Праведники и грешники Александра Вампилова

К двойной годовщине - рождения (65) и смерти (30)
В благочестивых ты благочестив и в неправедных неправеден...
30 лет назад Александр Вампилов утонул в Байкале, не дожив всего двух дней до своего тридцатипятилетия - сейчас бы ему было 65.
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу...
Данте в этом возрасте спустился в преисподнюю, Вампилов - погиб.
Подпольная, кулуарная при жизни, его слава после смерти стала открытой и повсеместной. Трагическая смерть - вот парадокс! - закрепила его место в искусстве. Мне бы хотелось, однако, поговорить о пяти пьесах Александра Вампилова так, словно трагической этой «иркутской истории» не было вовсе, - поговорить о Вампилове как о живом, отделить искусство от смерти, от моды, от китча. Не путать два все-таки разных жанра - некрологический, то есть мемориальный, и литературный, то есть эссеистский.
Жаль, что нет театра, в котором шли бы все его пьесы. Может быть, книга его избранного заменит нам такой театр?
Вряд ли. У нас нет привычки к чтению пьес. Я помню, как стояли невостребованными в библиотеках томики Евгения Шварца и Александра Володина, в то время как на спектакли по их пьесам билеты рвали с рук. У нас нет культуры чтения драматургии - читатель рассматривает ее как подмалевок либо эскиз к театральному представлению. Зачем тогда читать, когда можно смотреть? Зачем дуб, когда есть жёлуди?
Как раз я люблю читать пьесы. Может быть, дело в том, что пять лет я отбарабанил в театре завлитом. Скорее, однако, эта должность могла отвратить от драматургии: шутка ли, двести пьес в год - таков самотек в театре! Однажды меня попросили отобрать пьесу Островского к его юбилею - я залпом прочел все сорок семь его пьес, и ощущение чего-то грандиозного и необозримого не проходит у меня до сих пор. Воистину нельзя объять необъятное.
Да и в прозе я больше всего люблю диалог - реальность, жизнь, действие, но порою - признaюсь, грешен! - пропускаю описания. «Белой гвардии» Булгакова я предпочитаю написанную по мотивам этого романа его пьесу «Дни Турбиных».
Пусть Шекспир писал для театра, а все равно драматургия - это прежде всего литература и только потом театр. Может быть, это самый современный вид литературы: динамичный, действенный, сквозной. Читатель пьесы - лучший ее режиссер.
А писателя надо читать подряд, всего, насквозь - чтобы отделить постоянное от случайного, личное от заемного, лейтмотив от оговорки.
Прочитанный насквозь Вампилов предстает не только как искусный драматург и честный исследователь жизни, но еще и как философ - создатель собственной нравственной модели. И недостаточность /все же!/ театральных и критических интерпретаций драматургии Вампилова связана как раз с тем, что его пьесы берутся по отдельности, изолированно, без учета того общего, что свойственно всему его драматическому циклу, пусть незаконченному, того концептуального освещения, которое отбрасывает целое на частности: темы, сюжеты, мотивы, настроения...
Менее всего я хочу приписать Вампилову некий этический императив, моральный ригоризм, нравственную риторику. Создавая свою модель, он исходит из реальности и ни разу о ней не забывает, но ею не ограничивается. Не жизнь, а образ жизни - modus vivendi. Помимо реальности и в непосредственном соседстве с ней - ее концептуальная выжимка, отстоявшийся вывод, этическое резюме.
Выписываю у Альберта Эйнштейна:
«Человек стремится каким-то адекватным способом создать в себе простую и ясную картину мира; и это не только для того, чтобы преодолеть мир, в котором он живет, но и для того, чтобы в известной мере попытаться заменить этот мир созданной им картиной. Этим занимается художник, поэт, теоретизирующий философ и естествоиспытатель, каждый по-своему. На эту картину и ее оформление человек переносит центр тяжести своей духовной жизни, чтобы в ней обрести покой и уверенность, которые он не может найти в слишком тесном головокружительном круговороте собственной жизни.»
Сочтем эти слова за существенную поправку к реалистическому уставу. Тогда мы легко простим Александру Вампилову условные, неправдоподобные повороты сюжетов - от попавшей не по адресу записки Шаманова в пьесе»Прошлым летом в Чулимске» до двадцатиминутного явления ангела в «Провинциальных анекдотах». Да, это натяжки - если соизмерять их с реальностью, но они необходимы Вампилову для создания и оформления его концептуальной модели.
В каждой пьесе Александра Вампилова неприкаянно бродит среди прочих персонажей некий сверхположительный персонаж, этакий князь Мышкин, праведник, святой. Сконструированный этот герой помещен в реальную ситуацию окрестной действительности. Вампилов ставит опыт, варьируя его в сюжетах: что изменится в результате этого явления - грешный наш мир или само это ангелическое существо?
