Сицилийские каникулы
Парадоксы Владимира Соловьева
Верные путевому принципу не терять ни дня на переезды из одного места в другое, мы с сыном отправились ночным паромом из Неаполя в Палермо и проснулись в другой стране. Так начались наши Сицилийские каникулы.
По причине укорота моего маршрута, с календарным перекосом и эмоциональным упором в пользу этого обалденного острова, Сицилия стала средоточием, сердцевиной, контрапунктом, кульминацией и апогеем всего моего италийского путешествия.
Именно любезная моему сердцу Сицилия, еще больше, чем Ватикан – государство в государстве: географически, исторически, этнически, культурно и даже лингвистически: язык вроде бы тот же, зато диалект другой. Римляне еще кое-как понимают сицилийцев, но флорентийцу, миланцу или венецианцу нужен толмач.
Даже итальянские имена звучат по-разному. Представьте себе, это одно и тоже имя: Алвизе – Луиджи – Людовико. Или Тома и Томмазо, Анзоло и Анжело, Джианни и Джиованни. Почему древнеримское «Антонио», сжавшись на юге Италии в «Нтони», превращается на Сицилии и вовсе в неузнаваемое «Ндунузу? Зачем сицилийцы добавляют к традиционным итальянским именам уменьшительно-ласкательные суффиксы?
В древнегреческом амфитеатре в Таормине я познакомился с сицилианкой Маристеллой Пиконе, оператором туристского агентства «Wonder», и та раскрыла мне тайну своего, как оказалось, двойного имени: Мария в честь, понятно, Мадонны и Стелла, то есть звезда.
Я тут же вспомнил перечитанный перед отъездом великий сицилийский роман «Леопард», предельно упрощенный в одноименном фильме Висконти, и чудодейственное возвращение этого космического имени – так зовут жену Князя-Леопарда - в исходную позицию на небосводе.
А потом вернулся к отгадке здешних имен: Паскуале – «пасхальный» от Pasqua, Сальваторе – Спаситель в честь Христа, Натале – от Natale, «рождественский», Модесто – «скромный» и т.д.
Это стало для меня чем-то сродни разгадыванию кроссвордов, но в одном случае я спасовал. В Таормине я коротко сошелся с bellissima студенткой из Флоренции и, пока Жека, нарушая все правила безопасности и рискуя собственной жизнью, забирался к кратеру Этны на следующий день после извержения, чтобы заглянуть в жерловину вулкана, я ловил кайф, общаясь с этой прелестницей. На память она подарила мне шикарный фолиант «La Bibbia di Gerusalemme. AnticoTestamento» - Ветхий Завет с иллюстрациями старых мастеров, теперь я рассматриваю эту книгу ежевечерне.
Так вот, я долго гадал над подписью к одному из сюжетов, где главный фигурантом был некий Джузеппе, пока до меня не дошло – Эврика! - да это же Иосиф Прекрасный, сын Иакова и Рахили!
Между прочим, объединенной Италии всего 150 лет - как раз недавно она официально отмечала юбилей. Не уверен, что ей суждено просуществовать еще столько же – наоборот, уверен в противоположном: в разы меньше!
Мы живем во времена, когда центробежные силы преобладают над центростремительными. Как сказал поэт, хоть и по другому поводу: «И манит страсть к разрывам». Распались СССР, Югославия, Чехословакия, Судан, Эфиопия, в процессе распада Ирак, Сирия, Ливия. На очереди появление независимых Курдистана, Квебека, Шотландии, Каталонии. Италия не исключение! Промышленно и всяко продвинутая северная Италия, у которой на содержании Южная Италия, Сицилию включая, мечтает скинуть с себя эту налоговую ношу и образовать независимую Паданскую республику с границей по реке По. Сицилийцы, напротив, сосут сразу двух маток – Италию и Европейский Союз, никогда фактически не входя ни в ту, ни в другой, и царствуют в своей опять-таки де-факто независимой стране, как говорится «лежа на боку».
Я был здесь семь лет назад, никогда не предполагал побывать здесь вновь, и вот я снова здесь – и не всегда узнаю любимый остров – вижу его словно впервые, смотрю на всё жадным, испытующим, прощальным взглядом, чтобы вспоминать даже на том свете! Из нищей, облупленной, неухоженной страна превратилась в богатую и процветающую. Это бросается в глаза даже пилигриму вроде меня.
