Сад Тюильри

перевод с французского

- Так Вы, милочка, русская, - утвердительным тоном сказала старуха в черном платье со старомодной муфтой на коленях и переставила зонтик внушительных размеров к другой ноге.
- Да, мадам, - вскинула я глаза в удивлении, присаживаясь на свободный конец скамейки.
- Русские так красиво говорят по-французски, не глотают окончаний и прекрасно артикулируют, - утолила она мой интерес.
Я вежливо улыбнулась словоохотливой даме. Сад Тюильри утопал в зелени платанов.[!] Дети в матросских костюмчиках, белых муслиновых платьях и соломенных панамах с визгом бегали вокруг скамеек, на которых чинно восседали бонны. За чугунными прутьями ограды катили легкие коляски, запряженные тонконогими лошадками. Седоки небрежно лорнировали фланирующую публику.
В воздухе носились ароматы лета и ощущение едва сдерживаемой нервозности. Обрывками старых афиш шелестели над шляпами и котелками парижан страшные слова: «убийство в Сараево», «несчастный эрцгерцог Фердинанд», «война».
- Я знавала одну русскую, - задумчиво проговорила старуха, зябко поежилась и спрятала руки, обтянутые кружевом перчаток, в меховую муфту. - Ее забрал в Царство Мертвых бог Осирис буквально на моих глазах.
Подавив вздох досады, я незаметно отодвинулась на самый край скамьи. Жаль было покидать удобное место, отсюда прекрасно просматривалась вся аллея. Близнецы были как на ладони. Они усердно собирали букеты из опавших кусочков коры платанов.
- Как давно это было, почти сорок лет назад, - самозабвенно углубилась старая дама в воспоминания. - Ах, как я была молода и красива!
Я с сомнением покосилась на орлиный нос, острый подбородок, пергаментного цвета щеку, затененную полями шляпы с поникшим флердоранжем.
- Великий Феликс Надар фотографировал меня «ню» в своей студии. Надеюсь, Вам знакомо это имя? - бросила старуха пытливый взгляд на мое смущенное лицо. - Увы, этого и следовала ожидать, - усмехнулась она. - Вас, милочка, еще не было на свете. Боже мой! А ведь какая была эпоха!.. Французы объявили войну Пруссии и позорно проиграли ее, голодранцы вышли на улицы Парижа и провозгласили себя Коммуной. Через месяц восставших расстреляли, баррикады разобрали, жизнь потекла в прежнем русле. Фабричные трубы изуродовали городской пейзаж, стены Лувра покрылись копотью. Женщины и дети работали сутками за гроши, а мужчины спорили в пивных до хрипоты о народном счастье, деле Дрейфуса и искусстве. Париж стал мировым центром живописи. Именно тогда разгоряченные обидой и пивными парами молодые художники, завсегдатаи кафе Гербуа, решили организовать собственную выставку картин, которых упорно не замечали критики, отвергали корифеи и отказывались покупать владельцы галерей. Широким жестом Надар предложил устроить выставку в помещении своего бывшего ателье на бульваре Капуцинок. Ему всегда были свойственны безрассудные поступки под влиянием сиюминутного порыва. Вы бы посмотрели на него в то время!
Старуха вынула руку из муфты и очертила в воздухе некий абрис.
- Балагур, весельчак, мот, любитель изысканных блюд и женщин. Усы вразлет, волосы - по плечи, бархатная блуза, обжигающий взгляд и утонченные манеры. Добавьте загадочность его занятий - воздухоплавание и фотография, которые тогда еще были чем-то редким и непонятным, и вы в его сетях. Надар был на двадцать лет старше этих мальчишек: Клода Моне, Писсарро, Сезанна, Дега, Ренуара, и он прекрасно понимал, как они нуждались в деньгах... Милочка, Вам, должно быть, приходилось жить в мансардах? - старуха понимающим взглядом окинула мое скромное платье гувернантки.
- Да, - рассеянно улыбнулась я ей, краем глаза поглядывая на близнецов: они шушукались с мальчиком возле круглого бассейна.
- Тогда Вам не надо рассказывать, как жарко летом и холодно зимой в комнатушке под самой крышей дома. И голод был не редким гостем в жилищах богомазов. Художники не могли позволить себе роскошь писать одну картину несколько лет, как это делали их учителя, техника подмалевок и лессировок требовала долгой просушки холста. Они писали быстро, заканчивали картину чуть ли не в один присест, в краски подмешивали какую-то гадость для ускорения процесса сушки. В мансардах и мастерских при открытых окнах пахло ужасно. Позировать им было сущим наказанием. Тусклый свет газовых рожков и вонь выгнали их на улицу. Художники стали писать на пленэре. А, кроме того, от богемной жизни впроголодь, ядовитых испарений и тусклого освещения у многих испортилось зрение. Смешно, но та манера письма, которую впоследствии критики окрестили «импрессионизмом», имела под собой исключительно физиологическую основу. Художники писали именно то, что видели, а видели они нечеткость фигур, размытость цвета, расплывчатость черт лица. Боже, сколько гадких слов было сказано в их адрес! Так вот, выставка должна была положить конец их мучениям и показать всем их гениальность... Милочка, Вы слушаете меня? - старая дама выглянула из-под шляпы.
Я облегченно вздохнула: все трое мирно созерцали откормленных карпов на дне бассейна.
- Я прекрасно помню даже запахи, - с воодушевлением продолжила старуха, расценив мой вздох как выражение неподдельного интереса. - Как будто и не было этих четырех десятков лет. В полдень - жареной яичницы, табачного дыма, кофе и дешевого коньяка, в пять часов - травяной запах абсента, дымящийся суп, а ближе к ночи - дух сигарет, кофе и пива. Вечером все собирались в кафе у заставы Клиши. Какой только публики там не перебывало! Журналисты, критики, аристократы, коллекционеры предметов искусства, дамы полусвета, торговцы химерами, искатели бесконечного, строители Вавилонской башни и, конечно, художники. В тот вечер они сидели в зале с бильярдными столами, вяло перемывали косточки Эдуарда Мане, который отказался вступать в «Анонимное общество живописцев» и вносить шестьдесят франков в общую кассу, и переживали очередной день выставки. Публика не спешила оценить гениальность художников, за день ее посещало не более пятидесяти человек, да и те приходили, чтобы посмеяться над «мазней»... Русскую девушку привел, кажется, Огюст де Молен. Он подвел ее к столику и представил: «Мадмуазель Тамарa К.», - старуха произнесла русское имя на французский манер с ударением на последнем слоге.

