НАСЛЕДНИК по кривой
Культура
Первый фильм российского режиссера Андрея Звягинцева «Возвращение», вышедший на экран в 2003-м году, стал сенсацией Венецианского кинофестиваля и завоевал двух «Золотых львов» сразу: за лучший дебют и за лучший фильм. История возвращения в дом отца (Константин Лавроненко), который по непонятной причине (война ли, тюрьма...) отсутствовал много лет, завораживала своей таинственностью: за всем этим угадывалось что-то большое и экзистенциально важное. Отношения с двумя сыновьями, выросшими при двух женщинах, складывались у возвращенца тоже странно, но эта странность казалась оправданной: жесткость, почти жестокость явно проистекала от желания сделать пацанов мужиками, научить их противостоять той неведомой силе, что пыталось сломить его, родителя...
Несмотря на явное отсутствие традиционного «экшена», зрители, помню, сидели как притихшие дети, ибо понимали: что-то в итоге непременно должно случиться. Реально случившееся объяснило далеко не все, но, похоже, даже у самых отъявленных любителей однозначных толкований не возникло претензий - так все это было грустно: тонущая лодка с погибшим папой у самого берега реки, тоска сиротства двух пацанов, только-только переставших быть сиротами, безумные российские красоты, еще больше рвущие душу на фоне потери...
О режиссере стали говорить как о новом Тарковском - наследование традиции явно прослеживалось в созерцательности сцен, в обилии многозначительных пейзажных подробностей. И хотя кое-кто из критиков отмечал некоторую искусственность замысла и сюжетного построения картины, большинство - и Европа в первую очередь! - приняло ее с дорогой душой.
Трехлетнее молчание дебютанта после венецианского триумфа не породило забвения: зрители и критика были полны нетерпеливого ожидания. В интервью с журналистами Звягинцев был очень сдержан, но это была сдержанность премированного мастера - потому его короткие заявки вроде «меня интересует не тема, а материал, который тебя ранит...», «меня интересует не характер, а функция, идея» (?), «надо идти глубже...» однозначно воспринимались как обещание нового кинооткровения.
Фильм «Изгнание» вышел на экраны в 2007-м году, тут же завоевал приз Российской Федерации киноискусств и был номинирован на «Золотую пальмовую ветвь» Каннского кинофестиваля. Приз за лучшую мужскую роль достался в Каннах уже известному Константину Лавроненко, который в обеих лентах играет отца.
...Идет бесконечный ремарковский дождь, некто долго, очень долго едет по мокрой трассе. Место действия не обозначено: автомобили вроде старые, но такие можно встретить и сегодня, картины природы вневременные, равно как и одежда персонажей: и мать с отцом, и дети носят все неопределенно-классическое. Определенно лишь чувство тревоги: если родители едут в деревню с детишками, но никакой радости отдыха ни на одном лице не читается - значит, бегут. Название фильма укрепляет в этой мысли, равно как и начальная сцена (персонаж Александра Балуева по имени Марк приезжает на некую квартиру, где ему в домашних условиях удаляют пулю: похоже, современная Россия, «браток»). Вероятно, главный герой Алекс тоже в чем-то замешан, раз есть причины скрываться. Но перед нами разворачивается не криминальная история и не политический детектив, а семейная драма: молодая фантастически красивая жена (Мария Бонневи), мать двоих детей, признается мужу, что беременна третьим - но не от него. Все остальное экранное время - очень большое, два часа тридцать шесть минут! - отдано разворачиванию этой интриги и ее тягостному разрешению - при том, что собственно диалоги персонажей очень скупы, их вполне хватило бы на короткометражку.
