ВАРЛОВЫ КАРЫ
Жена говорит: “Такое пропустить нельзя!”. “Красота!” - говорит она.
И мы едем.
Бежим рано утром на автобусную станцию. Покупаем билеты. Трогаемся. В окнах мелькает зеленым. Вдоль дороги брезжат призрачные ароматы.
После часа сонной одури и духоты сходим на конечной. Хрустим позвонками. В карманах позвякивает мелочь. На звук слетаются бабуси. Одна, самая цепкая, виснет на руке и приторно запевает на родном: “Вишенка, сынок, вишенка!” Отказать нельзя. Берём мешок. На родном же: “сынок!”.
Уплетая вишню и плевками рассеивая по Варам косточки, двигаем следом за колоннами отдыхающих.
Жена то и дело хватает себя за грудь, вздыхает: “Кра-со-та!”. Я поддакиваю. А когда забываю, она поддаёт мне локтём.
- Архитектура! - восклицает она, и мой бок торжественно соглашается.
Архитектура действительно рябит. Пейзажи западают в душу. Вишню с пейзажами мы старательно отправляем внутрь - косточки наружу. Подошвы шуршат об асфальт. Солнце угодливо вопрошает: “Пива, пивка, пивасика?”
Выжимая майку, говорю: “Красота, конечно, неимоверная - но надо б закрепить! Вон, гляди, наливают...”.
Она: “До конца, и не перечь!”
- Где? - осведомляюсь - Где конец? Покажи!.. Наливают - вижу. Остальное размыто.
Жена лишь ускорилась в плевках, перешла на рысь. Плетусь за ней, по архитектуре глазом вожу - крепость поперечных балок, колон исследую. Вишня редеет. Конца нашего не видно. Но мы ищем.
- Стой! - кричу - Гляди, чего подают...
Она мимо.
- Источники! - говорит - за ними хоть залейся!..
Ну, хоть какой-то ориентир.
Втиснулись в чью-то экскурсию. Всё на японском. От фотовспышек чуть эпилепсию не заработал, зато нафотографировались.
Источники появились неожиданно, словно из-под земли. То есть, били они, натурально из-под земли, но для нас возникли неожиданно. Людская гусеница, вдруг распалась, обнажив нам толпу потных язвенников, насмерть бьющихся у какого-то ручья.
- Чего дают? - спрашиваю инстинктивно, глядя на то, как страждущие, кто с кружкой, кто с бидоном, кто просто с разинутым ртом нападают на торчащий из камня штуцер. Стоны, визг, всеобщая толчея подстёгивают, разжигая в нас азарт. Под ложечкой гадко ноет чувство обделённости. Мысль о том, что сейчас всё выпьют, и нам не достанется, требует проявить активность.
Проявляем. Оттесняем слабых. Прихлёбываем. Гадость, конечно, неописуемая, но что характерно - дармовая. А тут ещё кто-то между ног пристроился и на родном причмокивает: “Минералы... здоровье... благотворно... желудок... кишечный тракт - зеркало души...” Одним словом, подзадоривает.
Отползли раздутые.
- Ну, - говорю жене, - обпилась? Заворачиваем оглобли?
А тут кто-то из-за спины:
- Что вы?! Это ж только первый источник. Дальше весь интерес.
Оглядываюсь - никого. Мистика!
Но жена услышала.
- Это начало! - говорит, - конец будет, когда скажу.
Тут интуиция во мне проснулась, но как оказалось - поздно.
Следующее сероводородное чудо обнаружили замурованным в граните. Лизали дружно, вместе со всеми, как на собрании.
Третий источник булькал в облагороженной камнями луже. Знатная лужица, вокруг люди ничком - только ноги веером. Прилегли - чего стесняться? Полакали. Не каждый же день такая возможность, как собакам.
Так, от источника к источнику, будто лошади вдоль водопоя, идём, где видим свару - останавливаемся.
К последней точке разлива добрели уже с благочестивой икотой. А там - газированный кипяток. Глотки обожгли, не без того, но все до единого пузырика старательно в себя утрамбовали.
- Ну что, конец? - спрашиваю, а сам думаю - зачем спрашиваю? Чувствую же, - конец!
Жена же, пока контрольный не сделает, не отступит.
- Наверх! - приказывает, и пальцем в фуникулёр тычет. - Там твой конец!
Булькая и отдуваясь, отправляемся наверх. А там... ну, внешне конечно напоминает, но всё-таки башня.
Говорить уже не могу, глазами вопрошаю, мол: “куда теперь?”
- Туда! - кивает она на шпиль.
И мы, беременными гусеницами, начинаем головокружительный подъём.
