Мет: новогодний подарок Нью-Йорку
в витийственном раздоре
Иди в музей, он вылечит тебя...
Джеффри Хилл
Вы, конечно, знаете, что ньюйоркцы (да и вся Америка) свой самый любимый художественный музей, свой Метрополитен называют по-дружески запросто – Мет. И ценят не только за богатство и разнообразие его множественных экспозиций, не только за то, что это самый крупный музей мира, но и за чисто американское свойство – буйную тягу к росту и обновлению. Оно проявляется в неудержимом пополнении музейных фондов. В непрестанной смене выставок, поразительных по вызывающей острый интерес любителей искусства всего мира тематике и числу ценнейших экспонатов, из разных стран собранных. В реставрации, а вернее, в полной перестройке, смене концепций целых музейных разделов. Ну а в преддверии нового года Мет открыл для публики новую – концептуально, тематически, по архитектуре череды просторных залов – галерею искусства ХIХ и двух первых десятилетий ХХ века. Здесь собраны полотна и скульптурные композиции лучших мастеров этого долгого периода, когда само искусство обновлялось, а потом и революционизировалось, родив новые течения, новое художественное видение мира и преломление его в творчестве, новую манеру самовыражения. В галерее на площади около 3200 квадратных метров демонстрируется более двух сотен шедевров. По сути это музей в музее. И какой замечательный музей! Но нам, однако, пора в залы.
Всего их, больших и малых, тридцать два. Построена экспозиция каждого по двоякому принципу: во-первых, не разрушая уже сложившихся подаренных музею коллекций (как собрания Хэвмайеров, Андрэ Мейера, Кеннета Лейна, огромнейшее – одиннадцать залов – Генри Хейнца, только-только переданное его вдовой), во-вторых, отразив основополагающие течения в искусстве позапрошлого и начала прошлого веков, а также собрав вместе шедевры великих. Свой мучительно захватывающий поход все начинают с вытянутого вдоль всей галереи дворика с завещанной Джеральдом Кантором коллекцией скульптуры – главным образом, роденовской. Мы с вами, дорогие читатели, совсем недавно совершили экскурсию по «роденовским местам» и много говорили о творчестве гениального Огюста Родена, но снова принимаем всем сердцем экстаз любви «Вечной весны», «Купидона и Психеи», «Орфея и Эвридики», замираем, сражённые силой убеждения, исходящей от проповедующего Иоанна-Крестителя. Здесь и живопись: столь же фанатичная Жанна д’Арк Бастьен-Лепажа, ищущая не славы, а счастья для всех. Немало работ, нами прежде не виденных, – целый зал отличнейших полотен Адольфа Бугеро (маленькие бретонцы: братишка ещё беззаботен, а девочка уже сломлена тяжким трудом); Александра Кабанеля (рождение Венеры, испуганной несовершенством мира и злобой людей); Тома Кутюра с его романсом декаданса – это в1859 году!
Роль Мане в мировом искусстве трудно переоценить. Каждое его полотно – блестящий образец предложенной им лаконичной и вместе с тем поразительно эффектной живописной манеры. «Краткость в искусстве, – писал художник, — это и необходимость, и элегантность...» Никогда не видела я совершенно потрясающие его «Похороны»: лица едва обозначены, но скорбь, подобно густому туману, разлита в воздухе. А «Мёртвый Христос»? Он ещё не вознёсся, но уже божественно могуч и по- земному горюет об отлетевшей жизни. Годами проверенная любовь и глубокое уважение в портретах жены. А блистательные испанцы: «Матадор», «Молодой человек в костюме махо»... В просторном зале картины Мане соседствует с живописью Дега. Эдгар Дега любил пастель. Может быть, потому, что при работе его цвет и линия были едины, он часто использует пастель в неповторимых своих «балетных» завораживающих рисунках и полотнах, где будто ожившие танцовщицы своей пластикой передают идею гармоничного слаженного движения. И этот торжествующий переливчато-синий мерцающий цвет с изумрудными и алыми высверками, и полётность гибких, невероятно сексуальных фигурок, и то обаяние танца, которое никому другому так, как Дега, запечатлеть не удалось! Полная свобода композиции и непринуждённость свойственны в полной мере и живописи, и скульптуре Дега. Ему отданы три персональных зала (кроме того, что он делит с Мане). А в другом большущем зале шедевры любимого моего Камиля Коро в дивной серебристо-серой гамме красок и с непостижимой энергетикой – это коллекция Дженис Левин.
С знаменитой Анненберговской коллекцией вы были знакомы и прежде, но если раньше она гостила в Метрополитен только с мая по октябрь, то теперь поселилась навсегда. 53 полотна, нет, 53 шедевра импрессионистов и постимпрессионистов, собранных Уолтером и Леонорой Анненберг стали самой ценной жемчужиной в короне новой галереи, украсив и обогатив её. Я стою перед удивительной «Весной» Клода Моне, и душа моя словно очищается от копоти, будто омывает её благодатный дождь, и наполняется она светлой радостью – такое в картине мерцание красок, волшебно-серебрящееся небо. «Четыре дерева», словно вырастающие из собственного отражения, как наша судьба растёт из той почвы, которую мы удобряем своими поступками и деяниями, своим отношением к себе и к людям. Моне, гений, к делам житейским мало приспособленный, жил в нищете, она и убила его Камиллу, его единственную любимую. Он писал её бесконечно, и это даже не образ возлюбленной, это образ самой любви. Она в каждой травинке, она в каждом цветке, в торжествущих, нежностью и ароматом страсти напоённых его букетах, она в каждой лилии в пруду забвения. Даже в той гениальной картине, которую написал он на пороге восьмидесятилетия. Потому что, пока художник жив, чувства его не умирают, как не умирает надежда.