Ну, к примеру, раньше я всюду до самых заветных мест - античных храмов и средневековых городов, добирался на locale trani – местными, медленно ползущими, вечно запаздывающими поездами, зато теперь вся Сицилия опоясана скоростными автострадами, проносящимися над горным ландшафтом или надолго ныряющими в туннели. Захватывающее зрелище!
При этом сицилийцы не потеряли вкуса к жизни – они не только вкусно едят, но и со вкусом живут.
То есть не лишились аппетита к жизни, как другие евросоюзовцы – сужу не только по статистике, но и по личным встречам в этом путешествии с немцами, французами, одной шведкой, одним бельгийцем да и самими итальянцами с Севера, которых сицилийцы с их островным сознанием называют отчужденно, как чужаков: «люди с континента». А римских чиновников – «континентальные власти», хотя те не имеют на этом самоуправляемом острове никакой власти.
А кто здесь властвует? Карабинеры и полицейские? Мафия? К слову, я бы не относился к ней, как абсолютному злу. Присвоив себе прерогативу криминала, мафия снизила любую другую преступность на острове. Тесно связанная с церковью и полицией, мафия занимается благотворительностью и установила довольно строгие этические нормы в полном соответствии с христианскими догматами, хотя, как и в других католических странах, главный авторитет здесь не Христос, а Мадонна, которую часто изображают одну, без ее жертвенного bambino.
Два других расхожих, устойчивых образа, но уже на туристскую потребу – Крестный отец в исполнении Марлона Брандо на тишотках и – представьте себе! – бесчисленные, в разных позах, статуэтки дуче из вулканической лавы. Хотя главный, повсеместный, вездесущий, вневременной геральдический образ – в керамике и на папирусе, в витринах магазинов, в рекламе, в меню тратторий, остерий и ресторанов, всюду – это тринакрия, трехногий бог (или богиня?) и официальный символ Сицилии (на ее флаге). В музее в Агридженто я увидел самое первое изображение тринакрии на вазе VII века до нашей эры: древние греки так и называли Сицилию из-за ее треугольной, с тремя мысами формы и так же звалось средневековое королевство на острове.
В самом деле, странная, фантастическая, таинственная эмблема: голова женщины с исходящими из нее тремя согнутыми ногами. Таинственный символ Сицилии, как таинственна сама Сицилия.
Над генетической картой сицилийцев ученые ломают голову по сю пору: кто их предки? Древние римляне? Древние греки? А то и древние карфагеняне, которые время от времени захватывали остров, благо Африка – рукой подать?
Или византийцы, арабы, норманны, которые оставили свой след не только в сицилийской архитектуре или кухне, но и в их генетической амальгаме?
Сицилия много перевидала на своем «веку», который исчисляется тысячелетиями – землетрясения, извержения Этны, войны, оккупации – вплоть до бомбежек союзников, но свою самобытность, своеобычность, свое национальное лицо не утеряла.
Каково бы ни было генеалогическое дерево сицилийцев, я чувствовал себя среди своих, сродни сицилийцам. В конце концов, я тоже средиземноморец, а может быть даже вдвойне с учетом не только моей исторической родины, но и последних гипотез о том, что после разрушения Храма в Рим хлынули одинокие иудеи и переженились на римлянках.
Я отведал, вкусил здешних вкуснятин, запивая чудесными местными винами. И то сказать, я ограничивал себя, не ел ни мяса, ни супа, ни пасты, ни пиццы, которую в Нью-Йорке можно отыскать не хуже, зато набросился, пристрастился, лакомился сицилийскими сластями и морепродуктами.
Кулинарно они разного происхождения. Дары моря – рулетики из меч-рыбы, кускус с мидиями, креветками и морскими ежами, баккала (вяленая треска) по-мессински, морская свинья (типа нашего тунца) под соусом чиполлата и самых разных приготовлений кальмары и осьминоги – местного генезиса. Тогда как как утонченные, барочные, сложные по составу сласти – трубочки-канноли с рикотой (крем – никогда!), торты кассата и пирожные кассатели, фруктовые бламанже, нуги, фрутта ди Марторана (марципан по-нашему) – от византийцев, сарацинов, норманнов, испанцев, савойцев, австрийцев, неаполитанцев, французов и прочих завоевателей. Sinfonia d’aromi – так и есть!