Но ведь у нас не беглый сюжет - у нас, и это абсолютно без смеха, огромная человеческая драма. Когда кончается любовь, для иных кончается жизнь - и только лично обожженные понимают, что это не просто слова. Сюжеты один другого драматичнее прокручиваются тысячи лет, но вряд ли найдется умный, могущий всерьез посоветовать, что делать, если вот, случилось... Одни считают любовь тождественной жизни - стало быть, когда она уходит, длить пребывание на земле нет смысла. Другие верят, что новая любовь может компенсировать потери выдохшейся старой - и решаются на измену. Возникает череда новых вопросов, и банальность их постановки не снижает трагизма: так что же есть измена - возрождение жизни? И как быть, если любви уже нет, а дети от нее есть? Рвать ли опостылевшие путы или честно исполнять свой долг по отношению к чадам, преподавая им урок родительской жизни во взаимной ненависти?
Вопрос, который предстоит решить Алексу, непомерно сложней: не просто что делать с женой-изменницей, а как быть с прижитым ею неизвестно от кого ребенком. В конце концов, после мучительных раздумий и советов брата-братка Марка он решается поставить жену перед однозначностью выбора: «Ты должна от него избавиться!» Ну, а дальше все плохо: криминальный аборт на дому и смерть женщины, весьма похожая на самоубийство.
Несмотря на накал страстей, мы наблюдаем определенную несуразицу: судя по репликам еще живой Веры, это не она разлюбила мужа, а он ее. Логичнее было бы ожидать измены от супруга. Но в разброде чувств - какая уж логика... К тому же, у нас явно не банальная предсказуемая мелодрама. С помощью «флэшбэка» действие прокручивается назад, чтобы показать, что Вера уже пыталась отравиться по причине плохого к ней отношения: «Он обращается со мной как с вещью...» - стандартно, но достаточно внятно говорит она другу Роберту, который приехал спасать. А дальше начинается чудовищное смысловое наворачивание: оказывается, нагулянный ребенок - это метафора, подкреплением которой служит туманнейшая сентенция из длинного и путаного монолога героини: «Наши дети - не наши, как и мы - не дети своих родителей...» И совсем уж интересное признание: ребенок - от мужа, от кого же еще. Что она хотела - испытать Алекса, возбудить его ревность? Рискованно, малоправдоподобно, но не то беда - беда в надуманном философствовании: наши - не наши, мы - не мы... Пытаясь отыскать в этом хоть крупицу здравого смысла, я перечитала все публикации в прессе о фильме «Изгнание», отыскивая комментарии к нему самого режиссера. Ничего более постижимого, чем «готовность побродить по метапространству», «место действия не имеет значения», «надо расстаться с индивидуальностью и идти к глуби» не отыскалось.
Не обошлось без кокетства - Андрею Звягинцеву вроде как жаль наивных зрителей: «Кого-то фильм будет раздражать своей трудностью, отсутствием ключей...» Ну, зачем преуменьшать, ключей-то здесь предостаточно - точнее, изобильных штампов: цитирование Нового Завета, выразительный показ кладбищенского креста - ассоциации на выбор, и вообще растаскивание Библии на цитаты - дело святое, поставленное на поток. Равно как и еврейская тема, тиражируемая до бесконечности и далеко не всегда контекстуально необходимая: в фильме есть семейство с тремя дочками, которых зовут Фрида, Фаина, третью, пардон, забыла, но тоже типично и тоже на «Ф». Кого можно удивить этим откровенным клише, этим провисающим смысловым посылом?
Камера медленно движется, дождь томительно идет, коллизия разрешается в диких эстетских корчах, в трагедийность замысла не веришь - настолько очевидно желание напустить туману и придать искусственному зрелищу глубокомысленность.
Так опошляется само понятие авторского кино, от которого благодаря мэтру Сокурову никто уже не ожидает свежести взгляда создателя. Все знают, что авторское - значит, нудное, значит, безумная затянутость при удручающей пустоте кадров, которые можно растолковывать на тысячу ладов. Здравого земного смысла нет, подлинного символического обобщения равным образом нет - потому годятся любые трактовки. А кому скучно - значит, не в теме, пиши жалобу на себя...