Добрый человек из Сезуана?
Христос из легенды о Великом Инквизиторе?
Иегова из древнего мифа - неузнанный, непризнанный, изгнанный?
Праведник, без которого не стоит село, а по утверждению Солженицына -ни город, ни вся земля наша?
Судьба грешного Содома обсуждалась двумя лицами, они торговались, как на базаре, но товар того стоил!
- Неужели Ты погубишь праведного с нечестивым? Может быть, есть в этом городе пятьдесят праведников?
- Если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу все место сие.
- Может быть, до пятидесяти праведников не достанет пяти, неужели за недостатком пяти Ты истребишь весь город?
- Не истреблю, если найду там сорок пять.
- Может быть, найдется там сорок?..
Тридцать, двадцать, десять, один: Лот /женщины в счет в те древние времена не шли/. Оправдано ли наше бытие в мире присутствием в нем праведников? Судьба слова во времени витиеватая, путаная, противоречивая. Слово «святой» в русском языке скорее прилагательное, чем существительное. А какие от него производные! Святой - святоша! Но святой - святыня! И все равно религиозное содержание из слова выветрилось, зато человеческое - осталось.
Не пример для подражания - человек не обезьяна, а людине ангелы, - но может быть маяк, или вектор, или просто корректив к нашему пути по жизни. Гоголь писал о неравных уделах и об уделе быть передовой, возбуждающей силой общества. У Пушкина есть стихотворение о встрече демона с ангелом.
Не так-то все, однако, просто...
Второй из «Провинциальных анекдотов» Вампилова так и называется - «Двадцать минут с ангелом». Двум севшим на мель командировочным нужна трешка, чтобы опохмелиться. Соседи по гостинице в «помощи» отказывают, зато агроном Хомутов -»ангел» - предлагает сто рублей. Вот тут и начинается всеобщая нервотрепка: сумасшедший? идеалист? пьяный? жулик?
- Зачем же ты людям нервы трепал, а? Богородицу из себя выламывал, доброго человека!
- Да откуда ты такой красивый? Ну? Откуда ты явился? Уж не ангел ли ты небесный, прости меня Господи?!
- Он всех нас оскорбил! Оклеветал! Наплевал нам в души! Его надо изолировать и немедленно!
- Звоните в больницу. Это мания величия, определенно. Он вообразил себя Иисусом Христом.
Такова реакция окружающих на явление «ангела». Агронома оскорбляют, избивают, связывают и допрашивают. Его бескорыстие повергает всех в недоумение и уныние: оно необъяснимо, беспричинно, не укладывается в обычную норму поведения. Хомутов смущает, колеблет покойное и привычное существование Анчугина, Угарова и других: им надо измениться, стать другими - либо изменить Хомутова, свести на общий, «свой» уровень его поступок, подвести его под общий знаменатель. И под угрозой дальнейших истязаний они вынуждают у Хомутова правдоподобное «признание»: шесть лет не посылал матери деньги, она умерла, и он решил отдать их первому, кто в них нуждается больше, чем он. Объяснение, кстати, достаточно жалостливое, слезливое, внятное - и Хомутов принимает искренние соболезнования бывших своих истязателей.
Вампилов не указывает, в чем же истинная изнанка поступка Хомутова -в бескорыстии или угрызениях совести? Какой породы этот человек - ангелической или обычной? В любом случае, однако, чистое добро в этом водевиле вынуждено притвориться раскаявшимся злом. Что более внятно, правдоподобно и безопасно.
В «Прощании в июне» рассказана притча о взяточнике /грешнике/ и ревизоре /праведнике/. «Грешник» работает в мясном магазине - людей не обижает и себя не забывает. Нагрянувшему, как снег на голову, ревизору «грешник» предлагает взятку - тот не берет. Добавляет - все равно не берет. С перепугу «грешник» отдает все, что у него есть, и снова натыкается на отказ. Получив по совокупности - недостача в магазине плюс взятка - десять лет и честно отсидев их, грешник возвращается в родной город и встречает ревизора. «Ну, - говорит, - дело прошлое, а скажи-ка ты теперь мне, дорогой товарищ: сколько тебе тогда дать надо было?» Грешник копит деньги, покупает машину, дачу и снова приходит к праведнику: возьми! Но праведник выгоняет его из дома.
Искусить, соблазнить, совратить праведника, расшатать его пьедестал, свести на нет его деятельность, переделать по своему образу и подобию - иначе жить грешнику невмоготу.
Или - или.
Или: нет пророков в своем отечестве, одним миром мазаны, все под себя гребут, и ты такой же, только притворяешься либо по-крупному играешь, всё одно.