Обрываю себя на полуслове, а то у читателя, вижу, уже слюнки текут.
Скажу только, что это мой сын - ресторанный человек. Я же часто отлынивал, предпочитая закупить провизию на рынке, в супермаркете или даже в alimentari, где все вовсе Not So Elementary, Watson, а совсем наоборот, щедрый выбор сыров, колбас, хлебов и вин, и предаться чревоугодию на берегу Средиземного моря, на парковой скамейке, да хоть у себя в albergo.
К слову, всюду тебе щедро дают на пробу здоровенный кус сыра или колбасы, виноградную гроздь, стакан хорошего вина. Однажды на обалденном mercato в Сиракузах, где есть всё и даже больше, как будто ты угодил внутрь голландского натюрморта со всякой снедью, и где у меня разбегались глаза, когда я закупал провизию, я здорово нализался, дегустируя на халяву местные сицилийские вина, одно лучше другого, и хмель с меня сошел только когда я бросился в Ионическое море и проплыл, наверное, с полмили.
Сицилийцы заражают своим вкусом к жизни приезжих – на ПМЖ или на несколько недель, как мы с Жекой. Нет, случались у меня, конечно, встречи и с печальными сицилийцами. Точнее - с сицилианками. Одну с прекрасным именем Маристелла я уже помянул, а с другой заснял меня Жека. Вглядитесь: какое прекрасное лицо – и какие печальные глаза, какой смиренный взгляд!
Не поверите, эта аристократическая девушка из Сиракуз в чудесном старинном платье и в чудном парике – нищенка. Я подружился с ней за те несколько дней, что провел Сиракузах, но разговорить не сумел: мой итальянский на элементарном уровне, а она не говорила по-английски. Она сидит в самом центре средневекового острова Ортиджа, около кафедрального собора, и не то чтобы просит милостыню, но перед ней на высокой ножке стоит чаша, куда прохожие бросают деньги.
Что касается Маристеллы, то она распустила стадо своих немецких туристов побродить самостоятельно по амфитеатру, а сама сидела, пригорюнившись, на верхней мраморной скамье, на жгучем солнцепеке, хотя октябрь уже катил к концу - слава богу, не сезон. Я нарушил ее одиночество банальной фразой о том, какая интересная у нее работа, каждый день новые люди...
- Ненавижу! – прервала она меня в порыве откровенности.
- Кого? – опешил я.
- Их! – показала она пальцем на разбредшихся туристов.
- Немцев?
- Немцев, французов, испанцев, англичан, американцев, а больше всего итальянцев и особенно своих - сицилийцев.
- А себя вы любите? – спросил я.
- Ненавижу лютой ненавистью за то, что застряла в этой дыре.
- Таормина – дыра? – опешил я. – Чудесный средневековый город с античными руинами, с морскими видами, с пляжами…
- Это, когда приезжаешь на пару дней. А когда здесь родилась и живешь постоянно, и никуда не вырваться из этого провинциального захолустья – с ума можно сойти! У меня приступы клаустрофобии, - и заплакала.
Бедная, бедная Маристелла! Ей за тридцать, полиглот, ведет экскурсии на пяти языках, окончила Палермский университет, профессиональные и матримониальные мечты накрылись, ей пришлось возвратиться домой: на месте локального, почвенного, местнического, местечкового патриотизма, того, что французы зовут patriotisme du clocher, патриотизм своей колокольни - ненависть к своей «малой родине».
- А куда вы хотите? – спросил я. – Обратно в Палермо? В Рим?
- В Америку!
Там у нее, оказывается, дальние родственники. А есть ли сицилийцы без родственников в Америке, где 12 миллионов итальянцев, по преимуществу с этого блаженного, герметического, отторгнутого острова-гетто?
Маристелла вскочила и побежала собирать разбредшее по амфитеатру стадо своих туристов.
Моя родина кажется сахарной, но сколько горечи в ней! Моя родина кажется сахарной, она из зеленого бархата, но солнце из желчи над ней.
Это Николас Гильен, а у Мандельштама «Черным солнцем осиян».
Живительное, животворное, палящее, изнуряющее, испепеляющее, смертоносное, убийственное, ненавистное солнце – главный герой упомянутого сицилийского романа «Леопард», хотя вернее было бы перевести «Гепард»: в оригинале – «Il gattopardo».
