Вероника Долина: Горечь от ухода Окуджавы никогда не пройдет
Культура
Феминизация российской детективной литературы свершилась. Хорошо это или плохо, но это – факт. А вот среди бардов женщин днем с огнем не сыщешь, зато есть моя собеседница – со своей неповторимой музыкальной интонацией, великолепным русским языком, настоящими стихами.
- Вероника Аркадьевна, вы просили меня не задавать банальных вопросов. Не знаю, банален ли мой первый вопрос, но он волнует и меня, и, думаю, наших читателей: как вам дышится в России, задыхающейся от русофильского бахвальства?
- Русофильского бахвальства, говорите? Ну, каждый любит, что умеет, в зависимости от своей внутренней программы (смеется). Я вообще-то не очень против того, чтобы кто-то был неравнодушен к родине русского языка – России. Но когда это облачается в какие-то агрессивные формы, для меня это странно. Конечно, это некое крестоносье, и воспринимается очень тяжело. И такой персонаж как я, – колючий, многому сопротивляющийся - не может ощущать себя комфортно. И не ощущает! Я не прочь достучаться до какого-нибудь комфорта, но боюсь - не судьба...
- Мне тоже так кажется... Вы исполняете цикл песен на стихи Булата Окуджавы, и это ваш единственный цикл на несобственные стихи. Булат Шалвович оказал влияние на ваше творчество? Вы написали о нем что-то вроде воспоминаний или собираетесь написать?
- Это никакой не цикл. Это программа канала “Культура” - единственная, разовая, уникальная, если хотите. Второй такой программы не будет, я никогда и нигде ничего подобного не делала и не делаю. Это была инициатива телевидения – видимо, у них прорезалась какая-то возможность, появился какой-то ресурс, и они почему-то... Честно говоря, с оговоркой “почему-то” они начали просить меня спеть песни Окуджавы. Я отбивалась: никогда подобного не делала, нигде и никогда: ни в пределах дома, ни в рамках концертов. Они мне отвечали: “ Ну и что, что нигде и никогда! А вдруг это когда-то зачем-то кому-то понадобится?!” И я задумалась, потому что это уже как-то по-другому для меня прозвучало. Это ничего мне не обещало - один чистый риск для такого персонажа, как я: мое собственное маленькое имя подвергается риску! Я должна оказаться в луче булатовского имени, да еще неведомым образом не очень сильно посрамить его знамена. Неведомым образом!.. И я устроила такую маленькую акцию, как бы сделав сеанс окуджавской магии, что ли. Мне кажется, очень аккуратно, очень по-детски наивно – надеюсь, хотя бы в этом меня не попрекнут многие: там-де все очень самонадеянно и преисполнено самолюбования. Единожды я эту программу и исполнила.
- Но Булат Шалвович, я знаю это определенно, хорошо относился к вашему творчеству, более того, вы были с ним дружны. Это так?
- Да, это так, что-то близко к этому. Но писать об этом воспоминания я не желаю, а писать об этом в своем жанре я, конечно, писала. У меня были небольшие посвященьица, я очень остро и по-своему его любила и люблю, ничто не закончилось с его уходом, только усилилась жуткая горечь. Его блеск, его магия как были мне явлены в мои юные годы, так и остались со мной и при мне. Я записала пластинку его памяти, она вышла спустя три года после его смерти. Я тихонько стояла в стороне от “мероприятий” памяти Окуджавы – мне именно так пристало, а не иначе... Памятник на его могиле появился пять лет спустя – пять! Пять этих лет были для меня невыносимы - без места, где можно прикоснуться пальцами... И я сделала в некотором роде свое собственное надгробие в виде пластинки, которая называется “Табак”. Оно, естественно, собственное – никто ни тогда, ни после не мог у меня его забрать! Где-то Булат Шалвович упоминается, где-то присутствует среди стихов, какие-то из них ему просто нравились. Цвет табачной крошки с изображением старого еврейского надгробия из пражского гетто – так выглядит лицо этой пластинки...
