Чума на оба Ваши дома

История одной сплетни

Дверь на кожаных петлях распахнулась, и в корчму шагнул детина в армяке. Он стянул с головы треух, стряхнул с него воду и машинально перекрестился на огонек лампады, едва мерцавшей в сизом мареве крепкого мужицкого духа, кухонного чада и дыма самокруток.
- Здорово, станичники, - прогудел он в цыганскую бороду и направился к прилавку, где хозяин уже наливал в граненый стаканчик мутный самогон.
- Здорово, Микола, - подвинул корчмарь миску соленых огурцов ближе к посетителю. - Давно не заходил. Все в кузне молотом машешь?[!]
- Дрянь погода, - отозвался кузнец. - Вроде зима уже, а льет по-осеннему. Дороги развезло, болото поднялось. Если мост через реку снесет, будем сидеть без подвоза до самых морозов.
- Батюшка сказывал, что было ему знамение, - подхватил разговор дьячок Варлаам, сидевший за длинным столом. - Будто грозил ему Господь Вседержитель пальцем и приговаривал: «В суете пребываешь, помыслы держишь грешные, а потому воздастся тебе по заслугам!». Батюшка уже второй день земные поклоны бьет, набил шишку здоровую, не может только дознаться, про какие именно помыслы Господь упоминал. О-хо-хо, все мы там будем...
Дьячок мелко закрестился, пробормотал молитву: «С нами Бог и Крестная Сила, изыди нечистая сила и останься чистый спирт», быстрым движением опрокинул в рот стаканчик с мутной жидкостью и захрустел квашеной капустой.
- Глафира, неси вареники, - гаркнул корчмарь в сторону низкого дверного проема, завешанного грязной мешковиной.
Из-за мешковины выплыла дородная жинка с глиняной миской в руках. Вареники исходили паром. При движении Глафира тихонько позвякивала монистами на необъятной груди.
- Откушайте, Микола Федорович, - пропела она сладким голосом, глянула на супруга и заспешила в кухню.
В корчме было тихо. Хозяин протирал полотенцем граненые стаканы, пятиведерный самовар побулькивал на прилавке, по земляному полу бродили куры-пеструшки и склевывали крошки. Кузнец Микола споро метал в рот вареники, величиной с ладонь. В черной половине избы Глафира гремела ухватами и напевала что-то тягучее и безрадостное.
Входная дверь тихонько приоткрылась, пропуская в горницу промозглую сырость и узкую фигуру в потрепанной шинели.
- Доброго здоровьица, Григорий Саввич, - сдернул фуражку с головы писарь Сысоев. - Многие лета, - поклонился он прочим посетителям.
- Глафира, неси щи постные, - рыкнул Григорий Саввич и наполнил граненый стаканчик из четверти.
Писарь, не выпуская из рук толстую книгу с растрепанными страницами, выпил самогон и закусил огурцом. Из кухни появилась Глафира с мисочкой щей, поставила ее на стол и утерла потное лицо передником.
- Отведайте, господин Сысоев, - пропела она. - Никак книжку свою любимую читаете?
Хозяин заведения многозначительно кашлянул, и жинка проворно скрылась за мешковиной. Писарь Сысоев нежно пристроил на столе книгу. Он редко расставался со своим фолиантом, все время перечитывал, другим в руки не давал, говорил, что книжка редкая и неграмотным мужикам не доступная, и с придыханием называл: «Шекс пир». Станичники, дивясь названию, чесали в затылках: что такое «пир» - понятно, «гулянка» по-нашему, а вот слово «шекс» никто отродясь не слыхивал.
- Что в газетах-то пишут... - назидательно поднял указательный палец господин писарь. - Оказывается, нынче летом в Парижах проходила Всемирная выставка. Так французский инженер Эйфель умудрился построить железную башню в 150 саженей высотой! Голова кругом идет от технического прогресса!
- А у Нефедыча корову волки задрали, - внес свою лепту в общую беседу хромой Лука и поскреб пятерней подбородок, заросший неопрятной бородой.
- Да не волки вовсе это были, - возразил корчмарь. - Корову беглые каторжники съели.
- Сама от старости померла, - не согласился с ним дьячок Варлаам.
Все помолчали. Хромой Лука и кузнец задымили самосадом.
- А чего ж ей было помирать, - прошамкал дед Серафим из темного угла. - Молодая еще, одногодки мы с ней. Извели сердешную. Ей-богу, извели.
- Да мы про корову Нефедыча говорим, а не про мать его! - повысил голос Григорий Саввич.
- Так я и говорю, - заволновался дед Серафим. - С чего бы это ей было помирать? Здоровая, как бык-трехлеток. У себя на подворье гаркнет, а на другом конце станицы деревья пригибаются. Трех мужей пережила, сына своего родного раньше времени вдовцом сделала. А как она Маруську, соседскую жену, по весне отмутузила? Любо-дорого смотреть, всю рожу перекосило. Так чего ж ей было помирать?
- Правильно соседку отмутузила, - захрустел квашеной капустой дьячок Варлаам. - Сынка своего совсем распустили. Говорят, с дочкой Нефедыча возле сеновала его видели. Раз видели, жениться должен. На свадьбе бы погуляли... - мечтательно закатил он глаза.
