Пуссен и природа, божескаЯ и ЧеловеЧескаЯ
Лишь бы травы с земли не исчезли,
Лишь бы воздух остался, а в небе,
Как и прежде, сияло солнце...
Рэмон Кено
В Нью-Йорке, культурными событиями так богатом, произошло нечто, мимо чего не пройдёшь: в Метрополитен-музее открылась выставка живописи и рисунков великого французского художника-философа Николя Пуссена. Выставка примечательная. И начать рассказ о ней хотелось бы со слов, сказанных о Пуссене знаменитым пейзажистом Пьером-Анри де Валансьеном в 1800 году, т.е. через полтора столетия после смерти замечательного живописца: «Если после этого великого человека не нашёлся никто ему равный, то поверьте, что пламя его гения не угасло, оно воспылало в природе и в искусстве». Мы это знали, но особенно уверились, побывав на посвящённой Пуссену объёмнейшей многогранной выставке, представившей творчество художника-мыслителя во всей его полноте.
Он был создателем стиля классицизма. Это и героический сюжет, и высокий пафос подлинной трагедии, в которой разум и долг торжествуют над чувством (самый яркий пример – «Смерть Германика» из римского палаццо Барберини). И стоицизм, и мужество души, и верность избранному пути, и честность. И, конечно же, глубочайшее понимание существа природы, нас окружающей, и природы человеческой.
Вы наверняка надолго задержитесь у открывающего экспозицию работ Пуссена его автопортрета. Вглядитесь в это волевое, открытое миру лицо, лицо воина на ниве искусства, художника, умевшего отстаивать свои убеждения. Тут не просто отлично выполненный портрет, это отчёт и завещание в духе Мишеля Монтеня, в его философском ключе, ставшем ключом к разгадке всего творчества Пуссена. Он писал себя уже зрелым, прославленным, но не остановившимся в своём неустанном поиске истины мастером. Ему было за 50, но он был на средине творческой своей дороги, потому что слыл по тем временам долгожителем – умер в 71, оставив богатейшее наследие. И, может быть, именно последние его картины – цикл «Времена года» -- и стали апофеозом пуссеновской живописи, восславляющей Создателя, природу и человека.
А родился Николя Пуссен в 1594 году в Нормандии, в крохотном городишке Вилье. Родители крестьянствовали, но природными крестьянами не были: отец, почти тридцать лет бывший верным солдатом Генриха IV, где-то под пятьдесят женился на вдове местного прокурора. Детей иметь уже не надеялись, но через пару лет Бог послал им сына, которому они постарались дать образование. Говорят, такие поздние дети часто бывают талантливы.
Дар живописца проявился у мальчика очень рано, и провидение распорядилось так, что в их глушь забрёл странствующий художник Квентен Варен. Он-то и стал первым учителем юного Николя. Потом был Париж, учёба у знаменитого Лалеманя и судьбоносная встреча с Александром Куртуа, хранителем королевских коллекций и библиотеки, человеком энциклопедически образованным, оказавшим на Пуссена огромное влияние в познании истории, мифологии и литературы. Наверно, поэтому уже ранние полотна Николя столь содержательны и одухотворены, хотя и характеризуются не торжеством рационального мышления, не приподнятой героикой, а выражением непосредственных эмоций и радости бытия.
В ранних своих работах, щедро на выставке представленных (хотя многие из них не сохранились, ведь Пуссену пришлось годами вести жизнь странствующего живописца), художник часто обращается к римской классике, особенно к «Метаморфозам» Овидия. Руины, грозовое небо, воздетые к небесам руки взволнованных людей. Это внешний антураж. А за ним жизнь – с её бурями и ветрами, бедами и неудачами, жаждой счастья и проблесками надежды.
Мифологические персонажи в общем-то ведут себя, как обычные смертные, у них те же заботы, страхи, радости и ошибки, страдания и потери... Вот как в «Смерти Эвридики». Горе Орфея – как просто и выразительно показал его Пуссен.
Виргилий тоже «поставлял» художнику сюжеты: переосмысленные, обогащённые, психологизированные, они появлялись в новом качестве на его полотнах. В духе античных мифов с крепкотелыми, донельзя сексуальными нимфами и сильными, не желающими снисходить к людям богами и героями, эдак позволяющими себя любить. Знаменитый «Пейзаж с богом реки, Венерой и Адонисом», когда исполненнаяя чувством горести Венера пытается воскресить полюбившегося ей юношу. И тут так бесконечно правдиво возникает у Пуссена персонифицированный образ невосполнимой потери любимого, столь понятный многим.
Любовь правит миром, людьми и даже богами – эта мысль прочитывается в живописи Пуссена. И смысл жизни – найти свою пару, не ошибиться, не просчитаться. Мастеру было уже тридцать, когда наконец-то смог он попасть в Рим, город, о котором мечтает каждый художник. Там он учился и учил, очень много работал, обрёл известность. Был принят и признан самим великим знатоком искусства кардиналом Барберини, который заказал ему несколько картин. Мог бы Пуссен остаться в Италии, но родина звала, так что вскоре он отправляется домой.
Дойти не пришлось. По дороге тяжко заболел и, наверно, не выжил бы, если бы не трогательная забота семьи француза-трактирщика Жака Дюге, особенно его младшей дочери, совсем юной Анны-Марии, на которой художник, оправившись от болезни, женился. Девушку не смутила разница в возрасте почти в двадцать лет, ну а художник не придал значения тому, что не была Анна-Мария обучена даже грамоте. Они полюбили друг друга нежно и страстно – на всю жизнь – и составили, по общему мнению, идеальную пару. Такую, о которой Пуссен мечтал, девизом которой была верность, чуткость, взаимная забота и – любовь.
