ТЕАТР, говоривший НА ИДИШ
Культура
В Еврейском музее на Пятой авеню открылась выставка «Марк Шагал и артисты Еврейского русского театра: 1919-1949». Двести с лишним живописных работ и прикладных экспонатов, большинство из которых ранее не демонстрировалось, доставлено в Нью-Йорк из частных коллекций России, Израиля, Франции, США.
В центре вернисажа - знаменитые фрески Шагала, выполненные им для ГОСЕКТа (Государственного Еврейского Камерного Театра). Здесь же - более ста картин и рисунков к спектаклям: акварель, гуашь, карандаш. Причудливые манеры кубизма, футуризма, синкретического кубофутуризма: Натан Альтман, Роберт Фальк, Игнатий Нивинский, Исаак Рабинович, Александр Тышлер...
Почему они все - еврейские режиссеры, актеры, художники - так самонадеянно считали, что теперь все можно - спокойно жить, рисовать что хочешь, ставить на сцене что нравится и не бояться откровенного крамольного подтекста? Почему не опасались примыкать к новомодным «...измам» в искусстве?
Потому что в послереволюционной России евреям так казалось... (О, если бы им, все время ждущим милости от сильных мира сего, хоть чуть-чуть бы меньше «казалось», если бы в очередной Исход они собирались побыстрее - как тогда, в Египте!) Но Октябрьская революция давала хмельную свободу - и этот хмель затмевал разум.
Царский указ о черте оседлости после Октябрьского переворота 1917 года был отменен, национальная самоидентификация всячески приветствовалась: она еще не называлась ни «националистическими предрассудками», ни «космополитизмом»... В России открылись школы на языке идиш, в послереволюционной Москве распахнули двери два театра - «Габима» и «ГОСЕТ». Первая труппа была образована за пять лет до октябрьских событий, спектакли шли только на иврите. В 1918 году «Габима» (буквально «подставка», пюпитр для Торы) перебралась из провинциального Белостока в Москву, где ее взял под царственное крыло сам Станиславский. Директором «Габимы» был назначен молодой Евгений Вахтангов, который иврита не знал. Это, однако, не отменило сокрушительного успеха спектаклей «Дюбюк» и «Голем», поставленных по мистическим сюжетам с элементами народного фольклора. Постановки были необыкновенно ярки, нескованный актерский экспрессионизм и причудливые визуальные эффекты подтверждали тезис о новом мире - загадочном и прекрасном: только в нем, казалось, возможна эта инсценированная радость жить, помноженная на сказку...
Но сказка кончилась довольно быстро: не знакомый большинству зрителей язык, ассоциирующийся в основном с молитвами, стал восприниматься атеистически настроенной публикой все более враждебно. Глиняное существо Голем призвано было символизировать революцию, но в сценическом воплощении оно слишком уж походило на монстра, пожирающего своих детей. Фантасмагорические рисунки Игнатия Нивинского к спектаклю, его выразительная декорация разрушенной синагоги (она на выставочном фото) дополняли тревожное впечатление... На театр начали откровенно давить, упрекая в несоответствии новым идеалам мироустройства. В 1926 году актеры - благодарение судьбе, не остановленные и не схваченные - уехали в Палестину, где и остались. Сегодня «Габима» - национальный израильский театр, а о том, что много лет назад было сыграно в Москве, свидетельствуют фотографии, рисунки, эскизы костюмов, сами костюмы, рукописные партитуры: пусть взгляд посетителя выставки не будет тороплив...
