Когда Набоков был еще Сириным

Брайан Бойд, с которым я познакомился в начале 90-х в Москве на международной набоковской конференции, прочел «Лолиту» в 13 лет по причинам, далеким от литературы, и был разочарован. Спустя четыре года, он прочел еще один набоковский роман «Бледный огонь», который определил всю дальнейшую судьбу этого новозеландского паренька. Дипломная работа, докторская диссертация, сборник критических статей и, наконец, двухтомная биография, о первом томе которой мы сейчас поговорим в связи с его выходом по-русски, спустя дюжину лет после английского издания - все посвящено Набокову. Это не только кропотливый труд, но и еще испепеляющая страсть, ради которой Брайан Бойд пожертвовал всем. Буквально - недоедал и недосыпал.
Он приехал на два месяца в Америку, чтобы покопаться в архивах Йельского и Корнельского университетов и в Библиотеке Конгресса - так вот, он курсировал между этими тремя пунктами ночными автобусами, потому что денег на гостиницу у него не было. Даже в Москве , среди не менее страстных, чем он, русских, американских и прочих набоковедов, он производил впечатление почти фанатика. Доклад Бойда назывался академически и одновременно патетически: «Владимир Дмитриевич Набоков и Владимир Владимирович Набоков: отец и сын, жизнь и смерть, жизнь и искусство». В докладе приводились поразительные и нигде раньше не публиковавшиеся записи жз берлинского дневника Набокова - об убийстве его отца. Дело в том, что страсть и подвижничество Брайана Бойда были в конце концов вознаграждены - в 1977 году, незадолго до смерти Набокова, он получил известие, что писатель нашел тезисы его дипломной работы блестящими, а спустя два года был приглашен вдовой Набокова, Верой Евсеевной, провести лето в Монтрё (Швейцария), последнем пристанище писателя, и навести порядок в его архиве. Событие само по себе удивительное, потому что наследники Набокова, его вдова и его сын, превратили архив писателя в неприступный бастион и никого к нему не допускают.
Что архив, когда княгиня Зинаида Шаховская не смогла опубликовать даже письма Набокова, ей адресованные и у нее хранящиеся, и ограничилась в своей парижской книге о Набокове их пересказом! Почему же Брайану Бойду было сделано исключение? Он и сам этого не знает. Или настоящая страсть заразительна? Он собирался поначалу написать не биографию, а библиографию Набокова, но как охотничья собака, сделал стойку, когда узнал о существовании множества писем Набокова к матери. Страстно желая их увидеть и прочесть, он обратился к Вере Евсеевне. «На что они вам - ведь вы пишете библиографию?» - удивилась та. - «Вот если бы вы писали биографию, тогда бы я дала вам взглянуть на них».
Когда она это сказала, вспоминает Брайэн Бонд, мое сердце подпрыгнуло от радости... Так что, инициатива этой книги принадлежит не автору, а жене ее героя.
Собственно говоря, именно наличие в этой книге большого числа прежде нигде не публиковавшихся архивных материалов - в том числе, дневников, писем и записок Набокова, позволяет ей занять особое место в ряду уже вышедших биографий этого единственного в своем роде русско-американского писателя, ибо никто другой из его соплеменников повторить набоковский подвиг двуязычия не сумел, хотя и делались попытки время от времени. Тем же Бродским, к примеру.
Книга эта называется незатейливо - «Владимир Набоков», а ее подзаголовок «Русские годы». Всё это можно было сократить до одного слова - «Сирии»: псевдоним, под которым Набоков печатал сочиненные им по-русски стихи, рассказы и романы. В этом, кстати, тоже есть некий парадокс - перейдя на английский, Набоков отбросил свой мифическо-птиче-женский псевдоним и возвратился к собственной фамилии. Почему? На этот вопрос мы, если и получим ответ, то разве что во втором томе...
В первом, помимо изобилия архивных материалов, множество деталей и подробностей, раскопанных Бойдом в русской периодике тех лет, о которых он пишет — в русской межреволюционной, то есть от 5-го года до 17-го, и в эмигрантской, главным образом берлинской, но также и парижской. Надо сказать, что и здесь Бойд проделал поистине Геркулесов труд, достаточно напомнить о лавине периодических изданий в 1905 - 07 годах, а также от зимы до зимы – 1917-го. А культурная «нова», коей являлся «русский Берлин» в двадцатые годы - ничего подобного не сыщешь в анналах любой эмиграции любого времени! Несколько сотен тысяч русских поселенцев в тогдашнем Берлине снабжались большим количеством книг и периодики, чем большинство европейских стран того же времени могли издать для собственного туземного населения. Одна только газета «Руль», редактируемая Набоковым-старшим продавалась в 369 городах в 34- странах - от Аргентины до Манчжурии.