Представьте теперь, как я был счастливо поражен, когда встретил Рози, правнучку автора этой книги Джузеппе Томази ди Лампедуза, хозяйку отеля «Orientale», где я останавливался в Палермо.
Я бы поставил этот роман сразу же вслед за тремя знаковыми, вершинными романами прошлого века – «В поисках утраченного времени», «Процессом» и «Улиссом», вровень с конгениальными ему «Даром» Набокова и «Шумом и яростью» Фолкнера.
Сочетание высокой поэзии и тонкого психоанализа, упоения счастья и одиночества скорби, любви с полным забвением личности, когда «весь человек вытряхивается из всего себя», и «полной гибели всерьез», Эрос и Танатос, инстинкт жизни и инстинкт смерти – как круто и густо все замешано в этой удивительной книге. Ее парадоксальный слоган: «Пока есть смерть, есть надежда».
Князь-Леопард подводит последний итог своей жизни, чтобы извлечь из покрывшего прошлое пепла золотые соломинки счастливых часов: «Мне семьдесят три года, по грубым подсчетам, я жил, по-настоящему жил, два-три года, не больше. Сколько же длились страдания и муки? Бесполезно считать: все остальное – семьдесят лет!»
Как чудно сказано, хоть мне надо еще дожить до возраста Князя, но я с ним уже сейчас категорически не согласен. Оглядываясь назад – вплоть до настоящего, которое стремительно становится прошлым, я испытывал и продолжаю испытывать непрерывное пьянящее головокружительное счастье в любви, в людях, в друзьях и врагах, в искусстве, в книгах, когда читаю или пишу, наконец, в бесконечных, подобно Одиссею, странствиях по белу свету, как вот это сицилийское, сказочное, зачарованное.
Ну да, зачарованный, влюбчивый, влюбленный странник по жизни – вот кто я!
Одиссей возвратился, пространством и временем полный
Осип Мандельштам
Верные путевому принципу не терять ни дня на переезды из одного места в другое, мы с сыном отправились ночным паромом из Неаполя в Палермо и проснулись в другой стране. Так начались наши Сицилийские каникулы.
По причине укорота моего маршрута, с календарным перекосом и эмоциональным упором в пользу этого обалденного острова, Сицилия стала средоточием, сердцевиной, контрапунктом, кульминацией и апогеем всего моего италийского путешествия.
Именно любезная моему сердцу Сицилия, еще больше, чем Ватикан – государство в государстве: географически, исторически, этнически, культурно и даже лингвистически: язык вроде бы тот же, зато диалект другой. Римляне еще кое-как понимают сицилийцев, но флорентийцу, миланцу или венецианцу нужен толмач.
Даже итальянские имена звучат по-разному. Представьте себе, это одно и тоже имя: Алвизе – Луиджи – Людовико. Или Тома и Томмазо, Анзоло и Анжело, Джианни и Джиованни. Почему древнеримское «Антонио», сжавшись на юге Италии в «Нтони», превращается на Сицилии и вовсе в неузнаваемое «Ндунузу? Зачем сицилийцы добавляют к традиционным итальянским именам уменьшительно-ласкательные суффиксы?
В древнегреческом амфитеатре в Таормине я познакомился с сицилианкой Маристеллой Пиконе, оператором туристского агентства «Wonder», и та раскрыла мне тайну своего, как оказалось, двойного имени: Мария в честь, понятно, Мадонны и Стелла, то есть звезда.
Я тут же вспомнил перечитанный перед отъездом великий сицилийский роман «Леопард», предельно упрощенный в одноименном фильме Висконти, и чудодейственное возвращение этого космического имени – так зовут жену Князя-Леопарда - в исходную позицию на небосводе.
А потом вернулся к отгадке здешних имен: Паскуале – «пасхальный» от Pasqua, Сальваторе – Спаситель в честь Христа, Натале – от Natale, «рождественский», Модесто – «скромный» и т.д.