- Мне бы хотелось услышать ваше мнение еще об одном барде – Тимуре Шаове...
- У людей принято отвечать осторожно и дипломатично... Что вам скажу, Володя? Мне это неинтересно – вот такая грустная история. Мне не очень интересно языково и совсем неинтересно музыкально. Понимаете, есть волшебные магические формы звука. А его звук меня совершенно не завораживает, там все очень просто, волшебства очень мало. Это не шифрограмма, не послание – с моей точки зрения. Не потому, что стихи всегда должны быть выспренны и специальным образом оформлены... Но есть магические способы взаимодействия со словом, которые кое-что обеспечивают стихотворению, и Тимур Шаов, человек, без сомнения, очень способный, практически не использует эти старые специальные рецептуры. Хорошо, если он революционер и новатор, просто эти новации совершенно другого ремесла – скоморошеского куплетного – которые от меня далеко.
- Н-да. Попытаюсь заступиться за Тимура: чем-то он не напоминает Галича?
- Мне – нет. Растерянно так вам отвечу.
- Ваш брат Александр много лет живет в Японии. А вы – могли бы?.. Ну, если не в Японии, так в том же Бостоне?
- Конечно, могла бы. Столько народу живет вне Родины, что же я – самая немогущая, что ли? Но сейчас так вопрос не стоит. Это в начале 90-х, когда здесь появились какие-то работодатели, я могла бы уехать, но просто не была готова. Да и не было ко мне ничьего резкого призыва, хотя доброжелательность была рассыпана в здешней природе. Но это была лишь доброжелательность, а вовсе не рабочее место. И таким образом я осталась в Москве. Но мне кажется, что профессиональный человек, профессиональный даже в таком парадоксальном деле, как русский текст, мог бы здесь проявить себя. А горькие моменты настигают человека всюду, как бы ни называлась территория, и кислые моменты – тоже всюду. А если бы жить посвободнее, то есть не стыдливо посвободнее, а вообще чуть ли не свободно, и распоряжаться собою, и твердо представлять занятия и заработки своего потомства, я бы конечно очень хотела жить здесь. Но, вы знаете, я-то не так безнадежна, у меня есть маленькое пристанище во Франции, я там бываю на 25 или даже 30 %, переходящих в 40, моего светового времени, так что...
- 26 апреля – день рождения вашего сына Олега и дочери Аси. Они двойняшки или близнецы?
- Ни то и ни другое! Между ними разница в три года. Спросите, конечно, чем они занимаются. Сын играет у Райхельгауза в театре “Школа современной пьесы”, играет в довольно приоритетных ролях, снимается в кино. Вот. А моя дочка Ася работает на телевидении, иногда вы можете ее увидеть на канале РТР в качестве корреспондента в “Новостях культуры”. А на одном из российских радио она рассказывает своим слушателям о кино.
- А я немного пересекался в “Вечерней Москве” с вашим сыном Антоном...
- Это мой старший сын. Все дети хорошо работают, у них симпатичное образование, они довольно уютно живут. Олег с Асей– как родившиеся в один день - создали нечто, отвечающее их тяге друг к другу: музыкальный ансамбль. А еще, коли на то пошло, у меня и внуки есть (смеется).
- Не с ними ли связана так называемая “Ежегодная семейная сессия”?
- Да, в декабре у нашего большого семейства есть рождественский вечер, чуть-чуть ханукальный, есть подготовки подарков друг другу, готовятся всякие театральные кусочки. К этому времени обычно выходит моя новая пластинка, в результате чего я чувствую себя немного обновленной. Так выглядит декабрь – насыщенно, крепко и в присутствии всего семейства.
- Вы издали отдельной книжкой стихи своих песен. Не многие барды могут себе это позволить, потому что то, что они поют, не тянет на стихи. Как встречена ваша книжка читателями, критикой?
