ПОБЕДИТЕЛЬ
Никто не мог знать, какая судьба его ждет.
С. Б.
Сергей БАЙМУХАМЕТОВ
Школа
Дети в нашей 13-й школе такие же, как и везде. Были. Другое дело, какими они стали. Как это произошло?
Выбор школы, где будут учиться наши дети, был трудным. Осложнялся тем, что выбирать-то надо заранее, одновременно с реконструкцией здания под интернат. Ведь нашу будущую школу тоже надо было перестраивать: устанавливать лифт, пристраивать к школе галерею-эстакаду, к которой подъезжал бы наш автобус с детьми. Мы остановили свой выбор на маленькой двухэтажной школе по соседству, в Заречном поселке. Поселок полудеревенский, патриархальный, и школа маленькая, уютная не будет подавлять наших детей масштабами и многолюдьем. И уже после этого начались разговоры, консультации, советы всех педагогов. Ведь она объективно существует, никуда от нее не денешься – детская жестокость. Кто-то толкнет, кто-то обзовет, кто-то посмеется.
Пользуясь случаем, хочу еще раз сказать спасибо моему коллеге, директору школы Лидии Михайловне Масловой. Ну представьте, жила и работала спокойно, числилась на хорошем счету. И вдруг – двадцать детей с ограниченными возможностями! В колясках, на костылях, иногда с замедленной речью, с нарушенной координацией. Плохо подготовленные, отстающие от сверстников по школьной программе, потому как после обучения на дому... Какие же это заботы, какая ответственность! Ведь Лидия Михайловна могла отказаться. Могла сказать: школа у нас маленькая, коллектив учителей малочисленный, мы не справимся. И никто бы ее не упрекнул. А она – взялась!
Летом школьные учителя обошли всех родителей – благо рядом, в одном поселке. Потом несколько раз собирали родителей в школе: рассказывали им, объясняли, чтобы они дома с детьми своими говорили.
И вот – первый день в школе. Я дрожу как осиновый лист. Точно так же бледные ходят по коридорам учителя и Лидия Михайловна. Никаких ЧП! Второй день, третий... Потом мне рассказали, что там, в коридорах, чуть ли не гонки на колясках устраивают. Мои дети и школьные. И хохочут все! Самая обычная сцена на перемене: какой-нибудь мальчишка что-то поправляет в коляске, подкручивает, потом катит ее куда-то или кружит на месте, а моя девчонка в коляске смеется-заливается, потому что ей весело, потому что она общается... А когда что-то случилось с электричеством и отключился лифт, дети со всей школы бросились поднимать наших колясочников на второй этаж, в классы. И каждый день моих детей школьники встречают у автобусов, сопровождают, помогают раздеться.
Вы понимаете, не надо прятать этих детей, этих людей, как делалось все годы Советской власти. Пусть видят, что есть люди, которым еще тяжелее. И тогда все поймут, что злом ничего не создашь, никого не победишь. Речь идет о душах людей. Детей.
Конечно, родители воспитывают детей и воспитываются сами. Но также верно, что душу дает Бог. А родители - тело. Часто не очень пригодное для жизни.
А как любят наши интернатские свою школу! Они любят бывать в школе, на людях, с новыми друзьями. К примеру, воспитатель в автобусе объявляет: «Завтра едем на дополнительные занятия!» Обычный школьник поморщится: «У, дополнительные...». А наши кричат: «Ура! Ура!»
Трудно найти слова, чтобы деликатно и точно сформулировать мысль о нравственной, воспитательной сути такого соседства. За два года у воспитателей и школьных учителей накопилось немало интересных наблюдений. Так учителя пришли к выводу, что школьники стали добрее. Они внимательны не только к своим друзьям из интерната, они стали добрее, внимательнее по отношению друг к другу, уже нет в них иногда свойственного подросткам желания мимоходом показать свое превосходство, оскорбить, унизить. Это главный результат, который дает совместное обучение.
Разговор
Есть один существенный момент в совместном обучении. Наши дети, с нарушениями опорно-двигательного аппарата, росли и растут дома, как под стеклянным колпаком. А когда приходят в школу, вступают в тесный контакт с обычными детьми, они разом получают все то, чего нахватались обычные дети от улицы: и мат, и попытки развязного поведения, и курение. А ведь мы настраиваем своих детей на то, чтобы они не чувствовали себя ущербными, чтобы они были и чувствовали себя, как все. Вот ребенок и встает перед первой в новой жизни проблемой: и в «этом» быть как все? Вместе курить, вместе осваивать ненормативную лексику?
