ГОВОРИТЬ ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА
Культура
Андрей Хржановский является кинорежиссером, снявшим более 20 замечательных анимационных фильмов, обладателем международных призов, новатором-экспериментатором в кинематографе. Сейчас он заканчивает работу над фильмом “Сентиментальное путешествие или полторы комнаты”, основой которого послужила судьба Иосифа Бродского. Корреспондент “Русского базара” Наташа Шарымова беседует с Андрем Хржановским.
- Как возникла идея создать фильм о Бродском?
- Я начну издалека. Я закончил ВГИК страшно вспомнить когда...
- в 1962 году.
- Я заканчивал факультет режиссуры игрового фильма у замечательного мастера - великого Льва Владимировича Кулешова. И на студию “Союзмультфильм” попал случайно. Мне предложили в качестве эксперимента сделать дипломную работу. Я сделал там “Жил-был Козявин” и пристрастился к этому виду кино, потому что возможности были грандиозные. Говорить нечто серьезное и интересное для меня на языке игрового кино было практически невозможно, потому что вы, наверное, помните, насколько это была фальшивая насквозь область искусства и жизни.
Я задержался на долгие годы в анимации с большой радостью для себя. Но когда меня спрашивали: “Почему ты не делаешь игровое кино?”, я отвечал: “Если я найду материал, который приведет меня в состояние, как говорил Лев Николаевич Толстой, “не могу молчать!”, то я, конечно, сниму игровую картину.
И вот, я прочитал стихи Бродского.
- А когда Вы в первый раз прочли стихи Бродского?
- Это было в начале 60-х. Я был на практике на Ленинградской студии документального кино, часто наезжал в Ленинград. Помню, как в году 59-м или 60-м моя подруга сказала:”У нас появились замечательные поэты” и назвала Рейна, Наймана, Бобышева и Бродского. По словам Ахматовой, “волшебный хор...” Но отдельно говорилось о Бродском, и я читал машинописные копии “Каждый перед Богом... “ (1958), “Сад”(1960), “Рождественский романс” (1961)... Я их переписывал от руки. Запоминал. Я понял, что это поэт не просто незаурядный, а единственный по тем временам и на том фоне, как это осталось и до сих пор. Стихи были действительно потрясающие в прямом смысле слова. Но когда я много лет спустя прочел прозу... Особенно эссе “Полторы комнаты”... Как сейчас помню этот номер журнала “Новый мир” за 1995 год, где оно было впервые опубликовано на русском языке.
Я увидел, это - мое кино, поскольку оно, во-первых, - абсолютно “про меня”, и я как бы прожил и прочувствовал все эти самые подробности, и эти детали, и эти чувства... В соотношении один к одному... Начиная с совпадений буквальных и фактологических. Вроде того, что я тоже жил в коммунальной квартире и тоже в полутора комнатах! Большая комната была искусственно перегороженной... Те же самые взаимоотношения с родителями. Те же самые взаимоотношения с друзьями, подругами... Тот же самый социальный фон...
Это то, что позволяло мне говорить как бы от первого лица. Как бы полностью идентифицировать себя с автором... И, конечно, это - самый сильный импульс, который может быть у художника... Именно такое состояние.
Во-вторых, я понял, что этот материал дает мне возможность как профессионалу осуществить мое горячее давнее желание... То, к к чему я давно подбирался... А именно - соединить разные виды кино, разные способы рассказа в одной вещи. Где есть и шутка, и ирония, и лирика, и трагические ноты, и гротеск, и живое игровое кино, и то, что можно снять только с помощью анимации, и кино документальное... Полифония... “Материал Бродского” давал идеальную возможность для полифонического построения.
Тогда-то я и почувствовал-понял, что страшно хочу сделать этот фильм, а в качестве “подхода-пробы” сделал первый фильм, короткометражный, “Полтора кота”, где, кстати сказать, и попробовал соединить документальное кино, фотографию, рисунок Бродского и так далее...
- По-моему, вы начинали работать над подобной композицией давно... У вас полифония уже была в фильмах по стихам Пушкина?
- По стихам и рисункам Пушкина. И еще у меня есть дилогия “Школа изящных искусств” о художнике, моем друге Юло Соостере, эстонце. Я развивал свой собственный опыт и собственные пристрастия. “Материал Бродского” позволял пойти еще дальше.
- Вы где-то сказали, что вас в Иосифе Бродском привлекало то, что он был очень свободный человек и поэт. Я, готовясь к этому интервью, изучила вашу биографию. Мне показалось, что ваш отец - художник, актер и артист эстрады - был очень свободным человеком. Он не вступил ни в один творческий союз, хотя мог бы и получал бы от этого немалые по тем временам льготы... Он менял точку приложения своих творческих возможностей...