Московский Государственный Еврейский театр на идиш просуществовал гораздо дольше - тридцать лет. Учрежденный в послереволюционном Петрограде Алексеем Грановским, ГОСЕТ перебрался в Москву спустя сезон, в 1920 году. Там он был переименован в Государственный Еврейский Камерный Театр (ГОСЕКТ) но слово «камерный» не сузило творческих масштабов, а уж опека правительства и вовсе гарантировала процветание. «Евсекция» - показательная Еврейская секция коммунистической партии - всячески поддерживала театр, находя его мощным идеологическим оружием против коррумпированной буржуазии и хищнического капитализма. Театру дали трехэтажное здание. На сцене ставились местечковые и современные драмы и комедии: «Агенты», «Мазлтов», «Это ложь!» по Шолом-Алейхему, «Колдунья» по пьесе Аврома Гольдфадена с несравненным Вениамином Зускиным в главной роли, драма «Уриель Акоста» Карла Гуцкова о португальском еврее, вынужденно принявшем христианство и затем доведенном собратьями-иудеями до самоубийства... Пьеса аппелировала к советской власти: религия обличалась в ней как мракобесие. Принято было думать, что все постановки ГОСЕКТа своим пафосом восхваляют «красную новь», и только очень понимающий зритель мог догадаться, что моментами простенький, моментами замысловатый юмор на деле обличает тиранию... Но это понимали не все: неудержимая пластическая свобода, дерзкие декорации, взрывная музыка говорили о веселье!
Одним из первых в театре был поставлен спектакль «Вечер Шолом-Алейхема»: главную роль Менахема Мендела - незадачливого ловца еврейского счастья - играл экспрессивный Соломон Михоэлс. Для создания декораций и костюмов был приглашен молодой художник - действительно молодой, но уже с мировым именем - Марк Шагал. Он неистово жаждал работать для театра и за несколько недель расписал зрительный зал - стены, потолки, даже занавес.
Шагал был учеником Иегуды Пэна - первого еврейского художника черты оседлости, создавшего собственную школу искусств. Россия-мать убила престарелого мастера в 1937 году, а Запад долго не замечал его ослепительных пейзажей и совершенно потрясающих портретов. Из этого корня и вырос витебский гений Марк Шагал - родившийся в доме, где искусству было совсем мало места.
Каждый год в семье грузчика из селедочной лавки Хацкеля Сегала следовало прибавление: из честной бедности было не выбиться, и она к высокому не располагала. Первенца нарекли Моисеем – казалось бы, кто, как не пророк Моисей, запрещал «делать изображение того, что на небе вверху, на земле снизу и в воде ниже земли» - дабы просто творец не приравнял себя к Творцу с заглавной буквы...
Тем не менее мальчик, игравший на скрипке и певший в синагоге, рисовал упоенно, и очень скромно образованная мать Ита-Фейга отвела сына к Иегуде Пэну, острый глаз которого не проглядел избранника. Учитель рисовал набожных евреев, ремесленников, горожан. Его великий ученик впоследствии скажет свое парадоксальное: «Не будь я евреем, я не стал бы художником – или уж стал, но совсем другим...»
Марк-Моисей был несколько нервным и истеричным – вероятно, вследствие пожара, случившегося в городе в день его появления на свет. С этой же нервозностью и истеричностью он восклицал, отбывая за границу на деньги поклонника Макса Винавера: «Витебск, я тебя покидаю. Оставайся один со своими селедками!»
Однако пожар из ужаса превратился в пожизненную болезненную любовь: так волшебно все преображалось вокруг, когда горело... А родной город из провинции, в которой тесно, превратился во второй Париж, о котором плачет сердце: «Почему я всегда рисую Витебск? В этих картинах я творю собственную реальность, наново пересоздаю дом...»
Почему вообще случилось чудо, почему еврейскому местечку суждено было воспарить над землей и остаться в памяти поколений? Это знает разве что Создатель - а хасидская традиция, которой была привержена семья Шагала, учила его не бояться. Нет радости в страхе, в заунывной молитве – есть парение по вертикали, как по лестнице Иакова. Он и ощутил ее.
Но, кроме радости, была еще и война – Первая мировая, отодвинувшая возвращение художника в Европу на восемь долгих лет. После Октябрьской революции Шагал с женой Беллой и маленькой дочерью Идой вернулся в Витебск, где молодые остановились в доме родителей Беллы. Шагал был абсолютно искренен в желании посвятить свое творчество революции, обещавшей раскрепощение духа и равноправное участие евреев в жизни общества. И при том, что местные коммунисты не были, мягко говоря, счастливы оттого, что корова на полотне художника-новатора оказывалась зеленой, а лошадь взлетала, сам он верил: полное признание еще придет!