Александр Николаевич Сокуров вспахивает плодородную ниву давно и с завидной производительностью. Андрей Звягинцев в стахановцы покуда не вышел, но уже усвоил манеру мэтра-предшественника говорить глубокомысленно и томительно долго об очевидном, скрывая достаточно плоские мысли за длиннейшими пейзажными сценами, огромные амбиции - за неумением отыскать в канве жизни свою нить. Он и актера полюбившегося снимает вновь (как Сокуров милого своему сердцу Леонида Мозгового), и актрису на женскую роль приглашает из Швеции (у Сокурова в скучнейшей из лент «Мать и сын» бессловесную роль матери играет актриса из Германии - это, видимо, должно придать весьма неважному сценарию некое красивое смысловое дополнение). Съемки «Изгнания» велись в Молдавии, Франции, Бельгии. Делалась и попытка снять некоторые эпизоды в одном из зданий в Англии, но оказалось, что у владельца нелады с законом - замысел не удался. Зачем было громоздить такие сложности? По словам режиссера, он искал «квинтэссенцию большого города». Но результат весьма скромен: из зрительного ряда запоминаются совершенно универсальные проезжие дороги и здания, которые явно можно было бы найти на российских просторах. Деревенский дом и церковь сооружались для фильма специально - ну, катастрофа полная с натурой, категорически негде взять...
Вероятно, по этой причине безнадежно надуманный сценарий цепляется за литературное родство: он написан по мотивам новеллы Уильяма Сарояна «Повод для смеха» (1953) - мелодраматизированной истории, в которой семья тоже приезжает в деревенский отцовский дом. Там все кончается еще трагичней, живых вообще не остается - но монолога героини про то, кто чьи дети (или ничьи, или не дети...) просто нет. При этом режиссер тщательно открещивается от сходства, категорически не рекомендует сравнивать содержание новеллы со своим сценарием, уповая лишь на отдельные общие «мотивы». То есть, надо понимать, если что не так - это вроде как не совсем мы.
Смотреть это тяжело и неловко - как все претенциозное, неодушевленное, спекулятивное. Какой роскошный фильм можно было бы снять по заявленному сюжету! Если бы не постыдные эстетские выверты, не желание заморочить зрителя, не отсутствие умения декодировать характеры, опираться на жизнь, а не на собственный хитрый расчет.
Доношенная беременность - но новорожденное дитя не сделало ни единого вдоха...
Несмотря на явное отсутствие традиционного «экшена», зрители, помню, сидели как притихшие дети, ибо понимали: что-то в итоге непременно должно случиться. Реально случившееся объяснило далеко не все, но, похоже, даже у самых отъявленных любителей однозначных толкований не возникло претензий - так все это было грустно: тонущая лодка с погибшим папой у самого берега реки, тоска сиротства двух пацанов, только-только переставших быть сиротами, безумные российские красоты, еще больше рвущие душу на фоне потери...
О режиссере стали говорить как о новом Тарковском - наследование традиции явно прослеживалось в созерцательности сцен, в обилии многозначительных пейзажных подробностей. И хотя кое-кто из критиков отмечал некоторую искусственность замысла и сюжетного построения картины, большинство - и Европа в первую очередь! - приняло ее с дорогой душой.
Трехлетнее молчание дебютанта после венецианского триумфа не породило забвения: зрители и критика были полны нетерпеливого ожидания. В интервью с журналистами Звягинцев был очень сдержан, но это была сдержанность премированного мастера - потому его короткие заявки вроде «меня интересует не тема, а материал, который тебя ранит...», «меня интересует не характер, а функция, идея» (?), «надо идти глубже...» однозначно воспринимались как обещание нового кинооткровения.
Фильм «Изгнание» вышел на экраны в 2007-м году, тут же завоевал приз Российской Федерации киноискусств и был номинирован на «Золотую пальмовую ветвь» Каннского кинофестиваля. Приз за лучшую мужскую роль достался в Каннах уже известному Константину Лавроненко, который в обеих лентах играет отца.