- Для меня отец был образцом человека абсолютно свободного. Иногда мне было страшно... Его ничто не могло остановить от прямого высказывания своего отношения к тому или иному событию или человеку. Доходило до уровня скандала, но это было великолепно по взрыву чувств и свободе в обращении со своими чувствами. Ну а самое главное в биографии моего отца то, что он получил колоссальную школу. По первой своей профессии он - художник. У Малевича в мастерской провел два года. У Филонова вошел в состав коллектива “Мастера аналитического искусства”. У них была очень мощная выставка, которая вошла в историю искусства. Конечно, учеба у Филонова и общение с самим мастером, с художниками его круга, с учениками, коллегами, сыграло определяющую роль в отношении моего отца к искусству и жизни.
И еще одно обстоятельство, которое не могло не повлиять - я был внутри этого обстоятельства... Это очень близкая, сердечная и длившаяся почти полвека дружба с великим актером и любимым учеником Мейерхольда Эрастом Гариным. Семья Гариных была для меня вторым домом. Эраст Павлович и его жена Хеся Александровна Локшина были людьми образцовой этики, чувства достоинства, чувства свободы. Без фронды и всяких дешевых вещей. Были абсолютно грандиозными людьми в плане социального и философского мышления. Не говоря, конечно, про великий талант. Для меня это была школа творческая, человеческая, политическая и этическая... Какая хотите.
Итак: отец, Гарин-Локшина и мои друзья, художники, с которыми я повстречался в юности и делал первые фильмы: Соостер, Соболев. Альфред Шнитке. С ним вместе мы разрабатывали систему полистилистики. Альфред всегда во всех своих интервью ссылался на нашу совместную первую картину “Стеклянная гармоника” как на начало разработки своей замечательной, уникальной художественной системы.
- Возвратимся к фильму “Сентиментальное путешествие”. Кто у вас снимался?
- Мои давние любимцы. Так случилось, что я пересмотрел все доступные фотографии, связанные с Бродским. В том числе и в частных архивах. Сергей Юрский и Алиса Фрейндлих чисто физиогномически оказались поразительно похожи на родителей Бродского. Но дело, конечно, не просто в сходстве физическом, физиогномическом - это великие мастера. Когда фильм (не в последней стадии, в которой картина еще не существует, а в более или менее законченном варианте) посмотрели ближайшие питерские друзья Бродского, которые хорошо знали Александра Ивановича и Марию Моисеевну, все они в один голос отметили поразительное сходство с ними и проникновение в суть этих характеров. И общее удивление: как можно было, не будучи знакомыми с этими людьми, добиться такого перевоплощения...
И особая статья - Гриша Детятковский. Мой выбор актера на роль Бродского. Тут я заранее предвидел то, что меня неминуемо ждет: найдутся люди, и их будет немало, которые в принципе будут с внутренним протестом подходить к тому, что режиссер позволил себе поэта, еще не столь давно ушедшего, воплотить в образе...
Но я не был разочарован ни по ходу работы, ни по её окончании. Мне кажется, что здесь не только сходство чисто физическое, которое многие отмечали. (Мне тот же покойный Володя Уфлянд, прекрасный поэт и друг Бродского, рассказывал, что он несколько раз подходил на улице к Грише Детятковскому с ощущением чуда: “Как так - Иосиф приехал. Мне ничего не сказал..., вот он идет по улице...” И только потом, при окончательном сближении понял, что это - не дежавю, а реальный, но другой человек.
Но дело не в физическом сходстве, над которым мы долго работали. Дело в том, что этот человек, страшно обожающий поэзию Бродского, преданный ему и, кстати сказать, создатель спектакля “Мрамор”, - абсолютно свободный, глубоко образованный. Человек невероятно темпераментный и способный к выражению мыслей и эмоций на таком уровне, на котором большинство современных актеров не могут ни жить, ни творить.
Эту роль у нас сыграли семь человек, потому что фильм начинается с совсем ранних лет, с войны. У нас есть Бродский, которому три-четыре года и 10-11 лет, затем 12-13. И Бродский-отрок, и Бродский- юноша, которого сыграл московский артист Артем Смола. И тоже, как говорят, сыграл замечательно.
Мне важно было, что это были актеры ленинградской школы. Для них передача духа и питерской, “ленинградской” атмосферы особенно естественна и органична.
- Натурные съемки проходили в Петербурге?