Да, Россия вздыбилась, озверела, но известная фигура мирового авангарда Марк Шагал покуда не чувствовал себя во враждебном окружении и готов был истово служить своим на своей земле. Его назначили комиссаром изящных искусств Витебска, он учредил в родном городе Народный Институт искусств и лично обучал молодых. Однако менее чем через два года ему пришлось все оставить, свирепо рассорившись с Казимиром Малевичем. Вместе с семьей, полный новых надежд, Шагал переехал в Москву, где ему и предложили сделать роспись театрального зала и мизансцену первого спектакля Камерного еврейского театра. «Вот случай перевернуть старый еврейский театр, его натуралистический психологизм, его прикленные бороды!» - пылко напишет он в воспоминаниях.
...Главное настенное панно, которое приехало в Нью-Йорк с остальными экспонатами, - длинное, монументальное, называется «Введение в новый национальный театр». Эта полихромная роспись, погружающая зрителя в спектакль, словно двигается наподобие циркового представления. На переднем плане изображен известный критик Абрам Эфрос, вносящий Шагала на руках: посвящение в таинство театра! В центре персонажи образовывают круг, среди них – бедный карлик (актер Н. Крашинский) и неистово, как вихрь, отплясывающий Соломон Михоэлс, галантно поддерживающий за копытце козочку...
На противоположной стороне помещено еще четыре холста: «Скрипач» - вариация на европейскую тему, экстаз творчества, захлестывающая стихия бессознательного и поиск конкретного сумасшедшего цвета: зеленое лицо - это чистое веяние парижских художественных ателье и «Улья» - дома-корабля со множеством дешевых студий, где Шагал поселился в 1911 году и где ни одна формалистическая концепция не казалась бредовой... Мрачная фовистская фигура музыканта еле вписывается в стесняющую раму, но в книге Бытия ей, надо полагать, не было бы тесно: в мрачных чертах можно угадать равно и нищего, и странствующего раввина, и самого пророка, доставившего народу своему заповеди... «Переписчик Торы» («Литература») - образ поэта-мечтателя, «Бадхан» - увеселитель на свадьбах: кажущаяся необязательность очертаний придает ему некоторую чертовинку... «Танец» – танец и есть: и сегодня с ума можно сойти от громадной свекольнолицей тетки, железно оттаптывающей свое на сцене жизни...
...Его герои были веселы, но свет вокруг постепенно мерк. Шагал еще творил, еще учил одаренную молодежь и все больше чувствовал изолированность и от консервативных правых, и от идеологически ангажированных левых. Радостное возбуждение от «связи с народом» (в своих воспоминаниях он данное сочетание не закавычивал!) трансформировалось в отчетливый страх быть подмятым, уничтоженным этим самым народом, ставшим слепоглухой толпой. Летом 1922 года Марк Шагал с семьей выехал в Берлин, чтобы не возвращаться к всесокрушающему коллективному началу. Все созданное им в России - России и осталось.
После него спектакли ГОСЕКТа оформляли Натан Альтман, Александр Тышлер, Игнатий Нивинский, Роберт Фальк. Последний рисовал плакаты, декорации и эскизы костюмов к мистической трагедии «Ночь на Старом рынке» (1925), и сегодня эти пляски смерти (в которых присутствуют смех и ужас, смещенные линии и размытая реальность, миф и гротеск - все, кроме дубового социалистического реализма) выглядят роковым предзнаменованием.
В 1928 году успешная труппа ГОСЕКТа была отправлена на гастроли в Европу: Варшава, Берлин, Париж, Вена. Европейская пресса заходилась от восторга, а советская обрушилась на актеров с уничтожающей критикой за встречу с деятелями сионистского движения. В январе 1929 года все они были отозваны из турне. Испугавшийся расправы Грановский остался в Берлине, руководство труппой принял на себя Соломон Михоэлс.