Это стало для меня чем-то сродни разгадыванию кроссвордов, но в одном случае я спасовал. В Таормине я коротко сошелся с bellissima студенткой из Флоренции и, пока Жека, нарушая все правила безопасности и рискуя собственной жизнью, забирался к кратеру Этны на следующий день после извержения, чтобы заглянуть в жерловину вулкана, я ловил кайф, общаясь с этой прелестницей. На память она подарила мне шикарный фолиант «La Bibbia di Gerusalemme. AnticoTestamento» - Ветхий Завет с иллюстрациями старых мастеров, теперь я рассматриваю эту книгу ежевечерне.
Так вот, я долго гадал над подписью к одному из сюжетов, где главный фигурантом был некий Джузеппе, пока до меня не дошло – Эврика! - да это же Иосиф Прекрасный, сын Иакова и Рахили!
Между прочим, объединенной Италии всего 150 лет - как раз недавно она официально отмечала юбилей. Не уверен, что ей суждено просуществовать еще столько же – наоборот, уверен в противоположном: в разы меньше!
Мы живем во времена, когда центробежные силы преобладают над центростремительными. Как сказал поэт, хоть и по другому поводу: «И манит страсть к разрывам». Распались СССР, Югославия, Чехословакия, Судан, Эфиопия, в процессе распада Ирак, Сирия, Ливия. На очереди появление независимых Курдистана, Квебека, Шотландии, Каталонии. Италия не исключение! Промышленно и всяко продвинутая северная Италия, у которой на содержании Южная Италия, Сицилию включая, мечтает скинуть с себя эту налоговую ношу и образовать независимую Паданскую республику с границей по реке По. Сицилийцы, напротив, сосут сразу двух маток – Италию и Европейский Союз, никогда фактически не входя ни в ту, ни в другой, и царствуют в своей опять-таки де-факто независимой стране, как говорится «лежа на боку».
Я был здесь семь лет назад, никогда не предполагал побывать здесь вновь, и вот я снова здесь – и не всегда узнаю любимый остров – вижу его словно впервые, смотрю на всё жадным, испытующим, прощальным взглядом, чтобы вспоминать даже на том свете! Из нищей, облупленной, неухоженной страна превратилась в богатую и процветающую. Это бросается в глаза даже пилигриму вроде меня.
Ну, к примеру, раньше я всюду до самых заветных мест - античных храмов и средневековых городов, добирался на locale trani – местными, медленно ползущими, вечно запаздывающими поездами, зато теперь вся Сицилия опоясана скоростными автострадами, проносящимися над горным ландшафтом или надолго ныряющими в туннели. Захватывающее зрелище!
При этом сицилийцы не потеряли вкуса к жизни – они не только вкусно едят, но и со вкусом живут.
То есть не лишились аппетита к жизни, как другие евросоюзовцы – сужу не только по статистике, но и по личным встречам в этом путешествии с немцами, французами, одной шведкой, одним бельгийцем да и самими итальянцами с Севера, которых сицилийцы с их островным сознанием называют отчужденно, как чужаков: «люди с континента». А римских чиновников – «континентальные власти», хотя те не имеют на этом самоуправляемом острове никакой власти.
А кто здесь властвует? Карабинеры и полицейские? Мафия? К слову, я бы не относился к ней, как абсолютному злу. Присвоив себе прерогативу криминала, мафия снизила любую другую преступность на острове. Тесно связанная с церковью и полицией, мафия занимается благотворительностью и установила довольно строгие этические нормы в полном соответствии с христианскими догматами, хотя, как и в других католических странах, главный авторитет здесь не Христос, а Мадонна, которую часто изображают одну, без ее жертвенного bambino.
Два других расхожих, устойчивых образа, но уже на туристскую потребу – Крестный отец в исполнении Марлона Брандо на тишотках и – представьте себе! – бесчисленные, в разных позах, статуэтки дуче из вулканической лавы. Хотя главный, повсеместный, вездесущий, вневременной геральдический образ – в керамике и на папирусе, в витринах магазинов, в рекламе, в меню тратторий, остерий и ресторанов, всюду – это тринакрия, трехногий бог (или богиня?) и официальный символ Сицилии (на ее флаге). В музее в Агридженто я увидел самое первое изображение тринакрии на вазе VII века до нашей эры: древние греки так и называли Сицилию из-за ее треугольной, с тремя мысами формы и так же звалось средневековое королевство на острове.
В самом деле, странная, фантастическая, таинственная эмблема: голова женщины с исходящими из нее тремя согнутыми ногами. Таинственный символ Сицилии, как таинственна сама Сицилия.