- Конечно. У меня вызывало величайшее волнение то, что съемки происходили именно в подлинных полутора комнатах. Нам удалось добиться того, чтобы полностью освободили эту квартиру. И более того - все прилегающие участки... Коридор, кухня и все-все, что в этой картине есть, снималось по адресу Литейный проспект, дом 24/27. Обстановка в квартире включает часть важных и характерных вещей, принадлежащих семье Бродского.
- Не знаете ли, какое положение сейчас с Музеем Бродского. С выкупом второй комнаты?
- Этот вопрос до сих пор не решен. Жилец выдвигает непомерные требования за крошечную комнатушку, но что сейчас происходит, - точно не знаю.
- Вы как-то сказали, что видите сходство между поэзией и мультипликацией. Не могли бы вы остановиться на этом по-подробенее...
- Бродскому принадлежит такая формула... Когда его спросили, в чем разница между прозой и поэзией, он сказал:”Ну примерно такая, как между пехотой и военно-воздушными силами...” Способность действовать на других скоростях, в других ритмах и покрывать пространство мысли путем метафоры и владения языком на таком уровне, который не доступен прозе. Ты можешь выразить очень многое в нескольких словах, в одной строфе. У мультипликации такая же метафорическая природа.
- Применяете ли вы в фильмах компьютерную графику и новые программы монтажа.
- С самой первой моей картины повелось, что я совмещаю различные технологии: классическую анимацию и так называемые перекладки, а теперь и компьютерную графику. Отношение у меня к этому неоднозначное. То, что делают во всем мире, говорит о невероятном развитии техники. До этого России нужны многие десятилетия и многие миллионы, и у нас на горизонте ничто из этого не маячит. Но в принципе ручная выделка - она незаменима.
- Спасибо за беседу. И теперь последний, дежурный вопрос. Вы в Нью-Йорке - не в первый раз. Какое впечатление производит на вас этот город?
- Грандиозное. Раньше было такое представление, что это - общие места и общая обезличенность. Но когда смотришь на Манхэттен и особенно “крупным планом”, ты видишь, что все это - глубоко индивидуально, глубоко художественно и артистично. Самое большее впечатление оставляют люди и динамика, невероятная энергетика этого города, которая, надо сказать, вызывает двойственное ощущение: кажется, что нагнетание находится на грани и неизвестно, к чему этот выплеск может привести.
Грандиозное впечатление от достижений технических и интеллектуальных. Но, с другой стороны, я вижу некоторое, почти российское, раздолбайство и удивляюсь, как это сочетается с такими колоссальными достижениями. Много противоположного и много общего с российским менталитетом.
- Как возникла идея создать фильм о Бродском?
- Я начну издалека. Я закончил ВГИК страшно вспомнить когда...
- в 1962 году.
- Я заканчивал факультет режиссуры игрового фильма у замечательного мастера - великого Льва Владимировича Кулешова. И на студию “Союзмультфильм” попал случайно. Мне предложили в качестве эксперимента сделать дипломную работу. Я сделал там “Жил-был Козявин” и пристрастился к этому виду кино, потому что возможности были грандиозные. Говорить нечто серьезное и интересное для меня на языке игрового кино было практически невозможно, потому что вы, наверное, помните, насколько это была фальшивая насквозь область искусства и жизни.
Я задержался на долгие годы в анимации с большой радостью для себя. Но когда меня спрашивали: “Почему ты не делаешь игровое кино?”, я отвечал: “Если я найду материал, который приведет меня в состояние, как говорил Лев Николаевич Толстой, “не могу молчать!”, то я, конечно, сниму игровую картину.
И вот, я прочитал стихи Бродского.
- А когда Вы в первый раз прочли стихи Бродского?
- Это было в начале 60-х. Я был на практике на Ленинградской студии документального кино, часто наезжал в Ленинград. Помню, как в году 59-м или 60-м моя подруга сказала:”У нас появились замечательные поэты” и назвала Рейна, Наймана, Бобышева и Бродского. По словам Ахматовой, “волшебный хор...” Но отдельно говорилось о Бродском, и я читал машинописные копии “Каждый перед Богом... “ (1958), “Сад”(1960), “Рождественский романс” (1961)... Я их переписывал от руки. Запоминал. Я понял, что это поэт не просто незаурядный, а единственный по тем временам и на том фоне, как это осталось и до сих пор. Стихи были действительно потрясающие в прямом смысле слова. Но когда я много лет спустя прочел прозу... Особенно эссе “Полторы комнаты”... Как сейчас помню этот номер журнала “Новый мир” за 1995 год, где оно было впервые опубликовано на русском языке.