...Вот он в видеоролике - надевающий парик, смеющийся, эксцентрично жестикулирующий. И еще один сюжет на музейном экране, уже не театральный: Михоэлс на трибуне. Нет грима, нет декораций - есть страсть и убежденность! После нападения Германии на Советский Союз был сформирован Еврейский антифашистский комитет, руководство которым, как и руководство театром, было отдано Михоэлсу. В 1943 году делегация комитета отправилась в поездку по многим странам мира, чтобы обеспечить поддержку Советам: там-то неистовый Соломон и произносил вдохновенные речи об СССР с человеческим лицом перед огромными толпами народа, и страшно сейчас их слушать потому, что очень хорошо известно, что последовало потом...
Когда в декабре 1947-го он сказал свое слово одобрения резолюции ООН об образовании Государства Израиль, в голосе его было то же божественное вдохновение. Националистическую симпатию благодарные власти учли. До зверского убийства Михоэлса в Минске оставался месяц, до расстрела членов Еврейского антифашистского комитета, среди которых был блистательный актер ГОСЕТа Вениамин Зускин, - полтора года...
Вот портрет Михоэлса работы Натана Альтмана: лицо почти спокойное, как будто страсти уснули, линии мягки, чуть асимметричны, а лоб огромный, сократовский. Вот опять останавливает посетителя экран, на котором ерничающий, едкий, хитрый и сам себя обманувший король Лир - такого не смог повторить на сцене ни один крупный мировой актер.
...Рисунки, бесчисленные снимки: сцены из спектаклей, актеры в зарубежном вояже, в гриме перед выступлениями, на сцене. Это всего лишь фотографии, но они - свидетельство чуда: многие из них находились в Государственном центральном театральном музее имени А.А.Бахрушина, где в 1953 году произошел пожар - слишком явно не случайный: от Еврейского театра после убийства Михоэлса и разгрома антифашистского комитета не должно было остаться ни следа, ни памяти.
Остались.
В центре вернисажа - знаменитые фрески Шагала, выполненные им для ГОСЕКТа (Государственного Еврейского Камерного Театра). Здесь же - более ста картин и рисунков к спектаклям: акварель, гуашь, карандаш. Причудливые манеры кубизма, футуризма, синкретического кубофутуризма: Натан Альтман, Роберт Фальк, Игнатий Нивинский, Исаак Рабинович, Александр Тышлер...
Почему они все - еврейские режиссеры, актеры, художники - так самонадеянно считали, что теперь все можно - спокойно жить, рисовать что хочешь, ставить на сцене что нравится и не бояться откровенного крамольного подтекста? Почему не опасались примыкать к новомодным «...измам» в искусстве?
Потому что в послереволюционной России евреям так казалось... (О, если бы им, все время ждущим милости от сильных мира сего, хоть чуть-чуть бы меньше «казалось», если бы в очередной Исход они собирались побыстрее - как тогда, в Египте!) Но Октябрьская революция давала хмельную свободу - и этот хмель затмевал разум.
Царский указ о черте оседлости после Октябрьского переворота 1917 года был отменен, национальная самоидентификация всячески приветствовалась: она еще не называлась ни «националистическими предрассудками», ни «космополитизмом»... В России открылись школы на языке идиш, в послереволюционной Москве распахнули двери два театра - «Габима» и «ГОСЕТ». Первая труппа была образована за пять лет до октябрьских событий, спектакли шли только на иврите. В 1918 году «Габима» (буквально «подставка», пюпитр для Торы) перебралась из провинциального Белостока в Москву, где ее взял под царственное крыло сам Станиславский. Директором «Габимы» был назначен молодой Евгений Вахтангов, который иврита не знал. Это, однако, не отменило сокрушительного успеха спектаклей «Дюбюк» и «Голем», поставленных по мистическим сюжетам с элементами народного фольклора. Постановки были необыкновенно ярки, нескованный актерский экспрессионизм и причудливые визуальные эффекты подтверждали тезис о новом мире - загадочном и прекрасном: только в нем, казалось, возможна эта инсценированная радость жить, помноженная на сказку...