Нам, воспитателям и родителям, надо быть готовыми и к этому. Особенно родителям. Говорю это, потому что замечаю за многими родителями какое-то благостное умиротворение: все, ребенок в интернате, он устроен, он счастлив. Понимаю их состояние после долгих лет трудностей. Но, господа родители, не сбрасывайте с себя ответственность, не полагайтесь целиком и полностью на нас, не преуменьшайте свое значение и свое влияние на ваших же детей.
Есть еще один момент в отношении родителей к детям. Недооценка. Или - заранее заниженная планка претензий к жизни. Это относится и к здоровым детям. И по отношению к ним, к здоровым, родители очень часто ориентируются на минимум: обут, одет, накормлен, «двоек» не получает, замечаний по поведению нет – значит, все хорошо. Тем более – к нашим, к детям-инвалидам.
«Ну какой из него поэт, художник? Хорошо бы простую профессию получить!» А может, как раз в душе этого мальчишки или девчонки горел какой-то другой огонь? А если это талант? Мы часто даже довольны, когда талантливый, но беспокойный ребенок, как мы говорим, «берется за ум», становится спокойным, не мешает нам его воспитывать и учить. Ну, научим мы его тапочки шить, будет он деньги зарабатывать. Но жизнь свою будет воспринимать как серую-серую...
Я вовсе не хочу сказать, что шитье тапочек – занятие для серых личностей. Нет, кто-то и будучи мастером тапочных дел проживает свою жизнь с удовольствием, ярко и интересно. Я о том, что в душе того ребенка горел совсем другой свет. Который нам, особенно родителям, следовало увидеть.
Если уж говорим, что наши дети должны быть, как все, то и цели перед ними надо ставить, как перед всеми. И не подумайте, что речь идет о «высоких» профессиях или высоких постах. Совсем нет. Речь о том, чтобы вы вместе с ребенком искали и нашли для него любимую, интересную для него работу.
Здоровый ребенок с годами может и круто поменять жизнь, уйти туда, куда влекут его душа и талант. Инвалиду сделать это в тысячу раз труднее. Потому так важно рассмотреть как можно раньше его способности, его склонности и не занижать перед ним планку жизненных претензий.
А если уж определились, поставили какие-то цели, то надо готовиться к большому труду. Потому что ребенка-инвалида надо загружать раза в полтора больше, чем здорового. Да, жалко, тяжело смотреть, как мучается кровиночка... Но для ребенка-инвалида закон жизни и закон успеха – суворовская фраза: «Тяжело в ученье – легко в бою». И потом не забывайте: когда сын или дочь заняты тем, что им интересно, на трудности они не обращают внимания; то, что вам кажется тяжелым, они не замечают...
И помните, господа родители, что когда жизнь вашего ребенка определится в двадцать пять – тридцать лет, он не нам, воспитателям, в первую очередь скажет «спасибо». К тому времени мы уже расстанемся, годы и годы пройдут. Он прежде всего маме и папе скажет «спасибо».
Зимним вечером
Конечно, детям тоже было нелегко привыкать к новой жизни. Представьте, до 12-14 лет они сидели дома, мало кого видели, мало где бывали. И вдруг – в большой коллектив, к незнакомым взрослым людям. Чувствовали они себя на первых порах скованно, я бы даже сказал – боязливо. У меня сердце сжималось, когда я смотрел на них и понимал: они не привыкли к вниманию со стороны посторонних людей, к ласке, к участию, к тому, что с ними разговаривают, играют, шутят, что-то обсуждают, им что-то поручают...
Я понял, что интернат стал для них домом однажды зимним вечером. Правда, вначале испугался.
Как-то сидим мы с бухгалтером в его кабинете, разбираемся с бумагами. Уже поздненько было, часов восемь. Декабрь, зима, темь, тишина. Посторонних нет, да и кто в такое время поедет за город? Закончив дела, покатил я по коридору к своему кабинету. Он рядом, чуть в стороне от фойе. И вдруг слышу какой-то шум. И, конечно, испугался: что там такое? Так уж мы устроены, родители и педагоги, что первым делом пугаемся... Но в следующую секунду я понял, что это не шум, а музыка. И какие-то возгласы.