Я увидел, это - мое кино, поскольку оно, во-первых, - абсолютно “про меня”, и я как бы прожил и прочувствовал все эти самые подробности, и эти детали, и эти чувства... В соотношении один к одному... Начиная с совпадений буквальных и фактологических. Вроде того, что я тоже жил в коммунальной квартире и тоже в полутора комнатах! Большая комната была искусственно перегороженной... Те же самые взаимоотношения с родителями. Те же самые взаимоотношения с друзьями, подругами... Тот же самый социальный фон...
Это то, что позволяло мне говорить как бы от первого лица. Как бы полностью идентифицировать себя с автором... И, конечно, это - самый сильный импульс, который может быть у художника... Именно такое состояние.
Во-вторых, я понял, что этот материал дает мне возможность как профессионалу осуществить мое горячее давнее желание... То, к к чему я давно подбирался... А именно - соединить разные виды кино, разные способы рассказа в одной вещи. Где есть и шутка, и ирония, и лирика, и трагические ноты, и гротеск, и живое игровое кино, и то, что можно снять только с помощью анимации, и кино документальное... Полифония... “Материал Бродского” давал идеальную возможность для полифонического построения.
Тогда-то я и почувствовал-понял, что страшно хочу сделать этот фильм, а в качестве “подхода-пробы” сделал первый фильм, короткометражный, “Полтора кота”, где, кстати сказать, и попробовал соединить документальное кино, фотографию, рисунок Бродского и так далее...
- По-моему, вы начинали работать над подобной композицией давно... У вас полифония уже была в фильмах по стихам Пушкина?
- По стихам и рисункам Пушкина. И еще у меня есть дилогия “Школа изящных искусств” о художнике, моем друге Юло Соостере, эстонце. Я развивал свой собственный опыт и собственные пристрастия. “Материал Бродского” позволял пойти еще дальше.
- Вы где-то сказали, что вас в Иосифе Бродском привлекало то, что он был очень свободный человек и поэт. Я, готовясь к этому интервью, изучила вашу биографию. Мне показалось, что ваш отец - художник, актер и артист эстрады - был очень свободным человеком. Он не вступил ни в один творческий союз, хотя мог бы и получал бы от этого немалые по тем временам льготы... Он менял точку приложения своих творческих возможностей...
- Для меня отец был образцом человека абсолютно свободного. Иногда мне было страшно... Его ничто не могло остановить от прямого высказывания своего отношения к тому или иному событию или человеку. Доходило до уровня скандала, но это было великолепно по взрыву чувств и свободе в обращении со своими чувствами. Ну а самое главное в биографии моего отца то, что он получил колоссальную школу. По первой своей профессии он - художник. У Малевича в мастерской провел два года. У Филонова вошел в состав коллектива “Мастера аналитического искусства”. У них была очень мощная выставка, которая вошла в историю искусства. Конечно, учеба у Филонова и общение с самим мастером, с художниками его круга, с учениками, коллегами, сыграло определяющую роль в отношении моего отца к искусству и жизни.
И еще одно обстоятельство, которое не могло не повлиять - я был внутри этого обстоятельства... Это очень близкая, сердечная и длившаяся почти полвека дружба с великим актером и любимым учеником Мейерхольда Эрастом Гариным. Семья Гариных была для меня вторым домом. Эраст Павлович и его жена Хеся Александровна Локшина были людьми образцовой этики, чувства достоинства, чувства свободы. Без фронды и всяких дешевых вещей. Были абсолютно грандиозными людьми в плане социального и философского мышления. Не говоря, конечно, про великий талант. Для меня это была школа творческая, человеческая, политическая и этическая... Какая хотите.
Итак: отец, Гарин-Локшина и мои друзья, художники, с которыми я повстречался в юности и делал первые фильмы: Соостер, Соболев. Альфред Шнитке. С ним вместе мы разрабатывали систему полистилистики. Альфред всегда во всех своих интервью ссылался на нашу совместную первую картину “Стеклянная гармоника” как на начало разработки своей замечательной, уникальной художественной системы.
- Мои давние любимцы. Так случилось, что я пересмотрел все доступные фотографии, связанные с Бродским. В том числе и в частных архивах. Сергей Юрский и Алиса Фрейндлих чисто физиогномически оказались поразительно похожи на родителей Бродского. Но дело, конечно, не просто в сходстве физическом, физиогномическом - это великие мастера. Когда фильм (не в последней стадии, в которой картина еще не существует, а в более или менее законченном варианте) посмотрели ближайшие питерские друзья Бродского, которые хорошо знали Александра Ивановича и Марию Моисеевну, все они в один голос отметили поразительное сходство с ними и проникновение в суть этих характеров. И общее удивление: как можно было, не будучи знакомыми с этими людьми, добиться такого перевоплощения...