Но сказка кончилась довольно быстро: не знакомый большинству зрителей язык, ассоциирующийся в основном с молитвами, стал восприниматься атеистически настроенной публикой все более враждебно. Глиняное существо Голем призвано было символизировать революцию, но в сценическом воплощении оно слишком уж походило на монстра, пожирающего своих детей. Фантасмагорические рисунки Игнатия Нивинского к спектаклю, его выразительная декорация разрушенной синагоги (она на выставочном фото) дополняли тревожное впечатление... На театр начали откровенно давить, упрекая в несоответствии новым идеалам мироустройства. В 1926 году актеры - благодарение судьбе, не остановленные и не схваченные - уехали в Палестину, где и остались. Сегодня «Габима» - национальный израильский театр, а о том, что много лет назад было сыграно в Москве, свидетельствуют фотографии, рисунки, эскизы костюмов, сами костюмы, рукописные партитуры: пусть взгляд посетителя выставки не будет тороплив...
Московский Государственный Еврейский театр на идиш просуществовал гораздо дольше - тридцать лет. Учрежденный в послереволюционном Петрограде Алексеем Грановским, ГОСЕТ перебрался в Москву спустя сезон, в 1920 году. Там он был переименован в Государственный Еврейский Камерный Театр (ГОСЕКТ) но слово «камерный» не сузило творческих масштабов, а уж опека правительства и вовсе гарантировала процветание. «Евсекция» - показательная Еврейская секция коммунистической партии - всячески поддерживала театр, находя его мощным идеологическим оружием против коррумпированной буржуазии и хищнического капитализма. Театру дали трехэтажное здание. На сцене ставились местечковые и современные драмы и комедии: «Агенты», «Мазлтов», «Это ложь!» по Шолом-Алейхему, «Колдунья» по пьесе Аврома Гольдфадена с несравненным Вениамином Зускиным в главной роли, драма «Уриель Акоста» Карла Гуцкова о португальском еврее, вынужденно принявшем христианство и затем доведенном собратьями-иудеями до самоубийства... Пьеса аппелировала к советской власти: религия обличалась в ней как мракобесие. Принято было думать, что все постановки ГОСЕКТа своим пафосом восхваляют «красную новь», и только очень понимающий зритель мог догадаться, что моментами простенький, моментами замысловатый юмор на деле обличает тиранию... Но это понимали не все: неудержимая пластическая свобода, дерзкие декорации, взрывная музыка говорили о веселье!
Одним из первых в театре был поставлен спектакль «Вечер Шолом-Алейхема»: главную роль Менахема Мендела - незадачливого ловца еврейского счастья - играл экспрессивный Соломон Михоэлс. Для создания декораций и костюмов был приглашен молодой художник - действительно молодой, но уже с мировым именем - Марк Шагал. Он неистово жаждал работать для театра и за несколько недель расписал зрительный зал - стены, потолки, даже занавес.
Шагал был учеником Иегуды Пэна - первого еврейского художника черты оседлости, создавшего собственную школу искусств. Россия-мать убила престарелого мастера в 1937 году, а Запад долго не замечал его ослепительных пейзажей и совершенно потрясающих портретов. Из этого корня и вырос витебский гений Марк Шагал - родившийся в доме, где искусству было совсем мало места.
Каждый год в семье грузчика из селедочной лавки Хацкеля Сегала следовало прибавление: из честной бедности было не выбиться, и она к высокому не располагала. Первенца нарекли Моисеем – казалось бы, кто, как не пророк Моисей, запрещал «делать изображение того, что на небе вверху, на земле снизу и в воде ниже земли» - дабы просто творец не приравнял себя к Творцу с заглавной буквы...
Тем не менее мальчик, игравший на скрипке и певший в синагоге, рисовал упоенно, и очень скромно образованная мать Ита-Фейга отвела сына к Иегуде Пэну, острый глаз которого не проглядел избранника. Учитель рисовал набожных евреев, ремесленников, горожан. Его великий ученик впоследствии скажет свое парадоксальное: «Не будь я евреем, я не стал бы художником – или уж стал, но совсем другим...»