Подкатываю к выходу в фойе, вглядываюсь. Полумрак, откуда-то снизу свет, в этом полусвете-полумраке двигаются тени. Все мои дети – все двадцать два человека – там, в фойе. Что случилось, почему они все здесь? Вглядевшись, я понял, что они танцуют! У них дискотека! Вы представляете дискотеку, танцы на колясках, на костылях?! Девочка, у которой голеностоп скован, она ходит, как балерина, на цыпочках, у нее скован позвоночник и тазовые суставы малоподвижны – эта девочка в центре круга извивается и изображает индийский танец! Кто-то сорвал с себя майку и зафитилил ее в восторге на диван. Идет дискотека!!! Они видели дискотеку по телевизору, но пока сидели по домам по одному, им это было недоступно. А теперь, собравшись вместе, они устроили свою дискотеку. Они не стеснялись друг друга, никто не смотрел и не примечал, как выглядит другой. Ведь и на дискотеках здоровых юношей и девушек никто друг на друга не смотрит, каждый самовыражается в танце, как может. И мои тоже – самовыражались!
И тогда я сказал себе: вот оно, я был прав, я добился своего, мои дети живут, как все! Эти дети будут нормально жить, многого достигнут, потому что скоро поймут: им все доступно. Были бы только желание и воля реализовать себя.
Письма родителей
Клара Акжановна Жумагулова
Всю жизнь меня преследуют вопросы: почему, в чем причина, кто виноват? И кто все объяснит Амантаю?...
Почти все мои знакомые, родители таких же больных детей, говорят, что болезни наших детей начались в роддоме. Да, для тамошних сотрудников роды – обычная повседневная работа. Делают ее буднично. Часто абы как. Но про себя и своего сына я ничего не могу сказать точно. Потому что не помню, была без сознания. Знаю точно, что привезли меня в 9 вечера, а родила в 2 часа ночи, то есть мучилась 5 часов подряд...
Забеспокоились мы, когда Амантай в положенное время не смог встать на ноги. Врачи сказали: мол, у разных детей это бывает по-разному, в свой срок пойдет. Мы сделали ему коляску-опору, но и она не помогала. Тогда мы повезли его в городскую больницу, а там поставили диагноз – ДЦП, детский церебральный паралич. И предложили тут же положить его на лечение.
На беду свою в коридоре разговорилась я с такими же, как я, матерями. Одна из них мне и сказала: «Ни за что не кладите сына в больницу! Видите, моего ребенка довели уколами до того, что у него ноги ниже колен окончательно атрофировались, болтаются, как плети!». Я увидела этого мальчика тут же, в коридоре. Меня охватил ужас. Я отказалась от лечения в больнице.
И начались мои странствия по знахарям и знахаркам. Как услышу что-то про целителей, так и собираю по родственникам деньги. Спасибо, родственники помогают. Потому что муж нас бросил, не выдержал такой жизни. Так или иначе, сын начал ходить. Криво, косо, вихляясь. Часто падал, плакал, и я ночами плакала и молилась. Со временем у него стали заметны и нарушения в речи.
И теперь моя жизнь превратилась в ад. Каждую ночь я поедом ем сама себя. Я виновата, что послушалась случайную знакомую? Может, отдай я сына сразу в больницу, сейчас бы он был здоровым? Никто не может ответить на мои вопросы, и остается только винить себя.
В общем смирилась я с тем, что мой сын – инвалид. Оформила инвалидность, стала получать пособие. Понятно, что с работой пришлось распроститься. А работа у меня по нынешним временам престижная и высокооплачиваемая, я дипломированный бухгалтер.