И начался для мастера, оставшегося в Италии, период большого творческого подъёма: новые сюжеты (в том числе по поэме Торквато Тассо «Освобождённый Иерусалим»), множество заказов, избрание членом Академии св. Луки, а ещё через пару лет – её «князем», т.е. председателем, но он отказался, боясь, что такой ответственный пост помешает творчеству. И честолюбие, и стремление к богатству были ему чужды, что он и продекларировал в своей живописи. Человек должен быть достойным образа и подобия Божия, а золото, что золото? Вон стал ли царь счастливым оттого, что всё, к чему прикасался, превращалось в золото? Сверхбогач с глазами затравленного зверька. Куда счастливее пастух в грубом синем плаще – играет себе, творя незатейливую мелодию, а пастушка смотрит на него влюблёнными глазами. Нарцисс – уж так любопытно было бы ему быть поражённым стрелой Эрота, но куда там! Эрот бессилен. Любить Нарцисс может только самого себя. Что, не встречали?
В большинстве картин Пуссена нагие женщины и мужчины, и это не оскорбляет взгляд, потому что написаны они чисто и целомудренно, такими, какими созданы Господом, и художник заставляет ими любоваться, отметая всяческое ханжество.
Чувственное своеобразие пуссеновской «Спящей Венеры с маленьким Купидоном» поразило меня когда-то в Дрезденской галерее. И вот шедевр снова передо мной здесь, в Метрополитен. Чудо! Дитя-Купидон размышляет, не напроказничать ли, не поразить ли в сердце саму богиню любви. А два пастуха любуются красавицей, и в глазах их не похоть, а любовь и нежность. И надежда: вдруг богиня возжелает кого-то из них.
Эта картина была куплена властителем Саксонии и Польши Августом Сильным, известным страстью к коллекционированию и к женщинам. Он не успокоился, пока не довёл число внебрачных детей до 365 - по числу дней в году. Август считал полотно Пуссена жемчужиной своей коллекции, а Венеру – самой прекрасной женщиной, какой ему доводилось обладать. Кстати, позировала мастеру его жена. Притом необходимо заметить, что в этом столь распространённом сюжете Пуссен абсолютно самобытен.
Популярность художника была столь велика, что французский король пригласил его вернуться в Париж в качестве первого живописца короля. Огромное жалованье, просторный дом, прислуга, почёт, карьерный взлёт, благоволение монарха и Анны Австрийской не могли перевесить в глазах Пуссена (от которого ждали и картин, и росписей, и картонов для шпалер) дворцовую суету, зависть и интриги. Скромный, непритязательный, но не растерявший гордости и свободолюбия, боявшийся потерять себя художник с семьёй буквально бежит из Версаля в Рим. Там, узнанный и признанный, упорно трудится, возносясь к вершине славы. Пошли философски осмысленные габаритные пейзажи в аристократическом и героическом стиле, с мифологическими и религиозными сюжетами.
Самый, пожалуй, яркий пример – «Пейзаж со св. Иеронимом», показывающий трагизм и величие старости. Изумительно передана нагота старика, попрежнему жилистого, стройного, сильного телом и духом. Это квинтэссенция пуссеновского героического стиля и образец гениальной колористики. Нужно подчеркнуть, что был Пуссен замечательным колористом. Краски на его полотнах буквально обладают даром речи. Сам он писал: «Краски в живописи – это такая же ловушка, чтобы убеждать глаз, как очарование стиха в поэзии.»
В последние десятилетия к Пуссену приходит желание и способность поэтизировать мир. Но поэтика мира не умилительна, а многообразна и подчас сурова – с грозами и зевсовыми молниями, рваными тучами и гнущимися под порывами ветра деревьями, но и с лучами солнца, зеленью травы, тучными нивами. И непременно – с людьми, которые ищут и находят счастье.
Эту же идею несут величественные архитектурные пейзажи, как бы дополняющие и подчёркивающие величие самой природы и человека как её частицы. И всё это не только в живописи, но и в превосходных рисунках сангиной – набросках и законченных произведениях, панорамных ландшафтах, овеянных поэзией и преклонением перед природой.
Другой великий французский художник Поль Сезанн два с лишним века спустя высказался так: «Я хотел бы, как Пуссен, воссоединить женские округлости с покатыми склонами холмов... Подобно Пуссену хотелось бы привнести смысл в траву и оросить слезами небеса».
Впервые в Америке великий Пуссен представлен так полно. Картины и рисунки прибыли в Нью-Йорк из Лувра и Эрмитажа, из мадридского Прадо и лондонской Национальной Галереи, из венской Альбертины и королевской коллекции Виндзорского замка, из Дрезденской и Берлинской галерей, из Цюриха, Оттавы и Монреаля, Ливерпуля, Стокгольма, из Сербии и с Корсики, из бесчисленных частных коллекций...
Конечно же, Америка представлена тоже широко: Нью-Йорк, Кливленд, Лос-Анджелес, Чикаго, частные собрания. Не будь сегодняшней выставки в Метрополитен, вам, дорогие читатели, пришлось бы объехать полмира, чтобы увидеть «всего Пуссена».
Напомню: музей находится в Манхэттене, на углу 5-й авеню и 82-й улицы. Поезда метро 4, 5, 6 до 86-й улицы.
