ЧЕЛОВЕК ИЗ АРКАДИИ
Зрители ломились в кинотеатры и, не попав, взволнованно ждали следующего сеанса. Смотрели фильмы с его участием по нескольку раз. Его имя часто упоминается вместе с именем Джинджер Роджерс – они снялись в 10 фильмах, которые перевернули жанр музыкальной комедии.
Вы не подумайте, что это – какой-нибудь киношный супермен, голливудский красавец и сверхталантливый актер. Он начал лысеть смолоду, его обширные залысины – его опознавательная физическая примета, у него торчащие уши, длинный подбородок... И тем не менее американский институт кинематографии назвал его пятым величайшим актером всех времен.
Гениальный чечеточник
Вы, конечно, уже догадались. Эта феноменальная заурядно-гениальная персона – Фред Астер – американский актер театра и кино, танцор, хореограф и певец. Впрочем, я не уверена, что наше американское русскоязычье знает его вплотную. Как-то я спросила у бывшего советского инженера, знает ли он, кто такой Фред Астер. Незамедлительно последовал ответ: «Это какой-то чечеточник?»
Бедный Фред Астер! С его мировой славой, с его вечной неуверенностью в себе, создающим шедевры за шедеврами, с его стремлением к совершенству в танце, которого он добился, сам тому не веря, с его, наконец, танцевальной виртуозностью, летучестью и артистизмом прослыть вульгарным чечеточником! Если бы он только узнал о себе такое – был бы потрясен до глубины души! Поскольку страдал – противоестественно при его громадном таланте – комплексом неполноценности.
Как хорошо танцевал Фред Астер? Так хорошо, как только позволяли его непрестанное беспокойство, окровавленные ноги его партнерш и возможности фильма. С 1905 года (ему было 6 лет) по 1932 (целая артистическая карьера!) Фред танцевал в паре со своей сестрой Адель в водевилях, с 1915 – в музыкальных комедиях. Пара была замечена, последовали приглашения – сначала в Лондон, затем на Бродвей. Адель была беспечна, жизнерадостна, импровизировала (к величайшему беспокойству ее брата) в танце, делала ошибки, была просто очаровательна, тогда как ее всегда напряженный и озабоченный братец отрабатывал – год за годом – подступы к «идеальному» свободному танцу. Их пара распалась в 1932 году, когда Адель вышла замуж за своего страстного поклонника лорда Чарльза Кавендиша, сына герцога Девонширского.
Фред чувствовал себя покинутым. Отсюда его постоянное беспокойство, неуверенность, его – если хотите – асексуальность, потому что он привык общаться с партнершей как с сестрой, без всяких любовных ужимок. Давно налаженная успешная карьера лопнула, как воздушный шарик. Фред искал для себя новых артистических подмостков, новых возможностей в танце. Наконец нашел, как он говорил, «нового бэби». Это не была Джинджер или другие партнерши – это был фильм.
Отчет о первой кинопробе Астера в Голливуде гласил: «Петь не умеет. Играть не умеет. Залысины. Также танцует». Кинопробы оказались явно неудачными, но в 1933 году состоялся его кинодебют в успешной киноленте «Танцующая леди», где он играл самого себя и танцевал с Джоан Кроуфорд.
Первая встреча
с Фредом Астером
Я не могу забыть моей первой встречи с Фредом Астером – он подействовал на меня в тяжелую минуту эмигрантской жизни как чудесный целитель, как могучий антидепрессант.
Я только что приехала с семьей в Нью-Йорк и уже по загаженной и гнилостной дороге из аэропорта, застроенной по бокам типовыми уродливыми шестиэтажками и не имеющими никакого архитектурного достоинства коттеджами, я уразумела, что этот Нью-Йорк, в котором мне предстояло жить, не имеет ничего общего – ничего! – с тем, вымечтанным по рекламному альбому «Архитектура США», сверкающим и дивящем на каждом шагу мегаполисом.
Мы сняли квартиру где-то на задворках верхнего Манхэттена. Боковые окна упирались в окна соседних домов, а окно на улицу смотрело на расположенный впритык огромный дикий камень или небольшую скалу, оцепленную ржавой проволокой и заваленную снизу экскрементами и мусором в разной степени гниения. Почему-то этот вид загаженного камня особенно удручал меня. В квартире хозяйничали тараканы, нас они ни в грош не ставили. В каждой комнате они устраивали на полу оживленные митинги, а к вечеру выползали на стены гигантские тараканы и тихо, неподвижно там сидели. Мы их ужасно боялись, но позже узнали, что это совершенно безобидные, легко ранимые водные жуки (оставляющие в неловкой руке свои ветхие доспехи – надкрылья, лапки и сяжки).
