Брайтон-Бич Опера - 7

Должки и корешки
- Все на свете от бабок, - говорит Вадим. - Бабасов, бабулек, бабочек драгоценных и ненаглядных. Красных, синих, бордовых, серо-буро-малиновых. В последнее время в основном зеленых. Денег, короче говоря, чтобы им всем до последнего юаня и тугрика сгореть и рассеяться пеплом бесследно.
- Не знаю, - говорю я. - По-моему, все на свете от любви.
- От любви к деньгам, - говорит Алик.
- Любви без денег вообще не бывает, - говорит Вадим. - Ладно, мужики, давайте за Вовку выпьем. Земля ему, как водится, пухом. Сколько бабла этого через его руки прошло, а с собой ни единого центика не взял. Там эта свободно конвертируемая валюта, говорят, не в ходу.
Мы сидим в принадлежащем Вадиму и его жене Наде ресторане “Эдем”, какую-то часть которого они год назад продали Зарецким. Место это популярное, но сейчас раннее утро, и ресторан пуст. Кроме нас троих, тут и нет никого. Даже официанты еще не пришли.
- Много он тебе должен остался? - спрашивает Алик, после того, как мы пьем, не чокаясь и не закусывая. Четвертый фужер, до краев наполненный водкой и покрытый кусочком черного хлеба, стоит на столе нетронутый.
- Что значит много? - говорит Вадим. - Для одного сто тысяч - мелочевка, а для другого трюльник - состояние. Мне Надя говорила, чтобы я ему не давал ничего. Корешам в долг давать - гиблое дело. Попросишь вернуть - обижаются. Не напоминаешь - говорят: дай еще. Самое неприятное - это когда люди думают, что у тебя бабок немеряно. Причем хитро так вопрос ставят. Говорят: ты не знаешь никого, кто мог бы мне тысяч шестьдесят одолжить? Что это значит, спрашивается? Что это за постановка вопроса?
- Шестьдесят штук? - с явным недоверием в голосе переспрашиваю я. - Крутой ты Вадик. Крутой, как американские горки на Кони-Айленде. Неужели дал?
- Тебе хорошо смеяться, - говорит Вадим. - Ты сам за всю жизнь ничего крупнее двадцатидолларовой купюры в руках не держал, и все это знают.
- К сожалению, - говорю я, - не все.
- Не придумывай, - говорит Алик. - Кто, например, не знает? Разве что кто-нибудь, кто только вчера с тобой познакомился.
- Нет, серьезно, - говорю я. - Если просит человек, значит ему нужно, наверное.
- А кому не нужно? - говорит Алик. - Ты знаешь таких, кому деньги не нужны? Я не знаю. А в этом деле настоящие виртуозы есть. Почище спиваковских. Просит, например, у тебя человек двести долларов на неделю. За квартиру заплатить или жрачкой закупиться. Семья голодает. Холодильник пустой. Или машина сломалась. Или еще что-нибудь столь же душераздирающее и оригинальное. Через месяц звонит, говорит: хочу долг отдать. Ничего себе, думаешь, остались же еще на земле честные люди. А он приезжает, достает стольник мятый из кармана. Вот, говорит, сейчас больше нету пока. И что получается? Вроде, он уже часть отдал, и напоминать неудобно. А сто долларов твои при этом того - улетели, как перелетные птицы, в теплые края, где никогда не заходит солнце и откуда нет возврата. Махнули крылышком тебе на прощание, прокрякали песню свою лебединую и улетели навсегда.
- Я один раз напомнил всего, - говорю я. - Приятель был у нас. Штуку занял. У него действительно полные кренделя были. Ну, никак не откажешь. Так он после этого вообще исчез. С концами. Случайно встретились на улице. Как ни в чем не бывало: Привет - привет. Я помялся немного. Неудобно напоминать. Но штука все-таки - не два рубля. Выдавил из себя что-то нечленораздельное. А он мне говорит: “Так вы же богатые, а я бедный”. Представляете? Это мы-то богатые? Он что, не знает, как Татьяна работает? Каким трудом каторжным все это достается?
- Не переживай, Лёшка, - говорит Алик. - В этой истории большие плюсы есть.