...Идет бесконечный ремарковский дождь, некто долго, очень долго едет по мокрой трассе. Место действия не обозначено: автомобили вроде старые, но такие можно встретить и сегодня, картины природы вневременные, равно как и одежда персонажей: и мать с отцом, и дети носят все неопределенно-классическое. Определенно лишь чувство тревоги: если родители едут в деревню с детишками, но никакой радости отдыха ни на одном лице не читается - значит, бегут. Название фильма укрепляет в этой мысли, равно как и начальная сцена (персонаж Александра Балуева по имени Марк приезжает на некую квартиру, где ему в домашних условиях удаляют пулю: похоже, современная Россия, «браток»). Вероятно, главный герой Алекс тоже в чем-то замешан, раз есть причины скрываться. Но перед нами разворачивается не криминальная история и не политический детектив, а семейная драма: молодая фантастически красивая жена (Мария Бонневи), мать двоих детей, признается мужу, что беременна третьим - но не от него. Все остальное экранное время - очень большое, два часа тридцать шесть минут! - отдано разворачиванию этой интриги и ее тягостному разрешению - при том, что собственно диалоги персонажей очень скупы, их вполне хватило бы на короткометражку.
Но ведь у нас не беглый сюжет - у нас, и это абсолютно без смеха, огромная человеческая драма. Когда кончается любовь, для иных кончается жизнь - и только лично обожженные понимают, что это не просто слова. Сюжеты один другого драматичнее прокручиваются тысячи лет, но вряд ли найдется умный, могущий всерьез посоветовать, что делать, если вот, случилось... Одни считают любовь тождественной жизни - стало быть, когда она уходит, длить пребывание на земле нет смысла. Другие верят, что новая любовь может компенсировать потери выдохшейся старой - и решаются на измену. Возникает череда новых вопросов, и банальность их постановки не снижает трагизма: так что же есть измена - возрождение жизни? И как быть, если любви уже нет, а дети от нее есть? Рвать ли опостылевшие путы или честно исполнять свой долг по отношению к чадам, преподавая им урок родительской жизни во взаимной ненависти?
Вопрос, который предстоит решить Алексу, непомерно сложней: не просто что делать с женой-изменницей, а как быть с прижитым ею неизвестно от кого ребенком. В конце концов, после мучительных раздумий и советов брата-братка Марка он решается поставить жену перед однозначностью выбора: «Ты должна от него избавиться!» Ну, а дальше все плохо: криминальный аборт на дому и смерть женщины, весьма похожая на самоубийство.
Несмотря на накал страстей, мы наблюдаем определенную несуразицу: судя по репликам еще живой Веры, это не она разлюбила мужа, а он ее. Логичнее было бы ожидать измены от супруга. Но в разброде чувств - какая уж логика... К тому же, у нас явно не банальная предсказуемая мелодрама. С помощью «флэшбэка» действие прокручивается назад, чтобы показать, что Вера уже пыталась отравиться по причине плохого к ней отношения: «Он обращается со мной как с вещью...» - стандартно, но достаточно внятно говорит она другу Роберту, который приехал спасать. А дальше начинается чудовищное смысловое наворачивание: оказывается, нагулянный ребенок - это метафора, подкреплением которой служит туманнейшая сентенция из длинного и путаного монолога героини: «Наши дети - не наши, как и мы - не дети своих родителей...» И совсем уж интересное признание: ребенок - от мужа, от кого же еще. Что она хотела - испытать Алекса, возбудить его ревность? Рискованно, малоправдоподобно, но не то беда - беда в надуманном философствовании: наши - не наши, мы - не мы... Пытаясь отыскать в этом хоть крупицу здравого смысла, я перечитала все публикации в прессе о фильме «Изгнание», отыскивая комментарии к нему самого режиссера. Ничего более постижимого, чем «готовность побродить по метапространству», «место действия не имеет значения», «надо расстаться с индивидуальностью и идти к глуби» не отыскалось.