Марк-Моисей был несколько нервным и истеричным – вероятно, вследствие пожара, случившегося в городе в день его появления на свет. С этой же нервозностью и истеричностью он восклицал, отбывая за границу на деньги поклонника Макса Винавера: «Витебск, я тебя покидаю. Оставайся один со своими селедками!»
Однако пожар из ужаса превратился в пожизненную болезненную любовь: так волшебно все преображалось вокруг, когда горело... А родной город из провинции, в которой тесно, превратился во второй Париж, о котором плачет сердце: «Почему я всегда рисую Витебск? В этих картинах я творю собственную реальность, наново пересоздаю дом...»
Почему вообще случилось чудо, почему еврейскому местечку суждено было воспарить над землей и остаться в памяти поколений? Это знает разве что Создатель - а хасидская традиция, которой была привержена семья Шагала, учила его не бояться. Нет радости в страхе, в заунывной молитве – есть парение по вертикали, как по лестнице Иакова. Он и ощутил ее.
Но, кроме радости, была еще и война – Первая мировая, отодвинувшая возвращение художника в Европу на восемь долгих лет. После Октябрьской революции Шагал с женой Беллой и маленькой дочерью Идой вернулся в Витебск, где молодые остановились в доме родителей Беллы. Шагал был абсолютно искренен в желании посвятить свое творчество революции, обещавшей раскрепощение духа и равноправное участие евреев в жизни общества. И при том, что местные коммунисты не были, мягко говоря, счастливы оттого, что корова на полотне художника-новатора оказывалась зеленой, а лошадь взлетала, сам он верил: полное признание еще придет!
Да, Россия вздыбилась, озверела, но известная фигура мирового авангарда Марк Шагал покуда не чувствовал себя во враждебном окружении и готов был истово служить своим на своей земле. Его назначили комиссаром изящных искусств Витебска, он учредил в родном городе Народный Институт искусств и лично обучал молодых. Однако менее чем через два года ему пришлось все оставить, свирепо рассорившись с Казимиром Малевичем. Вместе с семьей, полный новых надежд, Шагал переехал в Москву, где ему и предложили сделать роспись театрального зала и мизансцену первого спектакля Камерного еврейского театра. «Вот случай перевернуть старый еврейский театр, его натуралистический психологизм, его прикленные бороды!» - пылко напишет он в воспоминаниях.
...Главное настенное панно, которое приехало в Нью-Йорк с остальными экспонатами, - длинное, монументальное, называется «Введение в новый национальный театр». Эта полихромная роспись, погружающая зрителя в спектакль, словно двигается наподобие циркового представления. На переднем плане изображен известный критик Абрам Эфрос, вносящий Шагала на руках: посвящение в таинство театра! В центре персонажи образовывают круг, среди них – бедный карлик (актер Н. Крашинский) и неистово, как вихрь, отплясывающий Соломон Михоэлс, галантно поддерживающий за копытце козочку...
На противоположной стороне помещено еще четыре холста: «Скрипач» - вариация на европейскую тему, экстаз творчества, захлестывающая стихия бессознательного и поиск конкретного сумасшедшего цвета: зеленое лицо - это чистое веяние парижских художественных ателье и «Улья» - дома-корабля со множеством дешевых студий, где Шагал поселился в 1911 году и где ни одна формалистическая концепция не казалась бредовой... Мрачная фовистская фигура музыканта еле вписывается в стесняющую раму, но в книге Бытия ей, надо полагать, не было бы тесно: в мрачных чертах можно угадать равно и нищего, и странствующего раввина, и самого пророка, доставившего народу своему заповеди... «Переписчик Торы» («Литература») - образ поэта-мечтателя, «Бадхан» - увеселитель на свадьбах: кажущаяся необязательность очертаний придает ему некоторую чертовинку... «Танец» – танец и есть: и сегодня с ума можно сойти от громадной свекольнолицей тетки, железно оттаптывающей свое на сцене жизни...