Послышался грохот, треск и надсадный рев мотора. По набережной, распугивая наездников и пешеходов громкими звуками клаксона, промчался блестящий автомобиль. Близнецы застыли с открытыми ртами.
- Господь зачем-то создал таких женщин, которые при невзрачной внешности обладают некой дьявольской привлекательностью, - задумчиво проговорила соседка. - Мужчины чувствуют их кожей. Они тут же распускают хвосты, втягивают животы и начинают блистать остроумием. Ради таких женщин мужчины оставляют жен, детей, рвут старые привязанности и даже готовы пожертвовать делом своей жизни... Огюст де Молен подвел ее к столику и представил: «Мадмуазель Тамарa К. - медиум». Я заметила, как Сислей перестал пикироваться с актрисой Эллен Андре, как сверкнули глаза Ренуара, как пригладил усы Надар и как Дега, этот ярый женоненавистник, не разразился очередной утонченной колкостью.

Мимо скамейки прошел жандарм, близнецы вытянулись по струнке и отдали ему честь.

- Принесли еще темного пива в глиняных кружках, и разговор покатился по широкой спирали, - журчал рядом старческий голос. -Конечно, говорили о спиритизме, господине Месмере с его теорией «животного магнетизма», тайнах человеческой души, духах и оккультизме. Кто-то вспомнил почти анекдотичные случаи. Один произошел в салоне Лестрингеза: хозяин дома загипнотизировал одного из своих гостей, приказал тому раздеться и в одних подштанниках выйти на улицу. А другой случился в салоне госпожи Шарпантье: во время спиритического сеанса дух Вольтера плеснул шартрез в вырез корсажа виконтессы N... Все хохотали. Тамарa молчала и загадочно улыбалась. Надар не сводил с нее глаз, как будто меня уже не существовало... В том, что произошло дальше, виноват Дега. Он обрел свой обычный сарказм, скрестил руки на груди и, кривя губы в насмешливой улыбке, заявил, что в привидения верят только малые дети, его может убедить в существовании потусторонних сил лишь объективное материальное доказательство, например, фотография. Все подхватили эту идею, а Надар вскочил со стула и бросился обнимать Дега. Тамарa сидела прямо, с побелевшим лицом и стиснутыми руками... В конце концов, она согласилась, и буквально через минуту вся компания ввалилась в помещение нового ателье Надара. Он еще не успел обжиться в мастерской, повсюду царил хаос из сваленных без разбора вещей. Чего там только не было: старые сундуки и свернутые в рулоны ковры, арсенал старинного оружия и японские вазы, высокие ширмы и кальяны, доспехи самурая и бутыли с химикатами для обработки коллоидных пластинок, фотоаппараты различных размеров, треноги, чучело крокодила и даже каменная крышка от египетского саркофага, с нарисованным лицом и украшенная загадочными письменами... Ах, фотография - любимое дитя девятнадцатого века, волшебство стеклянной пластинки, которая навсегда сохраняла ваш облик. Уже не надо было сидеть полчаса в замороженной неподвижности, ощущая головой и спиной холод металлических фиксаторов. Однако изготовление фотографии было делом трудоемким. Визит в ателье стоил дорого, к нему готовились, как к торжественному выходу в свет. Дамы тщательно выбирали наряды, мужчины брились по-королевски. Декорации ателье соответствовали необычности момента. Публика любила фотографироваться на фоне экзотических предметов.

