Шагал и время

Шагал занимал особое место в нашей семейной летописи. Отец мой был профессиональным художником-декоратором. Его первым театром стал Еврейский Народный театр в Вильно, который был очень похож на театр, описанный в романе Шолом-Алейхема «Блуждающие звезды». Театр в сезон ставил одну-две постановки, которые показывали в первую очередь в Вильно, а затем гастролировали по всей Польше - по городам и местечкам, где было еврейское население.[!]
Это было нелегкое предприятие - поставить спектакль. Ограниченные финансовые возможности заставляли упрощать все, и в первую очередь декорации. Меценаты - любители еврейского театра - помогали, конечно, но участники спектаклей должны были быть истинными патриотами искусства, чтобы реально нести его в массы. Если надо было, художники становились плотниками, грузчиками, установщиками. Музыканты продавали билеты, а актеры перед спектаклем выходили на улицы и рекламировали предстоящее представление. Многогранность таланта участников спектакля помогала ставить истинные художественные постановки с минимальным количеством людей. Так, мой отец, кроме участия в массовках, играл на скрипке, мандолине и банджо, где это требовалось по пьесе.
Получив формальное художественное образование в Академии изящных искусств в Берлине под руководством проф. Вагнера, отец рано понял и проявил интерес к новым в то время направлениям в искусстве, таким, как сюрреализм, абстракционизм и т.п. Уже известный, но не понятый и не принятый публикой Марк Шагал привлек внимание отца, который пригласил художника для разработки эскизов декораций к двум готовящимся спектаклям.
Подготовив несколько вариантов эскизов, Марк Шагал приехал в Вильно и представил их на утверждение моему отцу. Семья отца с почтением и восторгом приняла Шагала и в знак благодарности купила несколько картин для художественной галереи отца. Какова судьба этих и других картин галереи? Не знаю, за исключением судьбы двух эскизов.
В августе 1939 года отец, свободно говоривший на немецком языке, познакомившись с «Майн Кампф», слушая бесноватого Гитлера, понял, что надо уходить от кошмара гитлеровской оккупации. Оставив все, взяв только самое необходимое, вместе с женой и ребенком перешел границу с Россией недалеко от Витебска. Семья отца, состоявшая из более чем ста человек, не поняла и не поддержала его действий. Пожилые люди, помня Первую мировую войну и считая немцев культурной нацией, думали, что бесноватый фюрер утихомирится. Все, что он говорил, считали пропагандой и не думали, что реальные угрозы Гитлера в адрес еврейского народа будут вскоре претворены. Но отец был настойчив, независим и твердо решил избежать того, что потом получило название Холокост. Вместе с одеждой, постельным бельем и другими пожитками отец взял кисти, тюбики красок, бумагу для эскизов и... два эскиза Шагала к спектаклям.
В Минске отец получил работу художника-декоратора в театре оперы и балета, и мы вселились в одну из репетиционных комнат. Сделав простые рамки, отец украсил наше примитивное жилье эскизами Шагала. Вскоре отец получил комнату и две картины Шагала перекочевали со стены репетиционной в маленькую комнату на Мотовелозаводе.
Пропущу четыре года эвакуации в Самарканде и вернусь к судьбе картин Шагала. В августе 1945 года мы возвратились в разрушенный на 80 процентов Минск. Получили комнату в одном из двух бараков, построенных немцами рядом с полуразрушенным театром оперы и балета, и отец приступил к работе в одном из строительных управлений. В первый же выходной отец и мать на трамвае поехали на Мотовелозавод посмотреть, что случилось с их квартирой, не надеясь найти что-либо уцелевшим. Однако оказалось, что в квартире все осталось таким, каким родители оставили в июне 1941 года, когда уходили из Минска. В квартире жили незнакомые люди.
Отец открыл шкаф, вынул мамино зимнее пальто, надел на маму, вынул свой костюм и пошел искать грузовик, чтобы увезти все остальное. Сколько он искал грузовик - не знаю, но когда приехал, почти ничего в доме не осталось - все было перенесено к соседям. Как ни странно, две картины Шагала никто не тронул. Отец снял картины и унес их к себе.