Или: срочно пересматривай свою жизнь и начинай новую.
Vita nuova!
- К черту гостиницу! Завтра же ноги моей здесь не будет! Кончено! Я начинаю новую жизнь! Ухожу на кинохронику! - кричит Калошин в «Истории с метранпажем», хотя неизвестно, начнется ли у него новая жизнь или все останется по-прежнему.
Снова мнимая сюжетная точка - Александр Вампилов был искусным мастером таких неопределенных, колеблемых, вариативных концов.
Да и не только концов. Колеблется само понятие жанра у Вампилова -драма? мелодрама? водевиль? притча?
Все начинается с анекдота, который, однако, грозит превратиться в трагедию. Испуганный Калошин притворяется больным, но в этот момент с ним случается настоящий сердечный приступ. Все с ним прощаются - типичная сцена «у постели умирающего», но приступ проходит, и Калошин решает начать новую жизнь. В «Старшем сыне» Васенька грозится убить Макарскую и в самом деле, в конце концов, поджигает ее дом, застав с ухажером, но все остаются живы, и сцена с погорельцами вызывает смех, а не слезы. В «Прощании в июне» Букин и Фролов «играют» в ревность, игра внезапно переходит в серьезное «окончание», они идут стреляться, но дуэль кончается убийством ... сороки. «Утиная охота» начинается со зловещего розыгрыша – друзья посылают Зилову похоронный венок, но Зилов неожиданно и в самом деле решает покончить с собой.Тогда друзья берут с него слово, что он употребит охотничье ружье по назначению и пойдет с ними на утиную охоту. Этим взятым силой «обещанием» пьеса кончается - чем кончилась эта история в действительности, читатель может строить только догадки.
Так, на самом краю трагедии разворачиваются все анекдотические сюжеты Александра Вампилова.
Традиционно-трагические атрибуты - различные виды оружия - символически присутствуют чуть ли не во всех водевильных ситуациях Вампилова, намекая на кратчайшую возможность разрешения конфликта - с собой ли, с другими ли, не все ли равно? - но все-таки мнимого разрешения: поэтому ни одного убитого в его пьесах нет.Оттого и многоточие в каждой его пьесе - развязки нет, пока есть жизнь.
Если в первом акте висит ружье, в последнем оно должно выстрелить -классическая формула Чехова. Мейерхольд был сторонником сгущающегося по ходу действия символа: в первом акте ружье, в последнем - пулемет. Для Вампилова оружие - это пародийный отказ от драматической условности, но одновременно и намек на трагическую изнанку жизни. Об этой изнанке драматург помнит постоянно и не дает забыть зрителю.
Водевильный сюжет переведен Вампиловым в драматический регистр, но, доведя сюжет до кульминации, Вампилов спускает его на тормозах - трагедия могла произойти, но, к счастью, не произошла или отложена на неопределенный срок. Зритель /или читатель/ весь в напряжении, ожидает самого худшего, но худшего не случается, и мы избавлены от трагического ужаса. То же самое делал Пушкин в «Повестях Белкина»: трагические сюжеты с хэппи энд. Та же «Барышня-крестьянка» с влюбленными из враждующих семей - счастливый вариант «Ромео и Джульетты».
«Старший сын» начинается с розыгрыша - студент Бусыгин притворяется сыном Сарафанова, музыканта-неудачника. Сарафанов который год уже сочиняет симфонию «Все люди - братья», но дальше первой страницы она что-то не движется, да и можно ли такую симфонию дописать до конца? Водевиль разворачивается в опасной близости с драмой. «Этот папаша - святой человек», - говорит Бусыгин, уловив ангелическую сущность Сарафанова. Обман продолжается уже из сочувствия - «тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман». Начав с розыгрыша, Бусыгин кончает настоящей сыновней преданностью Сарафанову и родственной заинтересованностью в судьбе его семьи. Любовь начинается со лжи, но оборачивается правдой.
В «Утиной охоте» сюжетная ситуация сложнее. Опустошенный, циничный и равнодушный Зилов встречает Ирину. Его приятель думает, что это очередной адюльтер, Зилов опровергает его предположение: «Ты что, ничего не понял? Она же святая...» Чутье какое-то у вампиловских грешников на святых - так и тянет к ним, как ночных бабочек на фонарь. Ох, уж эти опасные связи - праведников и грешников! Не к добру...
Вот как Бабель рассказывает об одной из таких связей в гениальном рассказе «Иисусов грех»: дал Господь бабе Арине ангела в мужья - выпало тебе, Арина, неслыханное на этой побитой земле, благословенна ты в женах!