Над генетической картой сицилийцев ученые ломают голову по сю пору: кто их предки? Древние римляне? Древние греки? А то и древние карфагеняне, которые время от времени захватывали остров, благо Африка – рукой подать?
Или византийцы, арабы, норманны, которые оставили свой след не только в сицилийской архитектуре или кухне, но и в их генетической амальгаме?
Сицилия много перевидала на своем «веку», который исчисляется тысячелетиями – землетрясения, извержения Этны, войны, оккупации – вплоть до бомбежек союзников, но свою самобытность, своеобычность, свое национальное лицо не утеряла.
Каково бы ни было генеалогическое дерево сицилийцев, я чувствовал себя среди своих, сродни сицилийцам. В конце концов, я тоже средиземноморец, а может быть даже вдвойне с учетом не только моей исторической родины, но и последних гипотез о том, что после разрушения Храма в Рим хлынули одинокие иудеи и переженились на римлянках.
Скажу больше: даже по своему росту я ощущал себя более, что ли, соразмерным мало- или среднерослым сицилийцам.
Что же до сицилийской еды, то я нигде никогда так вкусно не ел. Да, праздник, который всегда с тобой – теперь, увы, в памяти. Здесь нужен не мой бескрылый и лысый слог, а державинский, раблезианский, уж не знаю чей, дабы воспеть наши с сыном и нашей путевой спутницей трапезы (см. фото).
Я отведал, вкусил здешних вкуснятин, запивая чудесными местными винами. И то сказать, я ограничивал себя, не ел ни мяса, ни супа, ни пасты, ни пиццы, которую в Нью-Йорке можно отыскать не хуже, зато набросился, пристрастился, лакомился сицилийскими сластями и морепродуктами.
Кулинарно они разного происхождения. Дары моря – рулетики из меч-рыбы, кускус с мидиями, креветками и морскими ежами, баккала (вяленая треска) по-мессински, морская свинья (типа нашего тунца) под соусом чиполлата и самых разных приготовлений кальмары и осьминоги – местного генезиса. Тогда как как утонченные, барочные, сложные по составу сласти – трубочки-канноли с рикотой (крем – никогда!), торты кассата и пирожные кассатели, фруктовые бламанже, нуги, фрутта ди Марторана (марципан по-нашему) – от византийцев, сарацинов, норманнов, испанцев, савойцев, австрийцев, неаполитанцев, французов и прочих завоевателей. Sinfonia d’aromi – так и есть!
Обрываю себя на полуслове, а то у читателя, вижу, уже слюнки текут.
Скажу только, что это мой сын - ресторанный человек. Я же часто отлынивал, предпочитая закупить провизию на рынке, в супермаркете или даже в alimentari, где все вовсе Not So Elementary, Watson, а совсем наоборот, щедрый выбор сыров, колбас, хлебов и вин, и предаться чревоугодию на берегу Средиземного моря, на парковой скамейке, да хоть у себя в albergo.
К слову, всюду тебе щедро дают на пробу здоровенный кус сыра или колбасы, виноградную гроздь, стакан хорошего вина. Однажды на обалденном mercato в Сиракузах, где есть всё и даже больше, как будто ты угодил внутрь голландского натюрморта со всякой снедью, и где у меня разбегались глаза, когда я закупал провизию, я здорово нализался, дегустируя на халяву местные сицилийские вина, одно лучше другого, и хмель с меня сошел только когда я бросился в Ионическое море и проплыл, наверное, с полмили.
Сицилийцы заражают своим вкусом к жизни приезжих – на ПМЖ или на несколько недель, как мы с Жекой. Нет, случались у меня, конечно, встречи и с печальными сицилийцами. Точнее - с сицилианками. Одну с прекрасным именем Маристелла я уже помянул, а с другой заснял меня Жека. Вглядитесь: какое прекрасное лицо – и какие печальные глаза, какой смиренный взгляд!
Не поверите, эта аристократическая девушка из Сиракуз в чудесном старинном платье и в чудном парике – нищенка. Я подружился с ней за те несколько дней, что провел Сиракузах, но разговорить не сумел: мой итальянский на элементарном уровне, а она не говорила по-английски. Она сидит в самом центре средневекового острова Ортиджа, около кафедрального собора, и не то чтобы просит милостыню, но перед ней на высокой ножке стоит чаша, куда прохожие бросают деньги.