И особая статья - Гриша Детятковский. Мой выбор актера на роль Бродского. Тут я заранее предвидел то, что меня неминуемо ждет: найдутся люди, и их будет немало, которые в принципе будут с внутренним протестом подходить к тому, что режиссер позволил себе поэта, еще не столь давно ушедшего, воплотить в образе...
Но я не был разочарован ни по ходу работы, ни по её окончании. Мне кажется, что здесь не только сходство чисто физическое, которое многие отмечали. (Мне тот же покойный Володя Уфлянд, прекрасный поэт и друг Бродского, рассказывал, что он несколько раз подходил на улице к Грише Детятковскому с ощущением чуда: “Как так - Иосиф приехал. Мне ничего не сказал..., вот он идет по улице...” И только потом, при окончательном сближении понял, что это - не дежавю, а реальный, но другой человек.
Но дело не в физическом сходстве, над которым мы долго работали. Дело в том, что этот человек, страшно обожающий поэзию Бродского, преданный ему и, кстати сказать, создатель спектакля “Мрамор”, - абсолютно свободный, глубоко образованный. Человек невероятно темпераментный и способный к выражению мыслей и эмоций на таком уровне, на котором большинство современных актеров не могут ни жить, ни творить.
Эту роль у нас сыграли семь человек, потому что фильм начинается с совсем ранних лет, с войны. У нас есть Бродский, которому три-четыре года и 10-11 лет, затем 12-13. И Бродский-отрок, и Бродский- юноша, которого сыграл московский артист Артем Смола. И тоже, как говорят, сыграл замечательно.
Мне важно было, что это были актеры ленинградской школы. Для них передача духа и питерской, “ленинградской” атмосферы особенно естественна и органична.
- Натурные съемки проходили в Петербурге?
- Конечно. У меня вызывало величайшее волнение то, что съемки происходили именно в подлинных полутора комнатах. Нам удалось добиться того, чтобы полностью освободили эту квартиру. И более того - все прилегающие участки... Коридор, кухня и все-все, что в этой картине есть, снималось по адресу Литейный проспект, дом 24/27. Обстановка в квартире включает часть важных и характерных вещей, принадлежащих семье Бродского.
- Не знаете ли, какое положение сейчас с Музеем Бродского. С выкупом второй комнаты?
- Этот вопрос до сих пор не решен. Жилец выдвигает непомерные требования за крошечную комнатушку, но что сейчас происходит, - точно не знаю.
- Вы как-то сказали, что видите сходство между поэзией и мультипликацией. Не могли бы вы остановиться на этом по-подробенее...
- Бродскому принадлежит такая формула... Когда его спросили, в чем разница между прозой и поэзией, он сказал:”Ну примерно такая, как между пехотой и военно-воздушными силами...” Способность действовать на других скоростях, в других ритмах и покрывать пространство мысли путем метафоры и владения языком на таком уровне, который не доступен прозе. Ты можешь выразить очень многое в нескольких словах, в одной строфе. У мультипликации такая же метафорическая природа.
- Применяете ли вы в фильмах компьютерную графику и новые программы монтажа.
- С самой первой моей картины повелось, что я совмещаю различные технологии: классическую анимацию и так называемые перекладки, а теперь и компьютерную графику. Отношение у меня к этому неоднозначное. То, что делают во всем мире, говорит о невероятном развитии техники. До этого России нужны многие десятилетия и многие миллионы, и у нас на горизонте ничто из этого не маячит. Но в принципе ручная выделка - она незаменима.
- Спасибо за беседу. И теперь последний, дежурный вопрос. Вы в Нью-Йорке - не в первый раз. Какое впечатление производит на вас этот город?
- Грандиозное. Раньше было такое представление, что это - общие места и общая обезличенность. Но когда смотришь на Манхэттен и особенно “крупным планом”, ты видишь, что все это - глубоко индивидуально, глубоко художественно и артистично. Самое большее впечатление оставляют люди и динамика, невероятная энергетика этого города, которая, надо сказать, вызывает двойственное ощущение: кажется, что нагнетание находится на грани и неизвестно, к чему этот выплеск может привести.
Грандиозное впечатление от достижений технических и интеллектуальных. Но, с другой стороны, я вижу некоторое, почти российское, раздолбайство и удивляюсь, как это сочетается с такими колоссальными достижениями. Много противоположного и много общего с российским менталитетом.