Близнецы уже успели помириться, поделили стеклянные шарики и сосредоточенно рассматривали их на свет солнца. Две девочки с локонами золотистого цвета завороженно следили за их действиями.

- Кому пришла в голову мысль вызвать бога Осириса, не припомню, - виновато призналась старая дама. - Солдаты Наполеона, вернувшиеся из похода против мамлюков, принесли с собой рассказы о пирамидах Долины Смерти, мумиях, несметных сокровищах египетских фараонов, загадочном сфинксе, занесенном по грудь песком бескрайней пустыни, и будоражащей ум тайне загробной жизни. Археологи, авантюристы и скупщики краденого ринулись на берега Нила. Египет вошел в моду. Считалось хорошим тоном держать дома небольшой саркофаг с мумией. Дамы ходили увешанные скарабеями и украшали полочки этажерок человеческими фигурками с головами шакалов, ритуальными сосудами для бальзамирования и папирусами с иероглифами... - старая дама уткнула подбородок в меховую муфту и некоторое время молчала. - В ателье Надара нас охватило нервно-веселое возбуждение, как будто в преддверии костюмированной мистерии. Кто-то раскатал ковры, кто-то разложил парчовые подушки и поставил ширмы, на свет божий появились курильницы, статуэтки священной коровы, кто-то зажег свечи в слюдяных фонарях. Крышку саркофага прислонили вертикально к стене, перед ней поставили низкое сиденье для медиума. Надар притащил здоровенный куб фотокамеры, водрузил его на треногу и спрятался под черной накидкой. Потом вынырнул, пробормотал: «Ничего не видно» и загремел металлическими деталями в ящике. Тамарa стояла в стороне, наблюдая за нашей возней. Мне показалось, что ей страшно. Надар подошел к ней, наклонился и прошептал что-то на ухо. Меня душило какое-то непонятное предчувствие.

Я машинально отметила, что близнецы, держась за руки, топают башмаками по гравию, стараясь поднять как можно больше белой пыли.

- Сислей рассадил всех полукругом. Получилась живописная группа, чем-то напоминающая не то пикник на траве, не то компанию римских сенаторов с наложницами в банях. Тамарa робко присела на низкий стульчик, пробормотала: «Я попробую» и застыла, опустив голову. В простом светлом платье в мелкий цветочек и шляпке из флорентийской соломки она выглядела совсем юной, трогательной и беззащитной. Разговоры и смех затихли. Где-то далеко за стенами ателье по булыжной мостовой цокали копыта лошадей и гремели колеса экипажей, развозивших запоздалых гуляк. Подвыпившие студенты пели нестройными голосами веселую песню. Две кокотки перекрикивались через улицу, сплетничая о клиентах. Но и эти звуки постепенно пропали, растворившись в густых сумерках ателье. Вязкая тишина окутала нас невидимой шалью... Я сидела возле крышки саркофага. Мне хорошо было видно, что ее поставили небрежно. Она опиралась снизу только на один угол. С другой стороны лежала кипа свернутых драпировок. Достаточно было бы легкого толчка, и тяжелый камень обрушился на хрупкую фигуру русской девушки. В неверном свете слюдяных фонарей мне показалось, что глаза нарисованного лика ожили и блестят осуждающей насмешкой, а кисти рук, сложенные на груди и придерживающие символы власти фараона, сжались в кулаки. От странных мыслей меня отвлек тихий голос. Нежный, мягкий голос ангельского происхождения читал стихи, от которых кровь стыла в жилах:

Думаю я о дне твоего погребения
И о последнем пути к вечному
блаженству
Здесь уготована тебе ночь
с маслами благовонными.
Здесь ждут тебя погребальные пелены,
Сотканные руками богини Таит.
Изготовят тебе саркофаг из золота,
А изголовье из чистого лазурита.
Свод небесный раскинется над тобой,
Когда положат тебя в саркофаг
И быки повлекут тебя.
Музыканты пойдут впереди
И исполнят погребальную пляску.
Заголосят плакальщицы по тебе.
Жрецы огласят список
жертвоприношений
Заколют для тебя жертвы
у погребальной стелы.
Поставят гробницу твою среди пирамид фараонов,
И колонны ее воздвигнут
из белого камня.

От монотонного голоса старой дамы повеяло сыростью склепа и запахом тлена. Я во все глаза смотрела на ее сухие губы, шепчущие строки заклинания, которые отдавались в ушах погребальным звоном.
- Все тело покрылось испариной от того, что я увидела дальше, - старуха прикусила губу и, почудилось мне, не решалась произнести нечто страшное. - Над головой русской девушки образовалось легкое облако, сотканное из обрывков нежнейшей паутины. Вначале оно было маленьким и едва видно колыхалось в воздухе, подобно озерной волне. Потом оно стало расширяться, удлиняться и постепенно все явственнее вырисовывались контуры человеческой фигуры. Длинные ноги, плоские ступни, узкие бедра, обернутые куском ткани, прикрывающей колена, разворот плеч под прямым углом, свободно висящие вдоль тела руки, голова в головном уборе в виде полосатого платка. Черты лица обозначены теневыми впадинами. Тело было молочно-прозрачным, но таким объемным! Не было сил отвести взгляд от видения. Фигура плавно подняла одну руку и, казалось, была готова произнести какое-то проклятие... И вдруг... С той стороны, где стоял фотоаппарат, раздался хлопок: «пах!», и сверкнула ослепительная белая вспышка. Я ослепла от яркого света, и в это время мое колено, без какого-либо участия с моей стороны, толкнуло крышку саркофага, та покачнулась и рухнула вниз... Зрение вернулось не сразу. В воздухе клубилась пыль. Странно, что все так и сидели, застыв в позах натурщиков, расширенными глазами уставившись на обломки каменной плиты. Кто-то чихнул, и я заметила девичью руку, придавленную куском гранита. Рука была совсем неподвижной...
Старуха вынула из муфты кисть руки в кружевной перчатке и поднесла ее к губам. Пальцы мелко дрожали, но голос ее звучал все также ровно и спокойно.
- На коллоидной пластинке проступили лишь неясные светлые пятна. Удивительно, что никто, кроме меня, белую фигуру не заметил. В газете «Фигаро» появилась маленькая заметка о несчастном случае, который унес жизнь молодой девушки русского происхождения. Но я-то знаю, что ее убил бог Осирис... Последний раз я видела Надара четыре года назад. Перед самой смертью. Худой девяностолетний старик, волосы совсем поредели, знаменитые усы обвисли, а в глазах тоска по уходящей жизни...
- Мадмуазель, мадмуазель! - вынырнули неизвестно откуда близнецы. - Скорее, там клоун на одном колесе!
Они схватили меня за подол юбки и утащили в противоположную сторону аллеи.
Едва дождавшись конца представления, я бросилась обратно. Близнецы упирались и недовольно сопели. Мне же не давала покоя мысль, что старуха, говоря о боге Осирисе, на самом деле имела в виду женскую ревность.
Скамейка была пуста. Рядом стоял усатый господин и терпеливо выгуливал карликового пуделя.
- Простите, мсье, - обратилась я к нему. - Здесь сидела пожилая дама с зонтиком и меховой муфтой.
- А-а, - приподнял он фетровый котелок. - Вы говорите о Старой Даме?! Это наша местная достопримечательность. Она иногда приходит в парк и рассказывает забавные истории. Фантазия ее поистине неистощима... Мадмуазель - русская? - лукаво прищурился мужчина и распушил усы.

август 2002 года