- Да, года два назад вышла такая итожащая книжка под названием “Песни”. Булат Шалвович, о котором мы говорили, был очень закрыт в этих вопросах, он ни за что свои песни не называл песнями, скрывался от самого себя и от множества обстоятельств. “Мои стихи под небольшую музыку”, - говорил он, избегая слова “песни”. А я открыто немножко саморазоблачилась. Что касается стихов или текстов, то хорошие авторы всегда выпускали книжки: Высоцкого книжка читается, Галича книжка – тоже, Новелла Матвеева читается с торжеством. Да и кимовская книжка, где необходимо подключить немного театрального воображения, читается с наслаждением.
- На ваши концерты ходит разная публика. Вы можете как-то ее дифференцировать?
- Скажу вам умиротворяюще: мои слушатели – просто люди. Ничего неслыханного они не могут мне предложить. Я же тоже просто люди, и мы с ними взаимодействуем: кто-то немножко поет, читает свои стихи, а кто-то просто слушает. Я совершенно запросто могу оказаться среди слушающих. Люди, живущие здесь, - это острова наших людей, мы пережили много общего, читали одни книжки, слушали одну музыку. Теперь эти люди достаточно здесь адаптировались, я к ним привыкла, к их небольшим, но, если быть внимательной, заметным особенностям здешнего поведения. И я сама давно привыкла к здешним комфортным домам, к необъяснимым кранам в душевых, к могучему напору воды в душе, к разнообразию и к комфортным ценам в здешних тряпочных магазинах. Это совсем простые вещи – что же, а человек внутри этого такой же, как в Москве: и нежный, и беззащитный, и нуждающийся в помощи – много в чем нуждается человек - Господи, прости. А Москва так небрежна к человеку! Здесь человек не совсем между небом и землей – из поколения в поколение. Тут есть механизмы сохранения простого человеческого тела и простого человеческого мозгового вещества.
Что же пожелать вам всем? Любой тонкости, меньше жлобства, которое вывезено с Родины. Есть здесь и такие люди: самоутверждающиеся, поблескивающие стальным блеском глаз, эдаким здешним триумфаторством, таким матовым цветом благополучия. Все это я не очень люблю.
Многое у наших людей здесь под рукой: и приличная работа, и устроенные детки, я бы им пожелала еще хороших книг и стихов.
- Вероника Аркадьевна, вы просили меня не задавать банальных вопросов. Не знаю, банален ли мой первый вопрос, но он волнует и меня, и, думаю, наших читателей: как вам дышится в России, задыхающейся от русофильского бахвальства?
- Русофильского бахвальства, говорите? Ну, каждый любит, что умеет, в зависимости от своей внутренней программы (смеется). Я вообще-то не очень против того, чтобы кто-то был неравнодушен к родине русского языка – России. Но когда это облачается в какие-то агрессивные формы, для меня это странно. Конечно, это некое крестоносье, и воспринимается очень тяжело. И такой персонаж как я, – колючий, многому сопротивляющийся - не может ощущать себя комфортно. И не ощущает! Я не прочь достучаться до какого-нибудь комфорта, но боюсь - не судьба...
- Мне тоже так кажется... Вы исполняете цикл песен на стихи Булата Окуджавы, и это ваш единственный цикл на несобственные стихи. Булат Шалвович оказал влияние на ваше творчество? Вы написали о нем что-то вроде воспоминаний или собираетесь написать?
- Это никакой не цикл. Это программа канала “Культура” - единственная, разовая, уникальная, если хотите. Второй такой программы не будет, я никогда и нигде ничего подобного не делала и не делаю. Это была инициатива телевидения – видимо, у них прорезалась какая-то возможность, появился какой-то ресурс, и они почему-то... Честно говоря, с оговоркой “почему-то” они начали просить меня спеть песни Окуджавы. Я отбивалась: никогда подобного не делала, нигде и никогда: ни в пределах дома, ни в рамках концертов. Они мне отвечали: “ Ну и что, что нигде и никогда! А вдруг это когда-то зачем-то кому-то понадобится?!” И я задумалась, потому что это уже как-то по-другому для меня прозвучало. Это ничего мне не обещало - один чистый риск для такого персонажа, как я: мое собственное маленькое имя подвергается риску! Я должна оказаться в луче булатовского имени, да еще неведомым образом не очень сильно посрамить его знамена. Неведомым образом!.. И я устроила такую маленькую акцию, как бы сделав сеанс окуджавской магии, что ли. Мне кажется, очень аккуратно, очень по-детски наивно – надеюсь, хотя бы в этом меня не попрекнут многие: там-де все очень самонадеянно и преисполнено самолюбования. Единожды я эту программу и исполнила.