Продолжаю свой жалостный рассказ, приближаясь к Фреду Эстеру. Понятно, мы были подавлены убожеством и мерзостью нашего американского «заграничного» житья. Наша воля преуспеть в Америке в писательском звании сильно тогда поколебалась. Сами того не сознавая, мы по собственному желанию отказались от самого лакомого – для гуманитариев – куска американского пирога. Из Советского Союза мы вывезли солидный диссидентский и литературный багаж. Наша фотография, вместе со статьей о нас, появилась на первой странице «Нью-Йорк таймс». Нам предлагали аспирантуру вместе с преподаванием русского языка и литературы в нескольких колледжах (Мичиганский университет в Анн Арборе, Дюк университет, Иллинойский университет и т.д.) Мы с возмущением (стыдно вспомнить!) отказались от этих захолустных (как нам казалось) колледжей, признавая по советской мерке только столичные (столичные мы тоже получили и с порядочным грантом, но только на три года). Мы понятия не имели о – как пишет Нина Берберова – «райской жизни на университетских кампусах». Еще стыднее вспоминать, как руководитель славянской кафедры Иллинойского университета приехал за нами в Нью-Йорк, а мы скрывались от него, несколько раз сорвали встречу, и тогда он с отчаяния взял на наше место поэта Дмитрия Бобышева. До сих пор раздражает и язвит наш советский идиотизм, основанный на полном невежестве, и советский же интеллигентный идеализм. Для чего мы сюда с такими трудами и опасностью ехали? – спрашивали мы себя. Чтобы преподавать русский язык в американской провинции? Нет, мы должны здесь быть писателями, о чем мечтали и не могли исполнить на родине. Нет, нет и нет!
Мы этого добились и стали американскими журналистами и политологами. Но я до сих пор мечтательно прикидываю на себя жизнь в идиллических кампусах, общение с американскими коллегами, а главное – со студентами, чего мне очень не хватало в нашей уединенной писательской жизни. А также обеспеченный немалый достаток. Я так думаю, что глупее и легкомысленнее нас к собственному будущему никого в эмиграции не было. Мы относились с презрением к эмигрантам, занятым «добычей деньжат», которые, как известно советскому интеллигенту, «к жизненному опыту не принадлежат». А сейчас я мечтаю стать богачкой, чтобы объездить, пока ноги держат, весь удивительный мир.
Вернемся в квартиру. От нее – кратчайший переход у меня к Фреду Астеру.
Помните, Раскольников у Достоевского говорит, вспоминая свое преступление: «Квартира тут много значила». Так и у меня. Но только меня загаженная квартира довела не до убийства или самоубийства, а до шоковой депрессии. Помню, пол и стены на кухне были покрыты слоями прогорклого жира, который, очевидно, не вымывали многие годы. Газ еле тлел, а когда я подняла верхнюю крышку, то увидела с отвращением, что все пространство вокруг горелок забито жареной картошкой, всевозможными остатками пищи, включая целые сосиски, и опять же многослойным жиром. И тогда я начала рыдать. Как никогда во взрослом состоянии себе не позволяла. Душераздирающе, настырно, зло. И надо было так случиться, что в это как раз время выбросили на помойку, отлично просматриваемую из нашего окна, все содержимое соседней квартиры, где недавно умерла хозяйка. С этой немыслимой щедростью американских выбросов мы были уже знакомы. И вскоре Володя внес и поставил передо мной, рыдающей на кухонном столе, черно-белый телевизор «Хитачи» с большим по тем временам экраном. Как мы и ожидали, телевизор не был мусором, а недурно работал. Прогнав по всем программам, я остановилась там, откуда несся взволнованный гул и восторженный хор пасхального парада и порхал, как бы подбитый ветром, совершенно отпадный танцор. Оттерев слезы, я так и влипла в экран.
Спасибо, Фред Астер!
Это было само совершенство. Лучше, иначе, пленительней танца, чем фредастеровская феерия, нельзя было не только представить, но и придумать. Непрерывно экспериментируя в танцевальных жанрах, он выжал из танца, казалось, все его технические и романтические возможности, достигнув – в самом деле! – идеала. Когда он только закидывал руку на талию своей партнерши (среди них – талантливейшие актрисы и танцорки, но Фред их всех затмевал), это был такой властный, безличный жест, будто в нем (Астере) не осталось ничего личного, будто он был самим олицетворением танца.