- Это какие же, например? - говорю я, заметно мрачнея. Мысли о том, сколько всего можно было бы купить на эту тысячу, окончательно портят мне настроение.
- Во-первых, больше он у тебя никогда ничего не попросит, - говорит Алик. - Что само по себе уже неплохо. А во-вторых, давая в долг, мы избавляемся от ненужных нам по жизни персонажей. Производим, так сказать, искусственный отбор и селекцию, в результате которой рядом с нами остаются только самые приятные и симпатичные люди.
- Это те, кто у нас ни разу ничего не одолжил, что ли? - говорю я.
- Дороговатая штука, эта твоя селекция, - говорит Вадим. - Не проще ли послать?
- Всех не пошлешь, - говорит Алик. - На почтовых расходах разоришься.
- И вообще, - говорю я. - Никогда не знаешь, каким боком жизнь повернется. Даже самый милый человек может вдруг в такую передрягу попасть, что из наиприятнейших и наисимпатичнейших тут же перепрыгнет прямо в разряд самых отвратительных. Кого уже и вовсе никогда видеть не хочется.
- Ладно, можно подумать, ты не одалживал денег никогда, - говорит Вадим.
- Никогда, - говорю я. - С детства усвоил, что берешь чужие и на время, а отдавать приходится свои и навсегда.
- И не просил никогда ничего? - спрашивает Алик.
- При чем тут это? - говорю я. - Дружеская услуга - это не деньги.
- В Америке все деньги, - говорит Вадим. - И вообще, ты же верующий, вроде. Ты каждый день должен с “Отче наш” начинать. А там прямо сказано: “и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим”. Или для тебя это не указ?
- Ну что ты прицепился к нему? - говорит Алик. - Давайте лучше накатим еще разок.
- Нет, я не могу, - говорю я. - Мне сегодня еще в “Кеннеди” ехать. Родственников встречать. Поедешь со мной? Тебе же все равно делать нечего. Работу ты не ищешь, справедливо считая, что летом ее по любому не найти.
- Вот видишь, - говорит Вадим. - Все вы одинаковые. Ты не можешь честно попросить, чтобы он тебя подвез. Так же, как Вовка не мог просто, по-человечески попросить денег в долг. Это вам, так сказать, западло.
- Что ты, кстати, с этим теперь делать-то будешь? - говорит Алик. - Неужели с Ларисы требовать? Так у нее все равно нет ни копейки. Она и без тебя всем кругом должна.
- Не валяй Лёшку, - говорит Вадим. - Неужели ты думаешь, что я ему мог шестьдесят штук дать? Плохо же ты обо мне думаешь. Или, наоборот, хорошо слишком?
* * *
В “Кеннеди” мы едем втроем, забрав по пути с работы Татьяну. Слава Богу, у Алика “Suburban” огромный, потому что родственников моих, которых нам предстоит встречать, целых четыре человека. Мой троюродный брат Илья Шварц, его жена Нина и двое их сыновей - Дима и Саша. С Илюшей мы, можно считать, вместе выросли. Наши мамы, приходящиеся друг другу кузинами, родили нас с промежутком в 4 месяца, и поэтому с самого раннего детства наши жизни развивались не просто параллельно, но и полностью совпадая, как тогда говорили, по фазам. В раннем детстве мы вместе ездили на дачу - то в Малаховку, то в пресловутое Кратово. Потом одновременно пошли в школу - только я во французскую, а он - в английскую. Потом одновременно поступили в институт: я - в педагогический на факультет иностранных языков, а он - туда же, только на исторический. Близкой дружбы у нас с ним никогда не было, но мы постоянно пересекались в разных компаниях, общались практически с одними и теми же людьми, встречались то на просмотрах каких-нибудь иностранных фильмов, то на театральных премьерах “Современника”, “Ленкома” или “Таганки”, то на выставках на Малой Грузинской, где в те годы под вывеской секции графиков демонстрировались работы так называемых художников-нонконформистов. Короче говоря, вели обычную для нашей среды жизнь, объединяемые довольно схожими интересами, примерно одинаковыми взглядами и, что не менее важно, десятками, если не сотнями общих знакомых, не считая, конечно, родственников, у которых мы тоже постоянно пересекались на днях рождения и прочих праздниках.
