Академик Фейберг: "Неизбрание в Академию наук СССР Гельфанда было позором"
Начну с претензии. И не к кому-нибудь, а к редколлегии БАС - Большого академического словаря. Я взял едва ли не самое новое издание - 2000 года, чтобы посмотреть статью об академике Евгении Львовиче Фейнберге, моем cегодняшнем собеседнике. И словарь, который является как бы последней инстанцией в мире информации, поведал мне, что физик-теоретик Е.Л. Фейнберг стал членкором Академии наук СССР в 1966 году. Точка. А о том, что он в 1997-м избран действительным членом академии, святая святых российской информации умалчивает. Как говаривал по аналогичному поводу Александр Галич, “здесь даже времени и то не знают точно”
- Евгений Львович, между двумя вашими академическими избраниями прошло ни много ни мало - 30 лет. Я знаю еще одного академика, “обладателя” такого же разрыва - Израиля Моисеевича Гельфанда. Вопрос вам как к физику: можно ли по двум экспериментальным точкам установить некую закономерность?
- Ну, Гельфанд великий ученый, мне неловко даже, что вы поставили меня рядом с ним. Там ситуация была совершенно ясная: его в академики не пускал Понтрягин - выдающийся математик, но ужасный антисемит. Гельфанд был уже академиком нескольких иностранных академий, но на отделении математики, где Понтрягин имел большой вес, Гельфанда много раз заваливали. После очередного завала Гельфанда я выступил на общем собрании академии с протестом, а академик Леонтович задал тогдашнему президенту академии Анатолию Петровичу Александрову вопрос: “Имеет ли право член иностранных академий стать советским академиком?”. Александров, недоумевая, отвечает: “Конечно, имеет…”. Все, кому надо, догадались о ком и о чем идет речь. Долгое неизбрание Гельфанда в Академию наук СССР было позором. Что касается меня, то в нашем отделении, ядерной (?) физики, шла борьба двух школ, двух кланов. Возможно, я и стал в некотором смысле жертвой этой борьбы.
- Вернемся к Понтрягину. Он, кажется, был слепым?
- Да, он ослеп в детстве, и это испортило его характер. Из-за него масса хороших математиков уехала за рубеж.
- Директором Института математики имени Стеклова был Виноградов, тоже, кажется, большой юдофоб
- Но тот, в отличие от Понтрягина, был глупый антисемит...
- Вы много лет работаете в ФИАНе (Физическом институте АН). Были разные периоды в его научной жизни. Какой из них вам представляется самым ярким и какой - унылым, неинтересным?
- В ФИАНе я действительно давно работаю - больше 60 лет. Его основателем, как известно, был выдающийся ученый и организатор науки Сергей Иванович Вавилов. Именно он предложил дать ФИАНу имя своего учителя - Петра Николаевича Лебедева. Когда в начале 30-х годов институт был только организован, в нем насчитывалось около 20 человек. Через 7-10 лет стало 170, а после войны - 1700. В последние годы здесь работало около 4000 человек, сейчас немного меньше. Видите, какой рост - в десятки раз. Именно годы стремительного роста можно считать, наверное, самыми яркими. Сейчас институт переживает не лучшие времена, однако научная жизнь отнюдь не замерла. Я говорю это с уверенностью хотя бы о Теоретическом отделе,
в котором все эти годы работаю. Здесь совершенно изумительная атмосфера: дружеская, бескомпромиссная, равное отношение ко всем, никакой зависти, скандалов и прочее. Был такой момент, когда умер Игорь Евгеньевич Тамм и заведовать отделом стал академик Гинзбург. Партком решил обследовать наш отдел. Обследовали, после чего Виталию Лазаревичу задали вопрос: “А какие в вашем отделе существуют внутренние интриги, трения?” Гинзбург коротко отвечает: “У нас их нет!” “Как нет? - удивились партийцы. - Что же, у вас нет самокритики?”
Руководство теоротдела добилось разрешения на поездки в Горький к своему сотруднику - Андрею Дмитриевичу Сахарову. А за несколько лет до ссылки, когда его травили и собирали по институту подписи под осуждающим письмом, ни один сотрудник отдела свою подпись не дал!
- А табличка “Андрей Дмитриевич Сахаров” оставалась все годы его ссылки на дверях его кабинета в ФИАНе... Чем конкретно вы сейчас занимаетесь, Евгений Львович?