...Его герои были веселы, но свет вокруг постепенно мерк. Шагал еще творил, еще учил одаренную молодежь и все больше чувствовал изолированность и от консервативных правых, и от идеологически ангажированных левых. Радостное возбуждение от «связи с народом» (в своих воспоминаниях он данное сочетание не закавычивал!) трансформировалось в отчетливый страх быть подмятым, уничтоженным этим самым народом, ставшим слепоглухой толпой. Летом 1922 года Марк Шагал с семьей выехал в Берлин, чтобы не возвращаться к всесокрушающему коллективному началу. Все созданное им в России - России и осталось.
После него спектакли ГОСЕКТа оформляли Натан Альтман, Александр Тышлер, Игнатий Нивинский, Роберт Фальк. Последний рисовал плакаты, декорации и эскизы костюмов к мистической трагедии «Ночь на Старом рынке» (1925), и сегодня эти пляски смерти (в которых присутствуют смех и ужас, смещенные линии и размытая реальность, миф и гротеск - все, кроме дубового социалистического реализма) выглядят роковым предзнаменованием.
В 1928 году успешная труппа ГОСЕКТа была отправлена на гастроли в Европу: Варшава, Берлин, Париж, Вена. Европейская пресса заходилась от восторга, а советская обрушилась на актеров с уничтожающей критикой за встречу с деятелями сионистского движения. В январе 1929 года все они были отозваны из турне. Испугавшийся расправы Грановский остался в Берлине, руководство труппой принял на себя Соломон Михоэлс.
...Вот он в видеоролике - надевающий парик, смеющийся, эксцентрично жестикулирующий. И еще один сюжет на музейном экране, уже не театральный: Михоэлс на трибуне. Нет грима, нет декораций - есть страсть и убежденность! После нападения Германии на Советский Союз был сформирован Еврейский антифашистский комитет, руководство которым, как и руководство театром, было отдано Михоэлсу. В 1943 году делегация комитета отправилась в поездку по многим странам мира, чтобы обеспечить поддержку Советам: там-то неистовый Соломон и произносил вдохновенные речи об СССР с человеческим лицом перед огромными толпами народа, и страшно сейчас их слушать потому, что очень хорошо известно, что последовало потом...
Когда в декабре 1947-го он сказал свое слово одобрения резолюции ООН об образовании Государства Израиль, в голосе его было то же божественное вдохновение. Националистическую симпатию благодарные власти учли. До зверского убийства Михоэлса в Минске оставался месяц, до расстрела членов Еврейского антифашистского комитета, среди которых был блистательный актер ГОСЕТа Вениамин Зускин, - полтора года...
Вот портрет Михоэлса работы Натана Альтмана: лицо почти спокойное, как будто страсти уснули, линии мягки, чуть асимметричны, а лоб огромный, сократовский. Вот опять останавливает посетителя экран, на котором ерничающий, едкий, хитрый и сам себя обманувший король Лир - такого не смог повторить на сцене ни один крупный мировой актер.
...Рисунки, бесчисленные снимки: сцены из спектаклей, актеры в зарубежном вояже, в гриме перед выступлениями, на сцене. Это всего лишь фотографии, но они - свидетельство чуда: многие из них находились в Государственном центральном театральном музее имени А.А.Бахрушина, где в 1953 году произошел пожар - слишком явно не случайный: от Еврейского театра после убийства Михоэлса и разгрома антифашистского комитета не должно было остаться ни следа, ни памяти.
Остались.
Желающие смогут отправиться в аудиотур по этой выставке с завидным гидом - актером и режиссером Ливом Шрайбером. Они услышат сцены из самых знаменитых спектаклей Государственного Еврейского Камерного Театра, записанные на аудиокассету актерами нью-йоркского театра «Фолксбине». Эта уникальная труппа чудом своего вдохновения и подвижничества сохраняет в Новом Свете культуру идиш, практически уничтоженную антисемитизмом советских властей, ассимиляцией и Холокостом.
Сегодня актеры «Фолксбине» пролагают мостик, ведущий небезразличных в трагическое российское прошлое, и утверждают настоящее.
comments (Total: 2)
Она будет жить!!!