Илюша был нормальным представителем московской интеллигенции, и поэтому столь неожиданным для всех стало то, что в середине третьего курса он безо всякого объяснения вдруг бросил институт и, естественно, загремел в армию. Я даже поехал тогда провожать его в военкомат и все время спрашивал, с какого это он хрена решил вдруг поломать свою такую комфортабельную жизнь. Добиться внятного ответа мне так и не удалось - он только повторял, что историю съездов зубрить надоело, что жизнь у нас какая-то не настоящая, но все это звучало не серьезно. По крайней мере для меня.
Служить Илюшу отправили в войска ПВО куда-то на Дальний Восток, а пока его не было, мы уехали в Америку, и на долгие годы связь между нами прервалась. От моей мамы, которая поддерживала переписку со своей кузиной, я знал, что, вернувшись из армии, Илюша восстановился все-таки в институте, по окончании которого женился на своей сокурснице. Тот факт, что она была русской, нанес его родителям и особенно нашим бабушкам, которые приходились друг другу родными сестрами, еще больший удар, чем его военная служба. Нина на фотографиях, которые присылались нам из Москвы, выглядела довольно симпатичной, но обыкновенной. Ничем не примечательное широкоскулое лицо, веснушки, светлые волосы. Рядом со своим наделенным хрестоматийной еврейской внешностью мужем она смотрелась несколько странно, но брак у них вроде был хороший. Через год после свадьбы, которую из-за разлада в семье даже не отметили толком, появился на свет Дима, а еще через пять лет - Саша. Когда в 1988 году я впервые после иммиграции приехал в Москву, им было семь лет и два годика. С Илюшей мы встретились так, как будто никогда и не расставались. Ради моего приезда он собрал у себя всю свою компанию - тогда гости из Америки были еще большой редкостью, хотя моим рассказам о Новом Свете никто из них все равно не верил. Почти все они уже готовились воспользоваться распахнувшимися с приходом к власти Горбачева границами, но сам Илья никуда уезжать не хотел. Он тогда долго рассказывал мне о том, что “перестройка” открывает перед всеми совершенно новые возможности, что какие-то его знакомые пытаются создать независимую радиостанцию, куда и его тоже зовут работать, и что надо пытаться изменить что-то здесь, а не искать счастья за тридевять земель.
Радио они действительно создали. Называлось оно “Эхо столицы” и во время августовских событий 1991 года оно оказалось чуть ли не единственным неподконтрольным ГКЧП источником информации в стране. Забаррикадировавшись в маленькой квартире, где, собственно говоря, и размещалась тогда вся их студия, Илюша и его приятели умудрились связаться с американским посольством и продержаться до тех пор, пока незадачливые путчисты не признали своего поражения. После этого в жизни моего троюродного брата начался самый настоящий “золотой век”. Благодаря своей невероятной эрудиции и прекрасно подвешенному языку, он довольно быстро выбился в ведущие самых популярных программ “Эха”. Дать ему интервью почитали за честь не только знаменитые актеры и писатели, но и члены ельцинского правительства, не говоря уже о тех, кого в то время называли “демшизой”. Бывали у него в студии и дипломаты, и даже главы иностранных государств. Короче говоря, Илюша превратился в самую настоящую московскую знаменитость, что, впрочем, не помешало ему несколько лет тому назад вместе со всей семьей обратиться в американское посольство и получить там статус беженцев. Выезжать они не спешили, но тут оказалось, что воспользоваться этим статусом можно только в течение определенного периода времени, а он как раз истекал. Одновременно с этим у Илюши начались какие-то неприятности на работе, рассказывать о которых по телефону он не хотел. В общем, так или иначе они, наконец, решились на отъезд.
Мы с Татьяной выступали у них в роли поручителей и даже были вынуждены внести определенную сумму в ХИАС, не говоря уже о том, что мы нашли им квартиру в Боро-Парке, кое-какую мебель и забили холодильник едой. Именно в эту квартиру мы и предполагали отвезти их из аэропорта, но получилось все совсем по-другому, не так, как мы планировали.