- Физикой элементарных частиц. Ленин был прав: атом неисчерпаем. Электрон тоже оказался неисчерпаемым, кроме заряда, у него обнаружили спин(вращение) и так далее.(В скобках замечу, что рабочий стол академика, которому 27 июня с.г. стукнуло 90, буквально завален бумагами. Евгений Львович решил показать мне свою статью о Сергее Ивановиче Вавилове, но среди бумаг на столе отыскать ее не смог, пришлось ему встать и извлечь оттиск статьи из шкафа). У меня как у академика-советника есть своя группа, и хотя я теоретик, моя группа состоит наполовину из теоретиков, наполовину из экспериментаторов. Мы создали весьма неплохую экспериментальную установку, на которой работают шесть институтов, ведущих восемь работ. Никто не верил, что ее удастся сделать, а она пошла вовсю.
- Вы были одним из близких соратников Андрея Дмитриевича, 4 раза ездили к нему в Горький. Я читал вашу переписку с А.Д., вы могли говорить ему довольно резкие вещи - особенно относительно его голодовок
- Невестку Елены Георгиевны, Лизу, необходимо было забрать отсюда - ей с маленьким сыном, внуком Елены Георгиевны, угрожали. Удивительно было то, что Андрею Дмитриевичу удалось добиться, чтобы их выпустили. А голодать за выезд Елены Георгиевны за рубеж было, по-моему, бесполезно. Потому что ясно было, что умереть Андрею Дмитриевичу ГБ не даст, положение, считали они, под контролем. Но они измучили его, он стал стариком! И дело чистой случайности, что Горбачев, став Генсеком, выпустил Сахарова. А если бы первым человеком в государстве стал Гришин?
- Андрей Дмитриевич хотел быть с вами на “ты”, но вы не могли переступить черту пиетета, правильно?
- Еще Игорь Евгеньевич Тамм завел в отделе правило: обращаться ко всем по имени-отчеству, даже к студентам. Так что была привычка. А потом сколько бы Андрей Дмитриевич ни подписывался “Андрей”, “Андрей с любовью”, я на “ты” не мог перейти.
- Вы устроили знаменитую встречу Сахарова и Солженицына. Она в этом доме происходила (мы беседовали с Евгением Львовичем в доме на Ленинском проспекте, соседствующем с универмагом “Москва”)?
- Нет, мы жили раньше на Зоологической улице, там это и произошло. В своих воспоминаниях об Андрее Дмитриевиче я подробно рассказал об этой, мне кажется, единственной их встрече. Что сказать об этих великих людях? Моя маленькая племянница, когда ей подарили куклу, сказала: “Она не любится”. Так вот, если Сахаров был теплым, сердечным человеком, то об Александре Исаевиче можно сказать, что он “не любится”. В то же время, безусловно, он - героический человек, заслуживает всяческого уважения.
- К проблеме создания атомной бомбы вы имели отношение?
- Видите ли, у меня не очень хорошая биография, поскольку моя покойная жена была американка. Но мы с ней друг друга спасли. Атомными делами я все-таки занимался, но не самой бомбой, а реактором. На секретный объект под Горьким, где непосредственно делали бомбу, меня, из-за жены, не взяли, хотя Игорь Евгеньевич Тамм очень хотел, чтобы я поехал. А я этого не хотел, меня, слава Богу, оставили в Москве. В свою очередь жену, державшуюся в конце сороковых годов, когда вовсю шла борьба с космополитами, независимо, не посадили благодаря мне, выполнявшему “задание партии”.
- Кем была Валентина Джозефовна по специальности?
- Музыковедом, доктором искусствоведения, защитила диссертацию по американской музыке, за что ее и обвиняли в преклонении перед Западом. В конце сороковых это было тяжкое обвинение, ее изгнали с работы, запретили преподавать. Потом все встало на свои места, она была очень крупным музыковедом.
- Значит, союз физика и лирика оказался удачным?
- Мы прожили вместе 60 лет, я полюбил и понял классическую музыку во многом благодаря жене. Но этим не ограничился, а написал и выпустил в 1992 году в издательстве “Наука” книгу “Две культуры. Интуиция и логика в искусстве и науке”. Книга переведена на немецкий язык.
- Как живется академику РАН в это непростое время?
- Я уже сказал, что являюсь советником в Теоретическом отделе ФИАНа. Мне платят также за звание академика, есть другие источники небольшого дохода. Потребности у меня скромные, так что мне вполне хватает. Четыре раза в неделю в дом приходит женщина - убирает, ходит в магазин за покупками. Оплачивает ее заботу о нас с дочерью фонд Сороса.