Только в этом контексте и понятна установка молодого Набокова на русского читателя, несмотря на ничтожные гонорары от русских публикаций, нищету и нужду в подсобных заработках - Набоков давал уроки того, чему его самого обучили в детстве: языкам, боксу и теннису.
В возрасте 24-х лет, на благотворительном балу, он повстречался с женщиной в черной маске с волчьим профилем: Вера Слоним стала его музой и женой, машинисткой, редактором, переводчиком, библиографом, литературным агентом, шофером и матерью их единственного сына Дмитрия. Хотя история литературы знает случаи беззаветного служения женщин своим мужьям-писателям - от многократного переписывания Софьей Андреевной «Войны и мира» либо стенографического подвига Анны Григорьевны, в кратчайший срок записавшего под диктовку будущего мужа роман «Игрок», но даже в этом ряду брачный, творческий и деловой союз Веры Евсеевны и Владимира Владимировича выглядит беспрецедентным и поразительно плодотворным. За два первых десятилетия эмиграции Набоковым написано 8 романов, две повести, около 50 рассказов, свыше 100 стихотворений, 4 пьесы, несколько переводов, не говоря уже о составленных им кроссвордах и шахматных задачках.
Брайан Бойд работает как археолог, восстанавливая на документальной основе целые периоды в русской культурной и политической жизни. Почему он так подробен в рассказе о межреволюционном промежутке, в котором Набоков— старший сыграл столь видную политическую роль? Это не понадобилось бы, если бы отношения Набокова-младшего со старшим носили формальный либо традиционный характер. Как шутят в таких случаях англичане, его отец был мужчиной, а мать женщиной. Однако связь Набокова с отцом была столь же уникальной, как спустя несколько лет после его гибели -с женой. Духовная близость - помимо физического родства, никаких конфликтов «отцов и детей» и в помине не было - ни тех, о которых писали Тургенев и Писарев, ни тех, которыми спустя еще несколько десятилетий занялись психоаналитики. Не в этой ли любви к отцу кроется нелюбовь Набокова к Фрейду с его «Эдиповым комплексом»? И другой вопрос, увы, несколько психоаналитического толка /Владимир Владимирович, будьте снисходительны!/ - не заняла ли Вера Евсеевна Слоним то место в жизни Набокова, которое прежде занимал его отец?
В своей набоковомании Брайан Бойд, тем не менее, педант, восстанавливает ли он список любовных побед юного Набокова либо список прочитанных им в детстве книг. Так, впрочем, и должно настоящему исследователю, коим новозеландец, несомненно, является. Естественно, что сочиняя биографию писателя, он занимается не только вехами его жизненного пути и литературной карьеры, но и чистым литературоведением - анализом написанных Набоковым по-русски книг.
Насколько несомненна вся историко-биографическая сторона книги Бойда, настолько спорна ее литературоведческая часть. Что говорить, у Набокова в его к книгах тьма загадок и иероглифов, свое искусство составления головоломок, шарад и шахматных задачек он - по крайней мере, частично -перенес в прозу. Судя по выступлениям на уже упомянутой набоковской конференции в Москве, многие набоковеды поддались соблазну разгадывания розыгрышей и мистификаций писателя, что само по себе не зазорно, но было бы жаль, если набоковедение свелось к нему одному. Бойд также не избежал этого соблазна, я уж не говорю о его склонности выводить русскоязычного Набокова из эстетики символистов и соответственно рассматривать его книги именно в этом контексте, переутяжеляя его прозрачную, «пушкинскую» прозу философскими и теологическими трактовками.
Хочу быть правильно понятым - это не замечание, а несогласие. На мой
взгляд, влияние, как говорил сам Набоков, пяти «Б» - Блока, Белого, Бальмонта, Брюсова и Бунина - коснулось только его поэзии, а в прозе было преодолено на очень раннем этапе. Скорее следовало бы вспомнить о немецких экспрессионистах, но увлеченный розыском русских корней Набокова, Бойд, на мой взгляд, излишне доверчиво отнесся к неоднократно заявленному писателем отрицанию всего немецкого. Это отрицание носило скорее политический характер, и на той же набоковской конференции в Москве американист и набоковед Алексей Зверев сделал весьма убедительный доклад о набоковском Берлине. У него, кстати, тоже вышла недавно книга о Набокове – в серии «Жизнь замечательных людей».
Однако мои несогласия с Бойдом никак не влияют на мое отношение к его монументальной чтобы не сказать, исчерпывающей – биографии Набокова и сопутствующей хроники его времени. Сошлюсь на еще на одного набоковеда (тоже участника той исторической набоковской конференции) – американца Сергея Давыдова. Свою рецензию на американское издание книги Брайана Бойда в литературном приложении к «Нью-Йорк Таймс» он закончил такой решительной и экстравагантной фразой: «В обозримом будущем нам не понадобится еще одна биография Набокова».
Что верно, то верно.