На выход!

Помощь здесь невозможна, а сочувствие – непереносимо.

Джейн Остин

 

А вот еще одна ресторанная история. Грустная. Но актуальная. Потому что  чем все это кончится, известно каждому, какие там иллюзии, хоть бы одно исключение из правил, ни одной весточки Оттуда!

- Даже слово это противное произносить не хочу, - сказала Алла после того, как у нее взяли биопсию и обнаружили лимфому Ходжкина. – Сколько они мне дадут? Два? Три года?

Они – это врачи, а она поступила в ведомство Бога, но как-то это не укладывалось в ее прелестной атеистической головке.

Она была похожа на козочку с древнегреческой вазы, а в молодости, которую я не застал, кой-кому напоминала леонардову «даму с горностаем», а другим - Анук Эме из культового фильма «Мужчина и женщина». Была в ней прелесть красоты, доброты и отзывчивости. Среди нас она была самой молодой, хотя сама компания была не то чтобы старой, а скорее стареющей, без притока молодой крови: постылое поколение, мы вышли из обоймы и приближались к пенсионному возрасту, пусть само это понятие пенсионного возраста в Америке, благодаря медицине и фармацевтике,  растяжимо аж до бесконечности. Однажды даже, месяца за четыре до того, как с ней стряслась беда, зашла речь о возрасте, и Алла, оглядев нас, буркнула что-то относительно своей сравнительно с нами молодости, но тут же прикусила язык: была не суеверной, а тактичной. 

Сколько ей дали врачи? Сколько ей оставил Бог? На прошлой неделе была совсем плоха – десны ныли, живот болел, ничего есть не могла, на одной воде жила, я уж было подумал - метастазы, даже звонить боялся, а потом отпустило, полегчало, а не пора ли нам всем собраться, как ни в чем не бывало, говорит? Звала в гости, хотя не выдерживала больше трех часов и пускала в ход свою обычную формулу: «Вам еще не надоели хозяева?», и мы спешно делали ноги. 

На редкость была гостеприимна. Почему «была» - вот я и проговариваюсь: о живой, как о мертвой. Еще неизвестно, кто первый. В гости ходили в очередь, но Алла чаще других зазывала, любила готовить – одних горячих блюд пять, а  закусок – несчитано! Мы с женой, чтобы дома не возиться, да и места у нас маловато, водили всех в куинсовские рестораны: итальянский, греческий, тайский, русский, бухарский, китайский, японский.

Пока мы спорили о ресторанах, и как Аллу заранее приглашать, когда у нее день на день не приходится, у нее грянул юбилей – 50, и она сама позвала всех  в «Династию», чуть ли не единственный ресторан в Рего-Парке, работающий по пятницам и субботам – остальные окрест бухарско-кошерные. 

Алла сшила себе новое платье, как на первый бал, да и была похожа в этот вечер на Наташу Ростову – не статью, так сутью. Стройная, субтильная, черноглазая - козочка и  есть. Ну, никак не представить себе, что она смертельно больна и скоро ее не станет ни среди нас, ни на белом свете. Пыталась даже танцевать, но сделала пару кругов и чуть не упала. В середине вечера подсела ко мне, обняла, пыталась утешить:

- Что грустишь, малыш? У нас еще есть время. Мы еще поживем, кисуля. 

До сих пор стыдно, что ей же пришлось меня утешать. 

Алла отошла и продолжала щелкать камерой – ее хобби, снимки получались классные.  

После смерти мужа Алла жила одна – лет, наверно, пятнадцать ужй, хотя иногда ей перепадало, но романы у нее были скорыми, мужики воспламенялись, но и быстро пресыщались ее добротой и щедростью. Зато она была от них всех в восторге. Оставалась с ними друзьями – несколько было на ее юбилее, один с женой, с которой Алла дружбанила до и после, хотя никто из них в нашу теплую компашку не входил. Много было «посторонних», я не всех знал, некоторые приехали на этот прощальный юбилей из других штатов, одна пара даже из Канады. На глаз набралось с полста, я не считал, не до того было.  

У Аллы вся ее родня – деды с бабками, родаки, тетки с дядьками и даже брат  с сестрой - все померли от рака, генетика хреновая, а потому она регулярно проверялась на рак груди, сдавала мазки, делала гастро- и колоноскопию, но разве предусмотришь, с какой стороны он к тебе подкрадется, откуда гром грянет, а, тем более, что рак заберется в твои лимфоузлы?

