Парковка на улице счастья

Парикмахерские на «русском» островке Америки - Брайтоне, чем-то очень схожи с привычными нам союзными. А чем-то и значительно отличаются. И роднят их, и отличают темы разговоров клиентов. Если бы какой-то инопланетянин послушал наших женщин, никогда не понял бы, о каком государстве идет речь. Здесь вам и белорусская деревня, и Карнеги-холл, и уж обязательно - небезызвестная хоуматтендент, без которой и жизнь не жизнь и с которой хлопот - полон рот. В этот раз рассказ непрерывным потоком выливался из уст самой хоуматтендент, которой маникюрша Юля аккуратно выпиливала модную прямоугольную форму ногтей. Я читала книгу, ожидая своей очереди. Вернее, очередь уже подошла бы, но Юля попросила уступить ее шумно вошедшей пышноволосой женщине, ярко и безвкусно одетой, мол, та прибежала с работы... Повеяло союзной парикмахерской. Здесь, в Америке, не очень с работы набегаешься; счастье, если успеваешь чашку кофе выпить... Я согласилась уступить - не могу Юле отказать. Открыла книгу, но не читалось. Речевой поток привилегированной клиентки был куда притягательнее коротких рассказов европейских писателей, собранных в моей книге.
-Нет, ты слышишь, Юля, ты только послушай, она мне говорит: перед тем, как вы салат режете, пожалуйста, руки вымойте. А я ей: я - не в операционной. Это вы в своем Московском мединституте своих студентов учите. Знаю я, знаю этих профессоров. Намедни одна пришла мою доходягу проведать, а обувь не сняла. У них там, оказывается, у высшего круга не принято обувь снимать. Мне - убирать принято, а им обувь - неинтеллигентно. «Можете ли вы себе, Соня, представить, - говорит она мне, - чтобы Анна Каренина в дом вошла, сняла туфли и перед Вронским босиком или в тапочках появилась...». Слышь, Юля, я ей такую Каренину устроила! Двери открыла и показываю в сторону выхода. Моя доходяга сначала завопила, но я так спокойно телефонную трубочку беру и говорю: сейчас позвоню старшой, пусть вам эту самую, афроамериканочку, пришлет. Не нарадуетесь... Та быстро замолчала, потом по телефону перед подругой слезки лила, извинялась, шептала, чтобы я не слыхала, мол, вы же знаете,
я от нее завишу, после операции на сердце ни поднять ничего не могу, ни сама по лестнице спуститься... Юль, ты куда спешишь, ты чего меня порезала? Я же тебе сказала, что у меня времени столько, сколько потребуется. Я - автомобиль, может, паркую. Имею право? А сколько времени на это уйдет, никто не знает. Тем более - профессорше моей невдомек. У нее сроду машины не было. Я, когда первый раз пришла к ней, отбилась вовремя и объясняю, мол, теперь мне надо пойти поискать парковку для машины, не собираюсь я из-за вас тикеты получать. У нее сразу разумение пропало. «Чью, - спрашивает, - машину парковать?». - «Свою, - отвечаю, - вот этими руками заработанную». - Но ей еще много времени понадобилось, чтобы понять, что не у нее, профессорши, а у меня, домработницы, автомобиль есть. Ей до машины, правда, мало дела, у ее мужа в Москве служебная «Волга» была. Она за свои минуты трясется, мол, у меня всего четыре часа, вы не успеете все сделать. А я все и не собираюсь. Юля, ты слыхала такое, чтобы каждый день душ принимать? Кожу с себя содрать всю что ли хочет? Пусть бы мокла там, как лягушка, меня не убудет, так просит, чтобы я ей помогала, как бы чего не вышло, однажды говорит, уже упала в ванной... Ничего с нею не случится. Скоро восемьдесят, а на свои реденькие волосики бигуди крутит, утром букли расчесывает, бровки выщипывает. В человеке, говорит, все должно быть прекрасно... А что у нее прекрасного? Мой шарф дороже ее шубы стоит.. Нет, Юля, мне этот цвет не мажь, его пусть профессорша носит по своей скромности, а меня издали замечать должны.
...Соня вышла, но казалось, в салоне все еще звучит ее самодовольный голос, и никому не хотелось вплетать в него свой. Все молчали. Юля, опустив мои руки в теплую мыльную воду, протирала инструменты. Ее соседка в ожидании клиентки пила кофе из бумажного стаканчика. Двери открылись, и на пороге оказалась писаная красавица. Ее улыбка, голос, которым она приветствовала нас, легкая походка настолько контрастировали с той, которую мы только что слушали, что казалось, тут поучаствовали святые духи, превратив негатив в позитив.