«Мало ей с ангелом спать, мало ей того, что никто рядом на стенку не плюет, не храпит, не сопит, мало ей этого ражей бабе, яростной, - так нет, еще бы пузо греть вспученное и горючее! И задавила она ангела Божия, задавила спьяну да с угару, на радостях задавила, как младенца недельного, под себя подмяла, и пришел ему смертный конец, и с крыльев, в простыню завороченных, слезы закапали.»
Этот фантастический эпизод с умертвлением ангела может быть прочитан и как притча - в связи с концептуальным содержанием драматургии Вампилова.
Зилов - Дон Жуан, которому нужен «ангел», чтобы начать новую жизнь. За «ангела» он принимает Ирину - скорее ангелическими чертами он наделяет молодость и невинность, целомудрие принимает за бесполость. Он забывает про свою жену, ибо она уже бывший ангел, им же когда-то совращенный, обманутый, постаревший. Зилов произносит страстный покаянный монолог перед запертой дверью - он адресован Галине, его жене, а слушает его Ирина. Зилов ищет спасения извне - Галина, Ирина, женщины, ангелы, ему вроде бы и невдомек, что причина зла - он сам, и надо найти силы внутри себя, чтобы стать другим.
Самая страшная история рассказана Вампиловым в последней его пьесе «Прошлым летом в Чулимске».
Здесь сразу же два праведника - таежный житель эвенк Илья Еремеев и удивительная, не от мира сего, девушка Валентина. Эвенк проходит стороной, на периферии сюжета - немыслимая все-таки в современном мире самоизоляция от реальных конфликтов. Илья Еремеев - свят, но какой-то особой, детской, простодушной святостью: вот уж кто - как вольтеров «простодушный» -ничему не учился, а потому не имеет предрассудков.
Валентина, напротив, вполне реальна, но только иной реальностью, чем окрестный мир. Ее образу придан символ - нарочитый, слишком прямой, но характерный: она все время чинит ограду палисадника, которую ломают лихие прохожие. Палисадник расположен на пути в столовую и, как говорит один из героев, мешает рациональному движению. Что - верно.
Бесперспективность этих починок очевидна, и тем не менее Валентина с каким-то оголтелым упорством продолжает свой Сизифов труд.
Валентину любят сразу же двое - усталый, сдавшийся Шаманов и дикий, необузданный Павел. Валентина любит Шаманова, но из жалости к Павлу идет с ним на танцы. Павел совершает преступление: насилует Валентину.
Из всех пьес Вампилова эта самая милитаризованная: пистолет у Шаманова, охотничье ружье у Павла, дробовик у отца Валентины. Один раз даже Павел стреляет в Шаманова - осечка. Никто никого не убивает, но гнусное надругательство над человеческой личностью совершено. Самое поразительное, однако, что физическое насилие словно бы и не затронуло Валентины - она остается прежней, скверна не коснулась ее, она прошла сквозь это страшное в ее жизни событие незапятнанной.
Вокруг пьес Вампилова возникло много легенд - от поэтизации провинциального быта, к которой будто бы он был склонен, до крушения идеального образа. Из одной еще советской статьи я даже узнал, что теперь - после изнасилования - Валентина навсегда потеряна для Шаманова. На мой взгляд, чудовищная какая-то, античеловеческая позиция, когда домостроевские предрассудки довлеют над элементарными моральными понятиями. С Валентиной случилось жестокое несчастье, но почему оно должно стать преградой для любви Шаманова? Шаманову нужна была Валентина для душевного возрождения, теперь Валентине нужен Шаманов для нравственного, что ли, выпрямления. И именно в этот трагический момент ее жизни душевно возродившийся Шаманов ее бросит? Что это - домысел критика-совка или недомолвка драматурга?
Может быть, все дело в многоточиях и обрывах Александра Вампилова? В том, что он пошел по новому, неизведанному /или забытому?/ пути, показывая человеческие драмы, которым нет ближайшего разрешения? Ведь чем драма отличается от трагедии? В драме те же бездны, тот же ужас, но без очищающего разрешения. Драма - это трагедия без катарсиса, занавес в ней падает до преображения героев. Ходасевич делал из этого парадоксальный вывод: драма безысходнее трагедии.
Зерно должно упасть в землю, чтобы прорасти. Добро можно нести в мир, только соединившись с людьми - такими, какие они есть. Идеал не сокрушен и не совращен, но совмещен с реальностью, откорректирован ею, пусть даже трагически. В чистом виде ничего в природе не встречается - мир ищет соединений, компромиссов.
Один из героев Вампилова высаживает в Сибири, на косогоре, альпийскую траву - приживется или нет?
Лихая советская современность проверяется общечеловеческими измерениями, словно бы с нее писателем берется проба - соответствуют ли выбранные им в герои грешники привычным и прекрасным принципам добра, человечности, сострадания, мужества и любви - или нет? И есть ли в этом одичавшем обществе место для праведников?