* * *
- Все эти ваши разговоры о долгах - глупости, - говорит Татьяна, наслушавшись нас с Аликом, так и не прекращающих начавшегося еще в “Эдеме” диспута на тему “Давать или не давать”. - Все это проблемы буржуазии, которые совершенно не касаются людей, у которых денег нет. Поэтому и разрешается эта проблема очень просто. Не имей денег или не хвастайся теми, которые у тебя есть, и никто не будет просить у тебя в долг. А еще лучше: если можешь помочь, не отказывай никому, насколько это только возможно. А сам в долг старайся не просить - вот и вся премудрость.
- В жизни разные обстоятельства бывают, - говорит Алик, несмотря на все выпитое утром, довольно уверенно управляя машиной. - Иногда случается такое, что и не захочешь просить, а все равно приходится.
- Тогда постарайся отдать как можно быстрее, - говорит Татьяна.
- А если не получается? - говорит Алик. - Если правда денег нет?
Я, честно говоря, так и не могу решить для себя, как надо поступать в подобных ситуациях. Да и разговор заканчивается ничем, потому что в этот момент мы как раз выбираемся из пробки на подъездах к “Кеннеди” и оказываемся на территории аэропорта.
В помещении терминала компании “Дельта” уже толпа. Рейсы из Москвы всегда встречает масса народа, но в данном случае тут творится действительно нечто невообразимое. А самое ужасное - это то, что в толпе я вижу сводного брата Ильи - Максима, да еще и не одного, а с женой Ириной и их сыном Пашей. Вокруг них стоит множество нарядно одетых людей, которые держат в руках цветы и воздушные шары, раскрашенные в цвета американского национального флага. Еще в нескольких шагах - располагается настоящий оркестр из пяти или шести музыкантов, выряженных в военную форму времен войны за независимость.
Откуда Максим узнал о приезде Илюши, я понятия не имею, но мне совершенно точно известно, что они не общаются уже давно, да и никогда по сути дела не общались по-человечески. Когда Илюше было пять лет, его отец ушел из семьи. Максим был его сыном от второго брака, оказавшегося гораздо более удачным и счастливым, чем первый. Их отец упорно пытался подружить своих сыновей, но из этого никогда ничего не получалось. Во-первых, они были слишком разными, а во-вторых, Илюше не доставляло никакого удовольствия ни приходить в новый дом отца, ни возвращаться оттуда к своей маме, которая замуж так и не вышла. Я пару раз видел Максима на таких семейных торжествах, куда обязательно надо было пригласить даже тех, кого видеть на самом деле никто не хотел. Он всегда был крупным ребенком и уже чуть ли не к двадцати годам вымахал в высокого, полного, жовиального мужика - большого любителя водки, женщин, преферанса и анекдотов. Естественно, отношение Илюши к нему с годами не улучшилось и даже о том, что Максим, закончив Первый медицинский, уехал в Америку, рассказал ему я. В то время русских в Нью-Йорке было еще относительно немного и почти все друг друга так или иначе знали. Вот и мы как-то встретились с Максимом у общих знакомых. Он к этому моменту уже успел отучиться в резидентуре и сдать все положенные экзамены для подтверждения своего диплома. Мы договорились созвониться, но, конечно, так и не сделали этого. Из периодически попадающихся мне на страницах русских газет рекламных объявлений я узнавал о том, что его врачебная практика постоянно расширяется, но больше мы ни разу не пересекались. Когда я в один из приездов в Москву рассказал Илье об успехах его сводного брата, он только поморщился, а когда они уже собрались уезжать и я спросил, надо ли предупредить Максима, Илюша специфически попросил меня этого не делать, сказав, что никакого желания видеть сводного брата у него нет. Так что его появление в аэропорту остается для меня полной загадкой, подумать над которой я толком так и не успеваю, потому что в этот момент Максим замечает нас с Татьяной и начинает кричать, бурно размахивая руками:
- Ребята! Привет! Идите сюда.
Выхода у нас нет, и мы покорно направляемся в его сторону.
- Теперь Илюша подумает, что это мы его сюда пригласили, - говорю я Татьяне.
- А разве это не так? - говорит она.
- Ты что? Я даже телефона его не знаю, - говорю я.
- Откуда же он взялся?
Ответить на этот вопрос мне не удается, потому что я как раз попадаю в могучие объятия Максима. Ольга в это время целуется с Татьяной.