- Брешут, - покрутил головой кузнец. - Дочка у Нефедыча - страшней войны, мяса нема, одни кости, а сынок Данилы - гарный парубок. Не мог он с ней на сеновале кувыркаться.
Все задумались, молчаливо признавая довод кузнеца убедительным.
- Приворожила! - прошамкал дед Серафим. - Вся семья у них чернокнижьем испокон века занималась.
- Колдовство - это от Лукавого, - нахмурил белесые брови дьячок Варлаам.
- Прогресс и наука убеждают нас, что ворожба и колдовство проистекают от невежества и суеверия, - высказал умную мысль господин Сысоев. - Однако, как учит нас великий «Шекс пир»: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».
Все помолчали. Посетители переваривали мудрость неведомого «Шекс пира». За мешковиной что-то зашипело и потянуло блинным духом. Станичники заерзали на лавках и усердней затянулись самокрутками.
- Я ж и говорю, - подал голос дед Серафим. - Чего бы ей помирать, ежели дом - полная чаша, внучка на выданье и сынку своему Нефедычу новую жинку, солдатку Аксинью, присмотрела?
- От радости и померла, - высказал свое мнение хромой Лука.
Мешковина с дверного проема откинулась, и показалась голова Глафиры в косынке, повязанной чепцом: два конца торчали надо лбом заячьими ушками.
- Хороша радость, ежели Нефедыч солдатку брать отказался, уперся и ни в какую, - погрозила она хромому Луке половником, с которого капало тесто. - У нее, говорит, хозяйство худое. Враки! Нефедыч-то на самом деле за соседской женой ухлестывал. Их возле колодца по весне видели. Стояли и разговаривали. Срам-то какой!
Из дверного проема потянуло горелым. Глафира ойкнула и исчезла.
- А куда ж Данила смотрел? - ахнул писарь Сысоев. - У него под носом такое злодейство творится, жена на сторону гуляет, а он на печи лежит?!
- Данила новый плетень мастерил, - вступился Григорий Саввич. - Говорят, старый-то на соседский двор завалился, да порося Нефедыча придавил, пришлось резать. Хороший был порась. Вот мать Нефедыча и померла от злости.
- Ой, дела... Бабы на базаре толковали, - хихикнула Глафира, вновь появляясь из-за мешковины. - Когда плетень рухнул, мать Нефедыча орала на всю станицу, на Маруську с кулаками набросилась, всю рожу у той расцарапала. Говорят, Данила в отместку топором ее и зарубил, кровищи было...
- Брехня! - возразил дьячок. - Кровищи было много, когда порося придавленного резали. Он, оказывается, спал, а все подумали, что задохся. Ножом полоснули, а он вырвался и побежал. Насилу догнали.
- Глафира, ступай к печи, - нахмурил брови корчмарь. - Мужики разговор держат, а она лясы точит.
Хозяйка обиженно поджала губы и задернула мешковину.
- Я ж и говорю, - прошамкал дед Серафим из темного угла. - Чего б ей помирать, ежели сватовство к солдатке Аксинье сладилось, Маруську и Данилу сватами к ней засылала.
- Солдатка - бабенка сочная, - причмокнул губами писарь Сысоев. - Да только слышал я, что Нефедычу она отказала. У нее хахаль и так имеется, а горбатиться на свекровь не больно-то ей надо.
- Кто ж в хахалях? - сверкнули жадным любопытством глаза Глафиры из-за мешковины.
- Да кто? - приосанился господин Сысоев. - Данила и есть хахаль. Он возле ее бани крутился, народ видел. Свадебка расстроилась, вот мать Нефедыча от расстроенных чувств и померла.
- А что ж жена Данилы, Маруся? - удивленно приподнял брови хромой Лука. - Неужто не замечала за своим супружником такого изменничества?
- А как же, замечала, - облизнул деревянную ложку писарь, дохлебав постные щи. - Потому и разбила об его голову все глечики, что сушились на плетне, а потом так пихнула муженька своего, что плетень и завалился на соседскую сторону и придавил порося.
Общество деликатно посмеивалось в бороды, представив себе семейную драку, завалившийся плетень, спящего порося, которого вздумали резать, а тот вырвался и убежал.
- Вот я и говорю. Чего бы ей помирать? Отравили сердешную, как пить дать, отравили, - запричитал дед Серафим из темного угла.
- Да кто ж ее мог отравить? - удивился кузнец Микола.
Входная дверь скрипнула, в горницу ворвался сырой порыв ветра, а вслед за ним вкатилось круглое тело фельдшера.
- Культурно отдыхаем-с? - как всегда вместо приветствия спросил он. - Как насчет блинков, Григорий Саввич?
Корчмарь забулькал мутным самогоном в граненый стаканчик, а из черной половины избы появилась Глафира с горой блинов.
- Отведайте блинков, господин Гуров, - пропела она, томно крутанув гладким плечом.
- Кыш, Глашка, - прорычал хозяин, и жену как ветром сдуло.