И созерцание такого упоительного творческого блеска – в пении, музыке, танце – вызывало восторг, умиление, радость и счастье. Да – и счастье, как будто даже личное счастье – так обычно действует на читателя, на зрителя крупный, развернувшийся во всю свою силу талант. Ко всему прочему Фред Астер еще и пел (и почитался в Голливуде как выдающийся певец, уступая только Бингу Кросби), и был способным актером. Но эти его дополнительные творческие свойства ничего не значили в отрыве от танца, как и его маловыразительное, заурядное (однако симпатичное и миловидное) лицо не отвлекало зрителя от его основной творческой функции: вихря – будто ветром взметенного и воздухом подбитого – танца.
Мне повезло. В этом позднем (1947 год), но животрепещущем мюзикле «Пасхальный парад» объединились великолепные таланты Голливуда (прославленный композитор и поэт-песенник Ирвинг Берлин, ослепительная Энн Миллер, совершенно удивительная и чарующая в своих разнообразных талантах Джуди Гарленд). И еще – парящий, как эльф над паркетом, гений танца Фред Астер!
Было от чего возрадоваться и преисполниться оптимизмом и «жаждой жизни»! Целительный эффект этого чудного мюзикла был так силен и глубок, что действует до сих пор. Все мои эмигрантские горести и фобии вмиг испарились, а вместо них – мощный приток адреналина. Да и как можно хандрить и плакаться, когда прямо на твоих глазах осуществляется, как будто без всяких усилий, это чудо астеровского танца, состоящего из как бы растительной пластики, обаяния, безукоризненного сочетания ритма, стиля и темпа!
Хлеба и зрелищ!
Когда я позднее просмотрела все, что нашла в кино и на ТВ, мюзиклы с Фредом Астером, я нашла в них, конечно, массу нелепиц и прямо вздора – инфантильные сюжеты, вздорные конфликты, лезущая в глаза роскошь, долларизм, переслащенные мелодии и песни, любовь с первого взгляда, душещипательные хэппиэнды. О некоторых из них и говорить всерьез просто нелепо. Но эти недостатки стиля и содержания легко пропустить, когда танцует – и в главной роли – Фред Астер с одной из своих блестящих партнерш.
В тяжелые времена Великой депрессии Голливуд выпускал свои развеселые мюзиклы один за другим, в том числе десять – с участием звездной пары Фред Астер – Джинджер Роджерс. Эта пара, а вместе с ней и фильмы имели оглушительный успех. Экономя на необходимом, народ валил на жизнерадостные, развлекательные и беспроблемные голливудские и бродвейские мюзиклы. Либеральный истеблишмент тех времен обрушился на идиллизм и беззаботность, на «сладкую ложь» этих обольстительных мюзиклов, разойдясь во мнении с массовым зрителем. Критики называли голливудскую «конвейерную» продукцию чуть ли не по Марксу – «опиумом для народа», тогда как народ получал в эпоху экономической катастрофы необходимо нужную для выживания порцию радости, мечты, удовольствий, упований и надежд.
Да, если хотите, эти шикарные мюзиклы были американским вариантом извечной римской формулы для недовольного плебса: «Хлеба и зрелищ!» И я не вижу ничего рабского или унизительного для народа, как всегда утверждали марксисты, ни в римской формуле развлечения и отвлечения от тягот жизни, ни в американской. И недаром только что в нашу устрашающую по своим темпам экономическую рецессию неожиданно появились сразу три книги о Фреде Астере. Уверена, что и на экранах кино и ТВ вскоре будет виртуозно парить и виться над паркетом этот непревзойденный король танца в музыкальной комедии. Ведь он не зависит от времени. Это о нем говорили, изумляясь кристальной чистоте его стиля и невероятной сосредоточенности на танце: «Во Фреде Астере мало человеческого, в нем нет секса, он абсолютно неэротичен». Но, полностью пренебрегая лишениями, тяготами и убожеством 30-х годов, Астер дает понять, что искусство не имеет ничего общего с жизнью. Это здесь «Гражданин Кейн» изменяет себе. Он слишком тяжело и неуклюже налегает на «Америку». «Цилиндр», «Время свинга» и другие мюзиклы с Фредом Астером – это прогулки по Аркадии.
А среднему американцу сейчас как раз необходимо «хлеба и зрелищ». Хлеб ему дает обамовский колоссальный экономический бэйлаут, а вот зрелище – и какое упоительное, живительное зрелище! – может поставить незабвенный Фред Эстер. Он - профессиональный волшебник, преображающий на полтора часа мрачную действительность в сказочную феерию.
comments (Total: 4)