Алла художничала, изредка получала заказы на открытки для UNICEF – ооновского детского фонда, плюс у нее был свой лоток на Пятой авеню рядом с Метрополитен – ее картины и коллажи продавались с трудом, а бойко шел только рисунок, выполненный ею в нескольких мастях: кот смотрит в зеркало и видит льва. Назывался «Мания величия». К близким друзьям обращалась со словом «Кисуля» и, само собой, была кошатницей, что нас с ней сближало, но у меня остался один кот - Бонжур, а у нее в ее муниципальной квартире было шесть, и теперь, ввиду чрезвычайных обстоятельств, она была занята устройством своих питомцев «в хорошие руки». Ничем не мог ей помочь – Бонжур сам жил у нас на птичьих правах, потому как собаки и коты в нашей на манер концлагеря кооперативке были строжайшим образом запрещены, из-за чего дом одолевали мыши. Окромя, само собой, нашей квартиры – кошачий дух отпугивал мышей, тем более парочку нашему коту повезло словить - кайф на целую ночь, не для бедной мыши, понятно). Я посоветовал дать объявления в русских газетах – посыпались телефонные звонки, начались смотрины, это Аллу немного отвлекало, но расставалась она со своими питомцами тяжело, со слезами. Остался один, большой проказник, его отдавать Алла ни за что не хотела и взяла с меня слово, что я займусь его устройством после ее смерти. Вот ведь: ее смерть вошла в наш обиход, и мы говорили о ней, как о fait accompli. А пока что я подарил ей на пятидесятилетие, помимо стольника в конверте и букета ирисов, зонт с черно-белым изображением котов и вспыхивающими желтыми глазами, а изредка – синими, сиамскими. Была растрогана и заплакала.  

Это был во всех отношениях печальный юбилей. У 25-летней дочки одного из моих друзей обострился диабет, подскочила температура, одна нога в два раза толще другой, как валенок, кости вышли из суставов, боятся гангрены, родители в отчаянии, а дочь наотрез отказывается лечиться: лучше умереть, чем так жить, плачет она. «Как ты посмела меня родить с такими генами!» - упрекает она мать, у которой тоже диабет, но та держится благодаря крутому с детства характеру, а теперь вот еще и комплекс вины перед дочкой, которую они с мужем до сих пор называют «ребенком». Ребенок и есть. Водят ее к  психиатру, чтобы согласилась лечиться, но она продолжает каждый день ездить в бруклинскую школу, где учительницей, боясь потерять работу: «Что, мне привязать ее к кровати? - жалится мой приятель. – Как ей объяснить, что потерять работу и потерять ногу – вещи несоразмерные?» Лица у него и его жены на этом печальном юбилее озабоченные. Им самим нужен психиатр, но им не до себя, ни не до чего, удивляюсь еще, как держатся.

Я смотрю на Аллу: ей – 50, девушка с диабетом - вдвое ее младше. Бедняжки – обе.         

А пока я учусь умирать, хотя знаю точно, что так умирать не буду. То есть не научусь ничему от Аллы, которая не хочет оставаться один на один со смертью, узнав о своей болезни, и умирает на миру. Я буду умирать в одиночестве, забьюсь в нору и никого к себе не подпущу, кроме кота, если тот будет еще жив, а что ему сделается – скорее всего, переживет меня, по кошачьим срокам, он значительно моложе. Да и хватит мне хоронить моих котов – пусть хоть один похоронит меня. Похоронит - не похоронит, но почувствует мое отсутствие. Даже он понимает, что смерть – это отсутствие, как будто начитался Пруста. А потом мы встретимся только на том свете и еще вопрос, узнаем ли друг друга. 

А мы с женой? Два варианта: пройдем мимо, не узнав друг друга, либо я узнаю, а она меня – нет. Проклятие! Если мы и любим еще друг друга, то не тех, кем мы были раньше, но память услужливо стирает наши прежние образы, погружая в забвение. Тебя я еще помню, но себя я забыл напрочь, и встреть сегодня, не узнал бы. Как и он меня, теперешнего. Даже сыграть не смог бы на театре, будь я актер – ни он меня, ни я его. Грим времени – откуда его раздобыть?  

Пропасть между людьми, у которых есть в опыте смерть близких, и теми, у кого этого опыта нет. Мой школьный дружбан до 5-го класса, который обнаружил меня, когда я пропечатал свой адрес в здешней газете, рекламируя свои книги, прислал мне письмо из Атланты, штат Джорджия, закончив фразой, которая меня взволновала: «...и потери начались не вчера». 