Два года назад нам предложили место в новом интернате в Петропавловске. А тут как назло я заболела и слегла в больницу. Место заняли другие. Я даже не сильно расстроилась, смирилась уже с полосой постоянных неудач в жизни. Но бывает, что и мне иногда улыбается судьба. Через полгода меня вызвали в районный отдел образования и сказали, что мы в списках интерната, нас помнят и к следующему учебному году ждут. И вот уже год мой Амантай в интернате. Никто из родственников поверить не может, что это Амантай. Это совсем другой человек. Был он постоянно мрачный, молчаливый, раздражительный, ни с кем не разговаривал... Многие родители, имеющие таких детей, знают, какие они бывают... А сейчас он весь светится жизнерадостностью. Когда приезжает на выходные и на каникулы домой, в первые дни он только и делает, что рассказывает о своей новой жизни. А потом, когда все расскажет, начинает скучать. Я вижу, что он рвется туда, в город, в интернат, к друзьям по интернату, к друзьям по школе, где они учатся вместе с обычными детьми. И если б вы знали, как мне от этого радостно. Да, я виновата, нет мне прощения, но сейчас в жизни сына появился свет, будущее, и мне от этого хоть немного, но легче. У нас, у матерей, один девиз: «Пока живу – надеюсь». Вот и я теперь надеюсь, что в жизни моего сына все будет хорошо.
Чужие жизни
Две трети опрошенных родителей первопричиной болезни своих детей считают родовые травмы. Права Клара Акжановна – уж слишком обыденно относятся в родильных домах к великому таинству – Появлению На Свет Человека. Я говорю со всей мягкостью, дабы не обидеть медиков. А то, что после «выдавливания и выдергивания» жизни человеческие идут наперекосяк, – так это ведь чужие жизни.
Иногда меня посещает совсем уже дикая мысль: а может, медики из родильных домов ничего не знают о последствиях родовых травм, никогда не видели этих детей на костылях и в колясках? Так пусть приезжают к нам, посмотрят... Знаю, что вызову превеликий гнев медиков. Но не говорить об этом нельзя...
Ампутация левой руки
Врачи все время держат меня под наблюдением. Осенью и весной профилактическое лечение, внутривенные вливания, чтобы сохранить то, что еще есть. И когда разворачивалась эпопея с созданием интерната, они меня предупредили: директор – это сплошные стрессы и переживания. А тебе нельзя нервничать. У тебя будут спазмы сосудов. У тебя и так затруднено передвижение крови по сосудам. Ты можешь потерять и руки.
Но разве можно было меня тогда остановить? Да и сейчас тоже. Потеряю так потеряю. А что мне остается в жизни? Отказаться от главного дела своей жизни? Зачем тогда жить?!
А гангрена уже подобралась к рукам. Еще в девяносто пятом году один палец ампутировали. Потом еще... И чую, в левой руке начинаются боли. Коляску уже трудно катить. Кровь не поступает, рука ледяная.
Два месяца спал сидя. Снова сидя. Сажусь в кресло, гангренозную левую руку кладу между ног, потому что никакими грелками греть ее нельзя, только живым теплом. Наташа, жена, собирает одеяло вокруг моей шеи как узелок – и я ночь сижу-сплю в кресле.
Я знал, что тут ничего не поделаешь, надо ампутировать руку. Но мне было некогда, просто некогда. Осень, интернат только открыт, сотрудники новые, друг друга не знают, правила работы и сотрудничества не выработаны. Да одно финансирование с ума сведет! Ведь для таких интернатов нигде нет ни правил, ни инструкций, а финансисты стоят как скала на страже старых параграфов. Каждая бумажка и каждый рубль утверждаются отдельно. Поэтому мне уйти было нельзя ни на час. А Светлана Анисимовна Акежанова, мой лечащий врач на протяжении всех пятнадцати лет болезни, настаивает, говорит, что может быть поздно, мало ли какие побочные последствия даст гангрена. Я говорю: «Ну подождем до зимних каникул, дети по домам разъедутся, тогда и лягу на операцию!»
Конечно, я оттягивал до последнего еще и в отчаянной, призрачной надежде: а вдруг вернется кровообращение, а вдруг сохраню руку. Пока у меня две руки – я самостоятельный человек. Я и машину вожу, еду, куда мне надо, и в коляске легко везде передвигаюсь. А что с одной рукой?
Но жизнь научила меня готовиться ко всему. И я заранее тренировался жить с одной рукой. Научился на коляске с одной рукой передвигаться. Наклоняешься, создаешь разность давлений – и она идет прямо... Одной рукой раздевался и одевался, в туалет ходил, управляясь одной рукой, умывался. Процедура частая и долгая, мне-то надо содержать себя в идеальной чистоте. И вот когда мне отрезали левую руку по плечо, к обеду я проснулся от наркоза и чувствую: хочу в туалет. И у меня первый вопрос к самому себе: «Я еще человек или не человек?» Пока я сам могу ходить в туалет – все нормально. И я покатился в туалет. Наташа со мной была, но я запретил ей: не подходи и не заходи. А там уже, внутри, меня охватил страх. Одно дело тренироваться, когда в критический момент ты можешь выставить вторую руку и опереться на нее, другое дело сейчас, когда этой руки нет. К тому же голова кружится после наркоза, а если упаду, то швы разойдутся... Было, было желание позвать на помощь. Хотя бы на первый раз. А потом, упрямый же, сказал себе: «Стоп! Или ты сейчас себя победишь и будешь всегда ходить самостоятельно - или потом будешь всегда кого-то звать».