Что касается Маристеллы, то она распустила стадо своих немецких туристов побродить самостоятельно по амфитеатру, а сама сидела, пригорюнившись, на верхней мраморной скамье, на жгучем солнцепеке, хотя октябрь уже катил к концу - слава богу, не сезон. Я нарушил ее одиночество банальной фразой о том, какая интересная у нее работа, каждый день новые люди...
- Ненавижу! – прервала она меня в порыве откровенности.
- Кого? – опешил я.
- Их! – показала она пальцем на разбредшихся туристов.
- Немцев?
- Немцев, французов, испанцев, англичан, американцев, а больше всего итальянцев и особенно своих - сицилийцев.
- А себя вы любите? – спросил я.
- Ненавижу лютой ненавистью за то, что застряла в этой дыре.
- Таормина – дыра? – опешил я. – Чудесный средневековый город с античными руинами, с морскими видами, с пляжами…
- Это, когда приезжаешь на пару дней. А когда здесь родилась и живешь постоянно, и никуда не вырваться из этого провинциального захолустья – с ума можно сойти! У меня приступы клаустрофобии, - и заплакала.
Бедная, бедная Маристелла! Ей за тридцать, полиглот, ведет экскурсии на пяти языках, окончила Палермский университет, профессиональные и матримониальные мечты накрылись, ей пришлось возвратиться домой: на месте локального, почвенного, местнического, местечкового патриотизма, того, что французы зовут patriotisme du clocher, патриотизм своей колокольни - ненависть к своей «малой родине».
- А куда вы хотите? – спросил я. – Обратно в Палермо? В Рим?
- В Америку!
Там у нее, оказывается, дальние родственники. А есть ли сицилийцы без родственников в Америке, где 12 миллионов итальянцев, по преимуществу с этого блаженного, герметического, отторгнутого острова-гетто?
Маристелла вскочила и побежала собирать разбредшее по амфитеатру стадо своих туристов.
Моя родина кажется сахарной, но сколько горечи в ней! Моя родина кажется сахарной, она из зеленого бархата, но солнце из желчи над ней.
Это Николас Гильен, а у Мандельштама «Черным солнцем осиян».
Живительное, животворное, палящее, изнуряющее, испепеляющее, смертоносное, убийственное, ненавистное солнце – главный герой упомянутого сицилийского романа «Леопард», хотя вернее было бы перевести «Гепард»: в оригинале – «Il gattopardo».
Представьте теперь, как я был счастливо поражен, когда встретил Рози, правнучку автора этой книги Джузеппе Томази ди Лампедуза, хозяйку отеля «Orientale», где я останавливался в Палермо.
Я бы поставил этот роман сразу же вслед за тремя знаковыми, вершинными романами прошлого века – «В поисках утраченного времени», «Процессом» и «Улиссом», вровень с конгениальными ему «Даром» Набокова и «Шумом и яростью» Фолкнера.
Сочетание высокой поэзии и тонкого психоанализа, упоения счастья и одиночества скорби, любви с полным забвением личности, когда «весь человек вытряхивается из всего себя», и «полной гибели всерьез», Эрос и Танатос, инстинкт жизни и инстинкт смерти – как круто и густо все замешано в этой удивительной книге. Ее парадоксальный слоган: «Пока есть смерть, есть надежда».
Князь-Леопард подводит последний итог своей жизни, чтобы извлечь из покрывшего прошлое пепла золотые соломинки счастливых часов: «Мне семьдесят три года, по грубым подсчетам, я жил, по-настоящему жил, два-три года, не больше. Сколько же длились страдания и муки? Бесполезно считать: все остальное – семьдесят лет!»
Как чудно сказано, хоть мне надо еще дожить до возраста Князя, но я с ним уже сейчас категорически не согласен. Оглядываясь назад – вплоть до настоящего, которое стремительно становится прошлым, я испытывал и продолжаю испытывать непрерывное пьянящее головокружительное счастье в любви, в людях, в друзьях и врагах, в искусстве, в книгах, когда читаю или пишу, наконец, в бесконечных, подобно Одиссею, странствиях по белу свету, как вот это сицилийское, сказочное, зачарованное.
Ну да, зачарованный, влюбчивый, влюбленный странник по жизни – вот кто я!
