепким орешком или, как теперь говорят, головной болью.   Управлять Польшей было одинаково трудно, независимо от того, входила она в состав Российской империи наравне с другими сателлитами либо имела автономный конституционный статус: с конца XVIII века польские восстания стали перманентным явлением русской истории. Сошлюсь на умницу князя Петра Вяземского – вот какую сделал он запись в своем дневнике 14 сентября 1831 года, во время очередного антирусского восстания в Польше: «Польшу нельзя расстрелять, нельзя повесить ее, следовательно, силою ничего прочного, ничего окончательного сделать нельзя. При первой войне, при первом движении в России Польша восстанет на нас, или должно будет иметь русского часового при каждом поляке».

В некотором смысле это был порочный исторический круг, и можно даже рискнуть сказать, что одинаково сизифовыми были и польские восстания, и русские подавления. Это была война, в которой не было победителя, и вечный девиз польских патриотов «Еще Польска не згинела» наталкивался на вечный инстинкт самосохранения сначала русской, а потом советской империи. По сравнению с этой польской перманентной революцией против русских, венгерские события 1956 года и чехословацкие 1968-го – детские игры. Ни у венгров, ни у чехословаков не было исторической ненависти к русским: свою квоту ненависти они израсходовали на австрийцев и немцев; ненависть к русским была у них благоприобретенной.

Поляки – единственный из подчиненных России европейских народов, с которым у русских несколько столетий подряд шла упорная борьба за политическое господство. Где-то на рубеже XVI–XVII веков у России и Польши были одинаковые шансы для создания великой империи – пожалуй даже, у Польши поначалу большие (уния с Литвой и создание Речи Посполитой, имперские амбиции Стефана Батория, успешное соперничество с русскими из-за Украины, вплоть до захвата русского престола польским ставленником Лжедмитрием, мнимым сыном Ивана Грозного). На узкой исторической тропинке двум этим славянским народам было не разойтись мирно – кто-то должен был взять вверх, а кто-то уступить: стать империей или стать колонией. Иначе говоря, у России вроде бы и не было иного исторического выбора, как превратиться в империю, – в противном случае, она бы оказалась большой польской провинцией.

В исторической перспективе полякам, возможно, повезло больше. Не говоря уже о том, что империя – это ноша, под которой сгибаются даже великаны, угроза польской независимости от России была все-таки меньшей, чем угроза самому существованию русской империи от покоренных либо обиженных ею народов. Поэтому каждое польское восстание ставило вопрос не только о том, быть или не быть независимой Польше, но и том, быть или не быть русской империи. Это понимали и в Москве, и в Варшаве.

Дамоклов меч России, висевший уже почти два столетия над Польшей, был, с точки зрения русских, оборонительным оружием. Так было и на этот раз, когда Лех Валенса сотоварищи добились официального признания свободных профсоюзов, прежнее руководство страны пало, по всей стране раздавались требования экономических реформ, свободных выборов, отмены цензуры и даже пересмотра обязательств Польши по Варшавскому пакту.

Происходил естественный процесс перекачки власти из слабеющих рук партийных бюрократов в крепнущие руки рабочих революционеров. Это была как раз та революционная ситуация, которую Ленин облек в классическую формулу: низы уже не хотят, а верхи не могут жить по-старому. Было отчего прийти Кремлю в отчаяние. Вопрос о решении польского кризиса военным путем все острее стоял на повестке дня Политбюро.  

Непосредственное руководство польской операцией было поручено командующему войсками Варшавского пакта маршалу Виктору Куликову, который месяцами безвылазно находился в Варшаве, готовя вторжение. В срочном порядке в советскую армию были призваны резервисты, и не на три недели, как обычно на сборы, а на шесть. По всем дорогам, ведущим к польской границе, непрерывным потоком двигались автоколонны советских войск. На самой границе, несмотря на зимние заморозки, расположились в полевых условиях – в палатках, в землянках, в окопах – пять отборных дивизий. Войска были приведены в состояние наивысшей боевой готовности.

В советской прессе началась беспрецедентная антипольская кампания; взятый ею тон не оставлял никаких сомнений, что она должна была аккомпанировать вторжению советских войск в Польшу. В ночь на 4 декабря Центральный Комитет Польской рабочей партии выпустил заявление, которое начиналось словами:

«Граждане, судьба нации и страны повисла на волоске...»