- Ну, вы совсем пропали, - говорит Максим, стискивая меня так, что я начинаю ощущать каждую косточку моего позвоночника. - Как дела?
- Да нормально все, - пытаюсь высвободиться я и вдруг вижу Илью. Толкая перед собой тележку с огромными чемоданами, он появляется из автоматических дверей, отделяющих встречающий контингент от таможенного контроля, и растерянно оглядывается по сторонам. За его спиной виднеется и все остальное семейство.
- Вон они, - говорю я Максиму. Он разжимает свои огромные руки и оборачивается.
- Уже? - говорит он. - Так быстро таможню проскочили?
Отпустив меня, он начинает махать руками, пытаясь привлечь внимание Ильи, а когда ему это удается, делает знак людям с цветами и воздушными шариками в руках, и все они с радостными возгласами бросаются к новоприбывшим. Сказать, что Илья ошарашен такой встречей, - это не сказать ничего. А тут еще и оркестрик начинает громко играть какой-то бравурный марш, постепенно переходящий в американский гимн. Илью, Нину и их сыновей тащат в нашу сторону, и в конце концов Максим разом обнимает их обоих. Он, кажется, действительно взволнован, потому что даже не находит слов - просто стискивает их обоих в своих медвежьих объятиях и бурчит что-то совершенно нечленораздельное.
- Кто все эти люди? - говорит Илья.
- Друзья мои. Коллеги по работе. Соседи, - отвечает Максим, как мне кажется, чуть ли не сквозь слезы. - Я так хотел встретить тебя по-человечески. Чтобы приезд в Америку запомнился тебе навсегда.
Оркестрик переходит на новую мелодию. Играя все громче и громче, музыканты начинают петь:
- While the storm clouds gather far across the sea, Let us swear allegiance to a land that’s free. Let us all be grateful for a land so fair, As we raise our voices in a solemn prayer.
Илья недоуменно глядит на меня, а я только пожимаю плечами.
- God Bless America. Land that I love, - поют музыканты. - Stand beside her, and guide her Thru the night with a light from above.
Илюша пытается освободиться из объятий своего сводного брата. Совершенно очевидно, что происходящее не доставляет ему никакого удовольствия, но в конце концов он вынужден смириться. Мы с Татьяной обнимаем и расцеловываем Нину, Диму и Сашу. За те несколько лет, что мы их не видели, Илюшины сыновья сильно изменились. Дима больше похож на отца, а у младшего - ярко выраженные Нинины черты.
Откуда-то из толпы Максим вытягивает за руку своего сына Пашу.
- Смотри, какой вымахал, - говорит он Илье. - Его теперь Пол зовут. Узнаешь?
- Как я могу его узнать? - говорит Илья. - Когда вы уезжали, он был еще совсем ребенком.
- Когда мы уезжали, я сам был еще совсем ребенком, - смеется Максим, и его заразительный смех окончательно разбивает лед. По крайней мере Илюша в первый раз за все это время улыбается.
- From the mountains, to the prairies, - все громче поют музыканты. - To the oceans, white with foam God bless America - My home sweet home.
- Ну что? Все едем к нам, - говорит Максим.
- Мы им квартиру сняли. Там готово все, - говорю я.
- Слышать ничего не хочу, - говорит Максим. - Что у вас там может быть готово? Это у нас все готово. Оленька неделю готовилась. И я тоже. Неделю не ел.
Он опять смеется, а я смотрю на Илью и развожу руками. Бороться с Максимом бессмысленно, и мы оба прекрасно это понимаем.
- God Bless America, Land that I love, - поют музыканты. - Stand beside her, And guide her, Through the night With the light from above.
В этот момент к нам подходит молодой негр с рюкзаком за плечами и несколько извиняющимся голосом, но тем не менее очень быстро начинает говорить по-английски:
- Excuse me please... My name is Chris O’Brien and I’m here trying to get back home to Texas. I lost my wallet with all my money and all them credit cards in it. Couldn’t you folks help me out please. You give me your address, I promise to pay you back.
- Get lost, - говорит Максим, но Илюша останавливает его.
- How much do you need for your ticket? - говорит он на очень хорошем английском. Сказывается все-таки московская спецшкола.