Не обошлось без кокетства - Андрею Звягинцеву вроде как жаль наивных зрителей: «Кого-то фильм будет раздражать своей трудностью, отсутствием ключей...» Ну, зачем преуменьшать, ключей-то здесь предостаточно - точнее, изобильных штампов: цитирование Нового Завета, выразительный показ кладбищенского креста - ассоциации на выбор, и вообще растаскивание Библии на цитаты - дело святое, поставленное на поток. Равно как и еврейская тема, тиражируемая до бесконечности и далеко не всегда контекстуально необходимая: в фильме есть семейство с тремя дочками, которых зовут Фрида, Фаина, третью, пардон, забыла, но тоже типично и тоже на «Ф». Кого можно удивить этим откровенным клише, этим провисающим смысловым посылом?
Камера медленно движется, дождь томительно идет, коллизия разрешается в диких эстетских корчах, в трагедийность замысла не веришь - настолько очевидно желание напустить туману и придать искусственному зрелищу глубокомысленность.
Так опошляется само понятие авторского кино, от которого благодаря мэтру Сокурову никто уже не ожидает свежести взгляда создателя. Все знают, что авторское - значит, нудное, значит, безумная затянутость при удручающей пустоте кадров, которые можно растолковывать на тысячу ладов. Здравого земного смысла нет, подлинного символического обобщения равным образом нет - потому годятся любые трактовки. А кому скучно - значит, не в теме, пиши жалобу на себя...
Александр Николаевич Сокуров вспахивает плодородную ниву давно и с завидной производительностью. Андрей Звягинцев в стахановцы покуда не вышел, но уже усвоил манеру мэтра-предшественника говорить глубокомысленно и томительно долго об очевидном, скрывая достаточно плоские мысли за длиннейшими пейзажными сценами, огромные амбиции - за неумением отыскать в канве жизни свою нить. Он и актера полюбившегося снимает вновь (как Сокуров милого своему сердцу Леонида Мозгового), и актрису на женскую роль приглашает из Швеции (у Сокурова в скучнейшей из лент «Мать и сын» бессловесную роль матери играет актриса из Германии - это, видимо, должно придать весьма неважному сценарию некое красивое смысловое дополнение). Съемки «Изгнания» велись в Молдавии, Франции, Бельгии. Делалась и попытка снять некоторые эпизоды в одном из зданий в Англии, но оказалось, что у владельца нелады с законом - замысел не удался. Зачем было громоздить такие сложности? По словам режиссера, он искал «квинтэссенцию большого города». Но результат весьма скромен: из зрительного ряда запоминаются совершенно универсальные проезжие дороги и здания, которые явно можно было бы найти на российских просторах. Деревенский дом и церковь сооружались для фильма специально - ну, катастрофа полная с натурой, категорически негде взять...
Вероятно, по этой причине безнадежно надуманный сценарий цепляется за литературное родство: он написан по мотивам новеллы Уильяма Сарояна «Повод для смеха» (1953) - мелодраматизированной истории, в которой семья тоже приезжает в деревенский отцовский дом. Там все кончается еще трагичней, живых вообще не остается - но монолога героини про то, кто чьи дети (или ничьи, или не дети...) просто нет. При этом режиссер тщательно открещивается от сходства, категорически не рекомендует сравнивать содержание новеллы со своим сценарием, уповая лишь на отдельные общие «мотивы». То есть, надо понимать, если что не так - это вроде как не совсем мы.
Смотреть это тяжело и неловко - как все претенциозное, неодушевленное, спекулятивное. Какой роскошный фильм можно было бы снять по заявленному сюжету! Если бы не постыдные эстетские выверты, не желание заморочить зрителя, не отсутствие умения декодировать характеры, опираться на жизнь, а не на собственный хитрый расчет.
Доношенная беременность - но новорожденное дитя не сделало ни единого вдоха...