Со времени гитлеровского нападения на Польшу 1 сентября 1939 года не было в польской истории более опасного момента.

Что спасло на этот раз Польшу от оккупации, Россию от позора, а человечество, возможно, от Третьей мировой войны? Кто остановил коня на полном скаку, когда он уже занес копыта над бездной? Почему утренние сообщения ТАСС о контрреволюции в Польше, которые должны были идеологически обосновать ее оккупацию, в срочном порядке изымались из дневных и вечерних новостей? Что заставило Кремль в самый последний момент пойти на попятную и отменить приказ о наступлении?

Политики и журналисты гадали о причинах, помешавших русским двинуть свои войска на Польшу, чтобы потопить в крови затянувшуюся революцию. Среди них назывались следующие: реакция западного общественного мнения, боязнь ответных экономических, политических и дипломатических мер со стороны США и их союзников, вплоть до страха перед Папой, бывшим польским кардиналом Каролем Войтылой, который послал письмо Брежневу и угрожал вернуться на родину, чтобы возглавить сопротивление агрессору.

Несомненно, эти причины сыграли свою подсобную, но сами по себе – ни по отдельности, ни даже в совокупности – они бы не смогли сдержать советскую армию. Ее остановило предупреждение генерала Ярузельского, что в случае советского вторжения он отдаст войскам приказ сражаться. То есть речь шла, ни больше ни меньше, - о советско-польской войне с фактором «X» на конце.

История русско-польских войн насчитывает несколько столетий, включая ряд  весьма чувствительных для русских поражений, вплоть до захвата поляками в начале XVII века Москвы, а ближе к нам, во время советско-польской войны 1920 года, – Минска и Киева, плюс  унизительный разгром Красной армии под Варшавой. Не последней причиной катастрофы в Катыни, где Сталин уничтожил цвет польского офицерства, был традиционный военный страх русских перед поляками. И не этот ли страх послужил также причиной невмешательства, а по сути предательства русскими поляков в августе 1944 года, когда Красная армия безучастно наблюдала в бинокли с одного берега Вислы, как на другом ее берегу немцы казнили восставшую Варшаву?

Для того чтобы взять Чехословакию в 1968 году, Советскому Союзу пришлось послать туда шестьсот тысяч солдат: таков рассчитанный русскими запас прочности, хотя чехословацкая армия не произвела ни одного выстрела в ответ на советский хапок. Польская армия была самой большой из восточно-европейских: 317 500 человек, не считая войск милиции и госбезопасности, и в отличие от чехословацкой она была националистической, патриотичной и воинственной.

Что же касается количества советских войск, то здесь возможности Кремля были ограничены, учитывая хотя бы тот факт, что Советский Союз вел в это время войну в Афганистане и что четверть армии застыла в боевой готовности на китайской границе. Один из московских анекдотов этого времени связал двух злейших врагов России: «Зачем русские солдаты изучают польский язык?» – «Потому что китайские войска не остановятся, пока его не услышат». Скорее всего, это была бы война количественно равных сил, учитывая, что Польша, которой никто, кроме России, не угрожал, могла послать в бой всю свою регулярную армию, а к ней, несомненно, присоединились бы добровольцы и партизаны.

Главный вопрос – чья решимость была больше: польская – защищать свое отечество, или русская – защищать свою империю? На этот вопрос в Кремле не было уверенного ответа, а потому трезвый прагматизм геронтократов во главе с Брежневым одержал вверх над безудержной фантазией ястребов во главе с Юрием Андроповым.

«Очень жаль, что человеческая натура вынуждена прибегать к насилию, но с другой стороны, нельзя отрицать, что это является наивысшей данью истине и справедливости» - эти слова испанского философа Хосе Ортега-и-Гасета приложимы к польскому генералу. Заплатив наивысшую дань истине и справедливости, Войцех Ярузельский спас свою страну от иноземного вторжения, выстояв в схватке с Кремлем и одержав победу.

Вот почему польские уроки кажутся мне актуальными и в наши дни.

Владимир Соловьев