- Но Булат Шалвович, я знаю это определенно, хорошо относился к вашему творчеству, более того, вы были с ним дружны. Это так?
- Да, это так, что-то близко к этому. Но писать об этом воспоминания я не желаю, а писать об этом в своем жанре я, конечно, писала. У меня были небольшие посвященьица, я очень остро и по-своему его любила и люблю, ничто не закончилось с его уходом, только усилилась жуткая горечь. Его блеск, его магия как были мне явлены в мои юные годы, так и остались со мной и при мне. Я записала пластинку его памяти, она вышла спустя три года после его смерти. Я тихонько стояла в стороне от “мероприятий” памяти Окуджавы – мне именно так пристало, а не иначе... Памятник на его могиле появился пять лет спустя – пять! Пять этих лет были для меня невыносимы - без места, где можно прикоснуться пальцами... И я сделала в некотором роде свое собственное надгробие в виде пластинки, которая называется “Табак”. Оно, естественно, собственное – никто ни тогда, ни после не мог у меня его забрать! Где-то Булат Шалвович упоминается, где-то присутствует среди стихов, какие-то из них ему просто нравились. Цвет табачной крошки с изображением старого еврейского надгробия из пражского гетто – так выглядит лицо этой пластинки...
- Мне бы хотелось услышать ваше мнение еще об одном барде – Тимуре Шаове...
- У людей принято отвечать осторожно и дипломатично... Что вам скажу, Володя? Мне это неинтересно – вот такая грустная история. Мне не очень интересно языково и совсем неинтересно музыкально. Понимаете, есть волшебные магические формы звука. А его звук меня совершенно не завораживает, там все очень просто, волшебства очень мало. Это не шифрограмма, не послание – с моей точки зрения. Не потому, что стихи всегда должны быть выспренны и специальным образом оформлены... Но есть магические способы взаимодействия со словом, которые кое-что обеспечивают стихотворению, и Тимур Шаов, человек, без сомнения, очень способный, практически не использует эти старые специальные рецептуры. Хорошо, если он революционер и новатор, просто эти новации совершенно другого ремесла – скоморошеского куплетного – которые от меня далеко.
- Н-да. Попытаюсь заступиться за Тимура: чем-то он не напоминает Галича?
- Мне – нет. Растерянно так вам отвечу.
- Ваш брат Александр много лет живет в Японии. А вы – могли бы?.. Ну, если не в Японии, так в том же Бостоне?
- Конечно, могла бы. Столько народу живет вне Родины, что же я – самая немогущая, что ли? Но сейчас так вопрос не стоит. Это в начале 90-х, когда здесь появились какие-то работодатели, я могла бы уехать, но просто не была готова. Да и не было ко мне ничьего резкого призыва, хотя доброжелательность была рассыпана в здешней природе. Но это была лишь доброжелательность, а вовсе не рабочее место. И таким образом я осталась в Москве. Но мне кажется, что профессиональный человек, профессиональный даже в таком парадоксальном деле, как русский текст, мог бы здесь проявить себя. А горькие моменты настигают человека всюду, как бы ни называлась территория, и кислые моменты – тоже всюду. А если бы жить посвободнее, то есть не стыдливо посвободнее, а вообще чуть ли не свободно, и распоряжаться собою, и твердо представлять занятия и заработки своего потомства, я бы конечно очень хотела жить здесь. Но, вы знаете, я-то не так безнадежна, у меня есть маленькое пристанище во Франции, я там бываю на 25 или даже 30 %, переходящих в 40, моего светового времени, так что...