- О каком отравлении шла речь, позвольте полюбопытствовать? - поинтересовался вновь прибывший посетитель.
- По весне померла мать Нефедыча, - пояснил тему разговора хозяин. - Уж больно подозрительно померла: ни с того ни с сего. Дед Серафим думает, что тут душегубство какое.
Господин Гуров щедро намазал ноздреватый блин гречишным медом, свернул его конвертом, обмакнул в густую сметану и целиком отправил в рот. Прожевав первый блин и повторив манипуляции со вторым, он промокнул жирные губы мятым платком и прочистил горло.
- Кх-м, по весне я удалялся в родное имение по делам семейным, связанным с наследством и, к сожалению, решенным не в мою пользу... Ну, ничего, я прошение на высочайшее имя пошлю... - немного отвлекся фельдшер. - Да. Так, имея сведения из рук господина урядника, могу сказать, что кончина матери Нефедыча произошла в домашних условиях. Родные и близкие заявили о прискорбном событии в установленном порядке. В бумагах записано, что смерть наступила в результате апоплексического удара. А вот по какому случаю удар случился, тут, конечно, можно предполагать разное: может, подняла что тяжелое или слишком много съела, а может, расстройство чувств какое приключилось.
- Померла в одночасье, - перекрестился дьячок Варлаам. - Мы с батюшкой еле поспели соборовать ее... Тут и отошла, сердешная. Удар приключился аккурат в тот день, когда плетень завалился и порося зашиб. От жалости к божьей твари и померла.
- Слышал, слышал, - слизнул с верхней губы сметану господин фельдшер. - Жена господина урядника живописала, как солдатка Аксинья сосватала дочку Нефедыча и сынка Данилы. Радостные сваты сели за стол пировать да разговор вести о приданом. Судили, рядили, а только приданого за внучкой мать Нефедыча много не дала. Девица, говорит, красавица, коса до колен, а что мяса нет, так то на любителя. Красота, она и есть приданое, а потому порося, говорит, не дам. Маруська обиделась, свадьба расстроилась, бабы подрались, плетень завалили, порося чуть не придавили. Нефедыч и Данила баб разнимали, да сами и переругались, топорами махали, чуть до смертоубийства не дошло. Говорят, мать Нефедыча так орала, что на другой стороне станицы было слышно. Вот от такого расстройства и мог случиться апоплексический удар.
- Ай-яй-яй, - всхлипнула Глафира и утерла глаза передником. - Вот горе-то горькое. Мать Нефедыча померла, свадьба расстроилась, порося зарубили, соседи врагами стали... Что ж это на белом свете творится?!
- Н-да-а... - почесал в затылке корчмарь. - А молодые-то что ж теперь?
- Слыхал я от попадьи, - тяжело вздохнул господин Гуров, - будто сынка Данилы в город отдадут, на приказчика учиться. А дочку Нефедыча просватали за мельника.
- За мельника?! - ахнул дьячок Варлаам. - За этого чернокнижника и богохульника! Да по нему давно каталажка плачет. Бабы в церкви судачили, что он беглых политических у себя на мельнице прячет, оружие и прокламации в мешках с мукой переправляет. Динамит под полом держит!
- И то верно! - загудели хромой Лука и кузнец Микола. - Жалко девку. Пропадет у мельника. И сынка Нефедыча жалко. Чему в городе научится? Пить, курить да по девкам шляться. Родителей забудет, от рук отобьется, с ворюгами свяжется. А там и до тюрьмы рукой подать!
Глафира рыдала в голос и причитала, как по покойнику.
- Обчественность надо поднимать, - грохнул кулаком по прилавку Григорий Саввич. - Или мы не люди, а ироды какие? Призвать Данилу и Нефедыча к порядку, чтоб вражду промеж друг друга извели, да поженить молодых. А свадьбу можно на общие деньги справить!
Все повскакали из-за стола и одобрительно загалдели. Кузнец Микола пустил свой треух по кругу.
Дверь на кожаных петлях распахнулась, запуская в корчму шелест нескончаемого дождя и еще двух посетителей. Данилу и Нефедыча. Они сняли картузы, стряхнули с них сырость и перекрестились на огонек невидимой лампады.
- Здорово, станичники, - поздоровался Данила.
- Ну и погодка, - подхватил Нефедыч. - Хороший хозяин собаку на улицу не выгонит.
- Об чем разговор? - весело поинтересовался Данила.
В избе было тихо. Все посетители обернулись к ним и сурово молчали.
- Данила, - прохрипел внезапно севшим голосом Нефедыч. - Кажись, случилось что-то.
- Нефедыч, неужто война? - обомлел Данила.
- Явились голубчики... - недобро протянул хромой Лука.
- Чего это они, Данила? - испуганно спросил Нефедыч.
- Белены, может, объелись? - промямлил Данила.
Писарь Сысоев сплюнул под ноги и выразил общий приговор словами из мудрой книги «Шекс пир»:
- Чума на оба ваших дома!
Из темного угла послышалось равномерное сопение. Дед Серафим спал, уютно пристроив голову на столе рядом с пустым граненым стаканчиком.