-У вас уши для сережек прокалывают? - спросила она так приветливо, что даже если бы здесь не оказывали этой услуги, каждый хотел бы это для нее сделать. Но, к счастью, Юлина коллега кивнула утвердительно и протянула руки за сережками, чтобы подержать их в спиртовом растворе. «Какие красивые!» - воскликнула она, когда девушка открыла коробочку. Мы все тоже залюбовались совершенством ювелирной работы, и новая клиентка не сдержалась, чтобы не пояснить: «Муж подарил. Я сына родила совсем недавно». - «Первенец?» -спросила в общем-то нелюбопытная Юля. Ей, по всей вероятности, хотелось для себя уточнить возраст новой клиентки. С виду - совсем юная, утонченная, нежная, а во всех чертах - женственность и опыт прочитываются.
-Нет, второй ребенок, второй мальчик. - И вдруг, почувствовав к нам доверие, неожиданно разоткровенничалась: - От второго мужа.
-Неужели первый муж разлюбил? - заудивлялись мы все разом.
Нет, он погиб, когда я первым еще не разродилась. Жили мы в белорусском поселке в большой квартире вместе с родителями мужа и его старшим братом. Как-то, весной это было, собралась я в квартире убраться и решила окна вымыть. А муж, с которым мы в восемнадцать лет познакомились и сразу поженились, говорит, мол, не смей на окно лезть, в положении - это опасно. Сам взял тряпку, ведро и полез на окно. Вдруг у меня на глазах рама выламывается и вылетает вместе с мужем... Горевали мы страшно. Попросили они меня не уходить, не оставлять их одних. Так что после родов я к ним вернулась. Внук им и помог выжить, первый внук в семье. Брат мужа, хоть и старшим был, слушать о женитьбе не хотел, обещал в холостяках прожить. А однажды подходит ко мне и говорит: «Посмотри эту тетрадь, дневник мой. Прочитай, а потом скажешь, что думаешь». - «Как же я дневник читать-то буду? - спрашиваю - Ты же всегда запрещал в него кому либо заглядывать. Да и не дело это - чужие записи читать...» - «Нет, ты почитай, я тебя прошу, пока я не передумал».
Села я ночью читать и такое узнала, о чем бы ни в жизни не догадалась. Оказывается, он в меня влюбился, как только я в первый раз у них в доме появилась. Потому и решил никогда не жениться. А сам и малейшего виду не подавал. Я уж точно бы почувствовала, кабы он хоть взгляд лишний позволил. А когда прочитала, вспоминать стала: как после гибели брата старался помочь, как с ребенком играл, как ночью вместо меня поднимался покормить малыша. А еще я отметила, как похожи братья, и подумала, что может и смогу его полюбить. Стали дни радостнее, вечера короче, а уж кто обрадовался нашему решению, так это его родители. Все вместе - и они, и мои родители, и мы с детьми - сюда, в Америку, приехали. Здесь я второго мальчишку родила. Мордашки у них похожи, фамилии - одинаковые, бабушки и дедушки - те же. Вот только человека не вернуть. А так - все хорошо.
...Когда красавица выходила после из салона, она выглядела еще очаровательнее. Сережки с блестящими камешками освещали ее лицо, казавшееся даже после столь искренней исповеди все еще загадочным.
Вдруг заговорила Юлина коллега.
-Очень похожий случай мне вчера клиентка рассказала. Такая нескладная, непривлекательная, ну, просто серая женщина - без возраста как бы. А руки! Ничего запущеннее в жизни не видела. Она поняла мой взгляд и объяснила, мол, впервые в жизни в маникюрный салон пришла. Привыкла к тому, что никто ни на ее руки, ни на нее саму не обращает внимания. И со своей непривлекательностью, и с одиночеством давно уже примирилась. Да, видно, суждено было все же ей женское счастье познать. Так получилось, что ее младшая сестра, которая в отличие от нее красавицей была и замуж вышла за хорошего человека, и жила счастливо, но год тому от родов умерла. Девочка-малютка живой осталась, растили ее родители овдовевшего мужа сестры. А недавно мать его слегла. Не может больше ребенка нянчить. Вот он и обратился к старшей сестре с предложением: давай, выходи за меня замуж. Будем вместе жить, ребенка растить, иммиграцию легче пересилим. И судьба, казалось определенная, круто переменилась.
Мы помолчали. Каждый о своем.