- One way fare to Houston is 329 dollars, - говорит негр. - I already got 60.
- Listen, buddy, - говорит Максим. - I don’t wanna call the cops. Don’t make me.
Он подхватывает в охапку обоих Илюшиных сыновей и тащит их к выходу. Мы все покорно следуем за ним. Уже около самых дверей я замечаю, что Илья куда-то исчез, и, обернувшись, начинаю искать его глазами. Илья стоит рядом с просившим у нас денег негром и что-то ему говорит. В руках он держит свой раскрытый бумажник.
- Ты что, с ума сошел? - говорю я, подбегая к ним. - Ты что - миллионер?
- Совсем даже не миллионер, Лёш, - говорит он. - Если бы ты знал, как они меня накололи. Подчистую вымели все. До копейки. Еле на билеты собрал.
- Так зачем же ты проходимцам всяким деньги даришь? - говорю я.
- А я ему ничего не дарил, - говорит Илья. - Он вернуть обещал. Я ему адрес мой записал. Тот, который ты мне по телефону диктовал. Ну, где вы нам квартиру сняли.
Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не выругаться, и резко оборачиваюсь к негру. Того уже, естественно, и след простыл.
- Ладно, - говорю я. - Пойдем. Пусть это будет твоя самая большая потеря в жизни.
Мы проталкиваемся к выходу, а оркестрик наяривает уже в полную, совершенно оглушительную силу:
- From the mountains, To the prairies, To the ocean, White with foam, God bless America, My home sweet home. God bless America, My home sweet home.

У Максима огромный, роскошный дом на Манхэттен-Бич, и он, похоже, действительно всерьез готовился к встрече Ильи. Стол ломится от еды и выпивки, что моментально примиряет меня со всем случившимся сегодня. Алика, естественно, тоже. Он даже где-то умудрился раздобыть себе фужер и пьяным голосом все время извиняется передо мной за то, что не нашел второго - для меня. Но мне фужер и не нужен. Судя по тому, как строго смотрит на меня Татьяна, мне уже и от рюмок надо держаться подальше.
Дима, старший Илюшин сын, подводит ко мне какого-то сутулого темноволосого парня и говорит:
- Дядя Лёша, познакомься. Это Игорь Леваев. Мы с ним вместе в самолете летели. Его жена не встретила. Американская. Можно, он с нами немного побудет? С родителями я договорился уже, но они сказали, что надо у тебя спросить.
- Как это не встретила? - говорю я.
- Да так, - ухмыляется Игорь. - Забыла, наверное.
- Ну так что? - говорит Дима. - Можно ему с нами?
- Естественно, - отвечаю я, и в этот момент Максим поднимается из-за стола и начинает стучать ножом по своему бокалу, требуя всеобщего внимания. Когда голоса в комнате, наконец, смолкают, он говорит, стараясь сделать свой голос как можно более торжественным:
- Сегодня у нас большой день. Сегодня мы встречаем моего брата на американской земле. Илюша, ты же знаешь: несмотря ни на что, роднее и ближе тебя у меня никого нет. И я хочу сказать тебе: Добро пожаловать в Америку! Это великая и щедрая страна, перед которой мы все в долгу. По большому счету мы вообще все - неоплатные должники. От рождения и до самой могилы. А уж я-то точно всем обязан и стране этой, и моей жене и сыну, которые меня всегда в трудные минуты поддерживали, и друзьям моим, которых ты сейчас видишь здесь. И я хотел хоть как-то мои должки погасить, встретив тебя так... Ну, как могу в общем. Как и должен, кстати, по всем законам и понятиям. Впрочем, речь не об этом. Речь о стране, которая принимает нас всех и дает нам возможность реализовать все наши мечты. Я надеюсь, что ты здесь будешь счастлив. Нет, я уверен, что ты здесь будешь счастлив. Совершенно уверен. На все сто. Давай! За тебя! За Америку! За то, чтобы на нас никаких долгов не осталось!
Все пьют, а я, обменявшись молчаливым взглядом с Татьяной, только подношу мою рюмку к губам и тут же ставлю ее обратно на стол. Я бы, конечно, с удовольствием выпил за Илюшу и его новую жизнь в новой стране, но мир в семье мне все-таки дороже. Причем намного.