На следующий день произошло событие, о котором долго потом вспоминали в нашей семье. Через Минск из Берлина двигалась на восток танковая часть, которой командовал двоюродный брат отца майор Илья Вигушин, прошедший всю войну, награжденный многими орденами и медалями. Он правильно предположил, что отец должен быть где-то в районе Театра оперы и балета. Встретились, отец сразу же рассказал ему историю с имуществом. Недолго думая, Илья снарядил танк и грузовик с солдатами, посадил рядом моего отца, и они поехали на Мотовелозавод к дому, где мы жили до войны. Въехав во двор, пушку танка нацелили на окна нашей квартиры, и дядя, стоя на подножке «Виллиса», приказал всем жителям выйти во двор, дал им 15 минут на то, чтобы вынести и положить перед ним все вещи из квартиры моего отца. В подтверждение серьезности его намерений автоматчики из грузовика дали несколько очередей в воздух. Короче, через несколько минут перепуганные жильцы дома сложили во дворе все наши пожитки. Конечно, Илья рисковал иметь «неприятности» за подобную операцию, но его ненависть к тому, что натворили фашисты и их приверженцы из местных, смерть его родителей и многих родственников подсказали ему именно это необычное решение. Да и время было иное, когда победителей не судили.
В 1948 году нашей семье дали комнату на втором этаже в двухэтажном доме на улице Горького. Дома, а их было пять, построили немецкие военнопленные, лагерь которых находился в ста метрах от линии домов. Со второго этажа мы могли наблюдать, что происходило за колючей проволокой. Каждое воскресенье немцы играли в футбол, и многие мои друзья приходили ко мне на просмотр матчей. В будние дни военнопленные выезжали под охраной автоматчиков на работы по восстановлению разрушенного Минска. В основном расчищали развалины, очищали кирпичи, дерево и аккуратно складывали все это для последующего использования.
Отца, свободно говорившего на немецком, послали в лагерь отобрать бригаду маляров. Один из военнопленных в знак благодарности за включение его в бригаду написал маслом небольшую картину - пейзаж его родной деревни, и в красивой рамке подарил отцу. Отец вмонтировал за полотном два эскиза Шагала и прикрыл сзади аккуратно вырезанным куском фанеры, покрашенным в цвет рамки. Несколько лет висел этот пейзаж, и никто, кроме отца, не знал, что за сокровище хранится у него. Правда, мне он не раз рассказывал о прошлой театральной жизни, встречах с актерами, художниками и, конечно, Марком Шагалом, но раскрыть секрет картин Шагала боялся - мальчишка может проговориться, и кто знает, какие неприятности могут ждать его в те времена, когда малейшее отступление от установленных режимом правил влекло к ссылке, тюрьме, а возможно, и к смерти. Так, у одного из его друзей заметили «паркеровскую» автоматическую ручку. Ручку забрали и на пять лет отправили в Сибирь на заготовку леса. А тут картины Шагала!
Настал 1953 год. Слухи о погромах были похожи на правду, а о строительстве поселений в Сибири для всех евреев говорили чуть ли не в открытую. Дело о евреях-врачах, якобы пытавшихся отравить лучших из лучших руководителей партии достигли своего апогея. От информации, исходившей из газет, радио, соседей, сотрудников, говоривших всякую чушь на евреев, нервы были на пределе. У входа в коридор стоял мой маленький школьный чемоданчик с отцовским теплым нижнем бельем, носками, полотенцем, мылом и зубным порошком.
Дело было в феврале. Ночью мы услышали стук в дверь и крики с требованием: «КГБ - откройте немедленно!». Отец не знал, что делать. Второй этаж, балконная дверь на зиму забивалась, щели дверей и окон затыкались ватой и бумагой, приклеенной крахмальным клеем к рамам. Только форточку можно было открыть. Решение отца - уничтожить «улики», которыми были, по его мнению, картины Шагала, спрятанные в рамке с немецким пейзажем, и бинокль, подаренный мне одним военнопленным для просмотра футбольных игр. Еле протиснувшись через форточку, отец спрыгнул с балкона и побежал к надворной уборной за домом. Спустив «улики» в дырку, он тем же путем вернулся домой.
Проснулись от стука соседи, начали выходить на лестницу, спрашивая, что случилось. Увидели двух пьяных лейтенантов КГБ, перепутавших, разыскивая своих знакомых девушек, дома. Кто-то вызвал милицию, пьяных лейтенантов увели. Видимо, какие-то разбирательства с ними велись, но отцу ничего не сказали. Только однажды приехала за ним легковая машина из КГБ, и офицер вежливо попросил поехать с ним. Как позже отец вспоминал, его привезли на Комсомольскую в здание КГБ, сказали, что извиняются за инцидент, мол, перепили молодые лейтенанты, и спросили, есть ли у отца какие-либо претензии к ним. Дали заранее подготовленную бумагу, в которой так и было сказано: претензий нет. Отец подписал бумагу и его отвезли, к нашей радости, домой.
Так вот ни за что пропали картины Шагала.