И я перелез на унитаз. А потом – снова на коляску. Докатываюсь до дверей, открываю их, встречаю Наташу: все, я герой, я могу!
Когда сняли швы, мы поехали сразу в интернат, а там мне говорят: звонили, ждут меня в городской администрации. Развернулись мы и – туда. Ни одного дня на больничном не был. И после сорока двух операций в Кургане тоже прямо с поезда вышел на работу. Две недели оставалось до начала учебного года, какие тут больничные... А потом уже ухитрился с одной рукой ездить на машине. Надо как-нибудь снять это на видеокамеру: человек без двух ног и без одной руки ведет машину.
Наташа
Да, появилась в моей жизни Наташа. Жена. Наш интернат на краю поселка, который возник при кирпичном заводе. Завод закрылся, люди остались без дела и без зарплат. И многие просились в интернат на работу. Но нам ведь нужны люди других профессий: педагоги, врачи, повара. И вот однажды приходит ко мне молодая женщина и говорит, что она дипломированный повар. И я стал расспрашивать, что да как. Мужа нет, живет с матерью, рядом, крыша дома отсюда видна, держат хозяйство, но денег не хватает, потому что два сына ее учатся в техникуме и за них надо платить. Видно было, что она все делает и живет для детей. И я сказал себе: при первой возможности надо взять ее на работу. Однажды встретил ее на улице и спрашиваю: если у вас хозяйство, то нельзя ли мне брать у вас молоко? И стал приезжать к ним за молоком. Иногда разговаривали о том о сем. Ни у меня, ни у нее никаких даже мыслей не было... Я понимал, что из себя представляю, да и она нажилась со своим мужиком так, что на нас уже смотреть не могла. Правда, признаюсь: за разговорами попутно узнавал я, что она за человек, какой характер, потому что в интернате нужны особые люди - мягкие, терпеливые, внимательные. Понял, что годится. И стала она у нас работать поваром. Но молоко я брал у них по-прежнему. И как-то она говорит: вы сейчас домой едете, как вы там один, не помочь ли в чем? Раз приехала, два приехала, и так вот сложились у нас уже другие отношения.
Конечно, Наташе пришлось уволиться. Семейственность – она везде семейственность и нигде не поощряется, да и ни к чему нам пересуды и перетолки. Она стала гражданской женой человека без двух ног, но с двумя руками. Она сопровождала меня в больницу на операцию. И потом официально зарегистрировала брак с человеком уже без одной руки. Было это 14 февраля, в День святого Валентина – покровителя влюбленных. Так мы решили – наверно, юношеская романтика еще не выветрилась. Но оказалось, что в этот день, в среду, загсы не работают. Пришлось уговаривать начальника, чтобы разрешил. Это был единственный в Петропавловске брак, заключенный в День святого Валентина.
Что она взвалила на свои плечи! Она мне секретарь, помощник, шофер – специально выучилась водить машину. Она помогает мне умыться, одеться. Она мне застегивает пуговицы, потому что у меня на оставшейся руке три с половиной пальца и на одном из них началась гангрена. И так изо дня в день... Как она умудряется убедить меня, что я просто человек, а не объект помощи, как это у нее получается – не понять... Это жизнь в постоянном напряжении. Как она справляется? Мне пятьдесят три года, ей – тридцать семь. И в годах немалая разница, а уж о моей инвалидности и говорить не надо. Она, молодая и красивая, не могла встретить, найти мужа? Могла. Но она выбрала меня.
И здесь мне неловко говорить, но надо, раз уж взялся. Многие инвалиды замыкаются в себе, боятся любых встреч, уверены, что они никому не нужны и никто на них не посмотрит. Не надо бояться, не надо прятаться от жизни. Если есть любовь, то она все преодолеет.
Продолжение в следующем номере