- 26 апреля – день рождения вашего сына Олега и дочери Аси. Они двойняшки или близнецы?
- Ни то и ни другое! Между ними разница в три года. Спросите, конечно, чем они занимаются. Сын играет у Райхельгауза в театре “Школа современной пьесы”, играет в довольно приоритетных ролях, снимается в кино. Вот. А моя дочка Ася работает на телевидении, иногда вы можете ее увидеть на канале РТР в качестве корреспондента в “Новостях культуры”. А на одном из российских радио она рассказывает своим слушателям о кино.
- А я немного пересекался в “Вечерней Москве” с вашим сыном Антоном...
- Это мой старший сын. Все дети хорошо работают, у них симпатичное образование, они довольно уютно живут. Олег с Асей– как родившиеся в один день - создали нечто, отвечающее их тяге друг к другу: музыкальный ансамбль. А еще, коли на то пошло, у меня и внуки есть (смеется).
- Не с ними ли связана так называемая “Ежегодная семейная сессия”?
- Да, в декабре у нашего большого семейства есть рождественский вечер, чуть-чуть ханукальный, есть подготовки подарков друг другу, готовятся всякие театральные кусочки. К этому времени обычно выходит моя новая пластинка, в результате чего я чувствую себя немного обновленной. Так выглядит декабрь – насыщенно, крепко и в присутствии всего семейства.
- Вы издали отдельной книжкой стихи своих песен. Не многие барды могут себе это позволить, потому что то, что они поют, не тянет на стихи. Как встречена ваша книжка читателями, критикой?
- Да, года два назад вышла такая итожащая книжка под названием “Песни”. Булат Шалвович, о котором мы говорили, был очень закрыт в этих вопросах, он ни за что свои песни не называл песнями, скрывался от самого себя и от множества обстоятельств. “Мои стихи под небольшую музыку”, - говорил он, избегая слова “песни”. А я открыто немножко саморазоблачилась. Что касается стихов или текстов, то хорошие авторы всегда выпускали книжки: Высоцкого книжка читается, Галича книжка – тоже, Новелла Матвеева читается с торжеством. Да и кимовская книжка, где необходимо подключить немного театрального воображения, читается с наслаждением.
- На ваши концерты ходит разная публика. Вы можете как-то ее дифференцировать?
- Скажу вам умиротворяюще: мои слушатели – просто люди. Ничего неслыханного они не могут мне предложить. Я же тоже просто люди, и мы с ними взаимодействуем: кто-то немножко поет, читает свои стихи, а кто-то просто слушает. Я совершенно запросто могу оказаться среди слушающих. Люди, живущие здесь, - это острова наших людей, мы пережили много общего, читали одни книжки, слушали одну музыку. Теперь эти люди достаточно здесь адаптировались, я к ним привыкла, к их небольшим, но, если быть внимательной, заметным особенностям здешнего поведения. И я сама давно привыкла к здешним комфортным домам, к необъяснимым кранам в душевых, к могучему напору воды в душе, к разнообразию и к комфортным ценам в здешних тряпочных магазинах. Это совсем простые вещи – что же, а человек внутри этого такой же, как в Москве: и нежный, и беззащитный, и нуждающийся в помощи – много в чем нуждается человек - Господи, прости. А Москва так небрежна к человеку! Здесь человек не совсем между небом и землей – из поколения в поколение. Тут есть механизмы сохранения простого человеческого тела и простого человеческого мозгового вещества.
Что же пожелать вам всем? Любой тонкости, меньше жлобства, которое вывезено с Родины. Есть здесь и такие люди: самоутверждающиеся, поблескивающие стальным блеском глаз, эдаким здешним триумфаторством, таким матовым цветом благополучия. Все это я не очень люблю.
Многое у наших людей здесь под рукой: и приличная работа, и устроенные детки, я бы им пожелала еще хороших книг и стихов.