А теперь вот Алла: неоперабельный, неизлечимый рак лимфоузлов. 

Разговариваю с ней по телефону, регулярно бываю у нее на ланчах, бранчах и обедах (пару часов разницы) – это как ходить в тюрьму на свидания к приговоренному к смертной казни. Мы все приговорены, но одно быть, как все, а другое – как Алла.

Когда я ей позвонил, она сказала, что думала, я уже знаю – «Многие уже знают». Вот тогда она и сказала в сослагательном наклонении про два-три года, которые решила вести себя, как ни в чем не бывало, ходить в гости, звать в гости – дело не в том, когда она умрет, а когда выйдет из строя: она уже несколько раз теряла сознание, а один раз упала на улице.

Я не выдержал и заплакал в трубку. Ей же пришлось меня и утешать: «А что? Буду жить, как жила».

«А по ночам плачет», - шепнула мне на юбилее приехавшая из Сан-Диего ее тридцатилетняя дочь. 

Я вспомнил, как она говорила про своего кота-любимчика, что решила покончить с собой, когда Фил (так звали кота) умрет, а здесь ситуация вдруг круто изменилась. Я уже представлял ее поминки, а себя тамадой, а тут, откуда ни возьмись, круглая дата.   

Я поднял за нее тост, сказав, что она из нас самая лучшая, но ей мой тост не понравился:

- Почему за меня? Почему за меня? – повторяла она обиженно.

Больше всего она боялась жалости.   

А что если все-таки взять ее кота к нам – если он споется с нашим? Прятать одного кота или двух - без разницы.     

Не рано ли я стал патологоанатомом и разделываю живых, как трупы? Вспомнил эгоистический совет Паскаля: «Не плачь о других, плачь о самом себе». Я бы сказал еще резче: не торопись отпевать других – тебя отпоют первым.

Когда говорю о себе, имею в виду нас с женой. Помню, отец говорил матери: «Муся, только бы я умер первым». Он и умер первым, опередив маму на 24 года.

А я и не представляю себе, что переживу жену, не дай бог – так мы с ней притерлись друг к другу. До сих пор преследует мысль, что она вышла замуж за человека, который ее мизинца не стоит. А разве не странно, что я пережил свою старшую сестру, на что не имел никакого права: она была лучше, добрее и талантливее меня, что вспоминать - ей было всего пятнадцать, когда она умерла! И о многом другом я думал на этом юбилее, который все больше походил на поминки, и боялся, что Алле не выдержать, боялся на нее смотреть, а когда все-таки встречался с ней взглядом, видел, как она смертельно устала. И вдруг, как молния: вспомнил ее совсем юной, когда ее не знал. Такой она и должна была остаться навсегда, а не угасать от рака лимфоузлов в пятьдесят лет. 

 

Пришло время, и я вычеркиваю ее из своей телефонной книжки. Кота, подпав под его обаяние, взял знакомый, у которого аллергия как раз на котов, но он предусмотрительно запасся «аллегрой», таблетками против аллергии. 

А когда меня начнут вычеркивать из телефонных книжек?

Ее дочь из Сан-Диего, разбирая архив, распечатала пленку с того самого ее пятидесятилетнего юбилея и разослала нам фотки. Не знаю, кому что досталось, а нам с женой - странный такой, многозначительный снимок, где мы с ней танцуем, на заднем плане  - стойка с бутылками, чуть дальше, наверху, неоновое табло с аршинными красными буквами: EXIT. 

Интересно, заметила ли Алла, когда снимала?

В самом деле, не пора ли возвращать свой билет? Memento mori. «Мой круг убывает, как будто луна убывает» - кто эта так точно сказал?

Вот старших не осталось, а раньше только ими и был окружен. 

Грибник идет в лес и наступает случайно на муравьиную кучу – не преувеличиваем ли мы свое значение?

Так и слышу требовательный голос этого всемирного режиссера:

- На выход!

P.S. Отзыв моего однокашника-найденыша из Атланты на фотографию и пересказ сюжета:

“Ну, EXIT у нашего поколения уже на виду, ты прав, но ведь, как все прежние, мы приближались к нему, отродясь. Меня эта тема беспокоила с детства; так с тех пор я с этой музыкой и живу; стараюсь (теперь, когда поумнел – SIC!)  не торопиться, а нога за  ногу, упираясь. Чем меньше остается в стакане, тем медленнее надо бы пить.  (Не получается!) А ты не придумал в своем рассказе, что – под конец – ты прошел через ВЫХОД и встал с другой стороны двери/проема под надписью ВХОД?