Эшафотные ступеньки скрипят. Пытался сосчитать - сбился на второй сотне. А вишня, тем временем, в реакцию входит. И пузырьки опять же...
Забрались. В глазах мухи. Ветер раскачивает. Стоим. Она, сдерживая икоту, говорит: “Посмотри, какая красота!”
Мутно оглядываю просторы, красные крыши... Чувствую - не могу сдержать восторг. Не могу и всё тут!.. От восхищения выворачивает.
- Обратно не дойду! - говорю, утираясь, - давай, напрямки. Лесочком к станции срежем.
Жена, как ни странно, согласилась.
Углубляемся в лесок. Кустики, деревца... И вот тут... Не знаю, может природа заповедная так повлияла... Но целебные свойства источников во взаимодействии с бабушкиной вишенкой, вдруг резко активизируются. Желудок, как было обещано, реагирует более чем благотворно.
- Ты это ощущаешь? - спрашиваю, цепенея от ужасных предчувствий.
Интуиция во мне буквально фонтанирует.
Жена молчит. Напоминает Далай-Ламу в медитации и молчит. Лишь зрачки неестественно расширила, и лицо залила будто молоком. Потом тихо так произносит: “Мама!” и её живот вздымается волнами.
- Конец! - догадываюсь, заглушаемый рёвом собственного организма.
Вскоре выясняется, что это химические элементы разбираются в нас по валентности. Организация заняла у них приблизительно минуты две. Потом они показали, почему Менделеев назвал свою таблицу периодической. С периодичностью в пять минут, теряя тропинку и ломая ветки, мы кидаемся в чащу на единение с природой. Конфуций так не единился. Припоминается и вещавший между ногами голос у первого источника. Кишечный тракт зеркально отражает душевные порывы.
Голова с животом сливаются воедино.
- Если выживем, - говорю, - жизнь положу на поиски той бабуси!
Прочитанные в детстве книги о народных средствах воскрешают в затухающем мозгу надежду.
- Кора! - кричу, - надо грызть кору!..
И мы принимаемся обгладывать молодые побеги. Рот дубеет. Дёсны крепнут. Но вишенка продолжает загонять нас вглубь чащи.
- Идём по зарубкам! - отчаянно ору, но ходим мы исключительно по нужде и с каждым броском в природу, всё неясней становятся ориентиры, а вместе с весом уходит жизненная активность.
В животной суете не замечаем, как темнеет. Только зарядивший ливень заставляет вспомнить о географии. Оглядываемся. Понимаем, что лесок обернулся тайгой. Жена на глазах слабеет. Хрипит: “Это твои “напрямки”?! - но уязвить локтем уже не в силах.
- Это твой конец! - огрызаюсь злорадно, и моё воображение рисует припорошенный листвой скромный холмик.
Как в рассказах Джека Лондона, спасают нас собаки. Они лают как раз в тот момент, когда отчаяние уже затмевает всяческое желание сопротивляться. Ориентируясь на лай, полуголые и одичавшие, с корой между зубов и со следами жизнедеятельности на одежде, выползаем к цивилизации.
Завидев чешских селян на телеге, кричим: “Хенде хох... Гитлер капут!”, машем руками. Те признают в нас недобитых фашистов, проявляют радушие. Я бросаюсь им на грудь, лезу целоваться, утопая в слезах, говорю: “Братцы, славяне!”. Селяне в ответ, шипят: “оккупанты”, в сердцах плюют под ноги и воротят лошадей. Всхлипывая, цепляюсь за лацканы их пиджаков и протяжно вою: “Варловы Кары... Варловы Кары...” Тогда они смягчаются и берут нас в телегу.
Опустевшая станция выглядит уныло, встречает неохотно. Торговки, под нашими взорами, расползаются по щелям. Видимо что-то такое в нас было...
И, о радость!.. За крайним лотком, в ворохе тряпья и корзинок, разглядываю хозяйку шрапнельной вишни. Ору:
- Вишенка?!.. Сынок?!! - и с диким рёвом бросаюсь мстить.
Жена пытается удержать, кричит в спину: “Последний автобус!.. Брось её!..”
Кидается следом, отрывает мои пальцы от дряблого, куриного горла...
Наконец, мы покидаем Вары, оставляя за собой глубокий след, недодушеную отравительницу и кучи неизгладимых впечатлений.
- Скажи, что это конец! - умоляю я жену, лёжа на ступеньках отъезжающего автобуса.
Дражайшая успокаивающе гладит меня по лысине, ласково шепчет: “Завтра Ческе Будейовице, и тогда уж точно...”
Расплываясь в улыбке, я счастливо бормочу:
- Будеёбице!..
Эдуард РЕЗНИК