Именно ранняя картина Моне «Впечатление. Восход солнца» и дала имя импрессионизму, но патриархом движения по праву считается Камиль Писсарро – папаша Писсарро, как уважительно и любовно называли его соратники. Сам нищий, огромной семьёй обременённый, он опекал собратьев, беспомощного Моне в особенности. И работал, работал, работал... Творения Писсарро так же, как и Моне, заполнили отдельный большой зал, расширяя его, насыщая своей энергией. В небо возносящиеся «Тополя», эротикой опалённые «Купальщицы», улицы и дороги, по которым бредёшь вместе с героями художника, и проникновенно, правдиво и необычайно душевно им написанные люди труда – прачки, крестьянки, портовые рабочие... Какие типажи, какие сады, какие впечатления! «Без этого еврея не было бы импрессионизма»,- сказал о нём другой гений, Сезанн.
В живописи Поля Сезанна стремление утвердить свою индивидуальность и раскрыть, расшифровать индивидуальность своих персонажей. «Гюстав Бойе», «Мадам Сезанн», дядюшка, даже пышнотелая Олимпия – всё люди со своими чертами, желаниями, характерами. У художника даже дерево, даже дом очеловечены. Как «Дом повешенного», как «Дом с треснувшей крышей»... Сезанн принадлежал к числу тех мастеров, «чья единственная цель была, по примеру древних, писать светлыми и радостными красками», - говорил о друге Огюст Ренуар. Он и сам радостными, светлыми красками писал божественные свои полотна. Новатор цвета, был он ещё и певцом Женщины. Не женщины вообще, а парижанки. «Женственность – вот что трогает меня в женщине больше всего, но это такая редкость», - сетовал он. В Метрополитен много чудесных ренуаровских ню, но его парижанки в платьях, пальто и шляпках подчас куда более сексуальны, потому что художник умел видеть женское в женщине. Даже его ландшафты и букеты эротичны, а портреты глубоко психологичны и темпераментны, как, например, портрет Берты Моризо, единственной женщины в когорте первоимпрессионистов.
Столь же щедро представлены у Анненбергов постимпрессионисты, начиная с Поля Гогена. Его, казалось бы, примитивные островитянки привлекают глубиной постижения их такого желанного, такого недостижимого для нас спокойствия и запредельной яркостью красок, а мраморный бюст сына Эмиля просто потрясает. Ван Гог. Невозможно сказать, какое из полотен гениального безумца лучшее, выбор предстоит сделать каждому из вас. Оттого что именно Винсент Ван Гог, может быть, больше, чем любой другой художник, обращается к зрителю, к человеку, к каждому – лично, проникая в потаённые недра его души. Автопортрет в соломенной шляпе. Исповедальный. Пронзающий. «Ирисы», живые, зовущие. Куда? В бездну? Усталые, лишённые желаний «Едоки картофеля»... Ван Гог!
Множество мощных работ Пабло Пикассо, ранних в особенности. Нет, мне совсем не стыдно признаться, что именно эти работы – самые мои любимые в творческом наследии великого зачинателя модернизма, всегда бывшего ведущим – в стилистике, в манере писать и анализировать. Страдающий (на сцене? в жизни?) «Розовый актёр» с поразительной пластикой и ломкими пальцами. Улетающая, полупрозрачная «Женщина в белом», русская жена Пабло Ольга Хохлова на пороге нелюбви мастера. Арлекин, уставший потешать, прачка, уставшая гладить. И – шедевр шедевров, вынимающий душу «Обед слепого». Конечно, эмоциональной силы Пикассо не занимать, поэтому, наверно и причисляют его порой к фовистам. Работы, близкие к этому направлению искусства, висят в зале, отведенном фовизму, рядом с холстами Анри Матисса (знаменитые «Часовня Св. Иосифа», портрет Маргариты, модели и возлюбленной, и «Настурции») и Андрэ Дерэна с непозволительно яркими, какими-то едва ли не чувственными рыбацкими лодками. Рядом залы декоративного искусства – Пьер Боннар и Эдуар Вилар, отдельно – символисты, в их числе Густав Климт (о нём мы подробно рассказывали совсем недавно) и Уильям Николсон. «Примулы на столе», а рядом ножницы – как символ готовой в любую минуту оборваться жизни.
Разумеется, не обойдено вниманием и творчество выдающихся американских художников представленного периода. Великий Джон Сингер Сарджент, которого Роден сравнил с Ван Дейком, в великолепной своей портретной живописи героя, кем бы он ни был, представлял как Homo Esso, человек как он есть. Он способен был по крупицам, по мельчайшим деталям, по движению мысли составлять картину психофизического состояния человека, проникать в его душу. Среди работ Сарджента и знаменитая его «Мадам Х», и «Сёстры Уиндхем», и отличный портрет друга Уильяма Чейза. Тут же и работы самого Чейза, а в их числе портрет ещё одного талантливейшего американца – Джеймса Эббота Уистлера, колориста от Бога, гроссмейстера женского портрета. Гармония его красок кажется непревзойдённой.
Состав художников в обновлённой галерее разнонационален: французы, англичане, немцы, датчане, норвежцы, американцы... И замечательные русские художники, без вклада которых искусство того времени и представить себе невозможно. В экспозиции их картин совсем немного, к превеликому сожалению, но это подлинные шедевры, такие, как бьющий по нервам, романтически приподнятый бешеный алый закат на Днепре Архипа Куинджи, как поразительный по силе воздействия на зрителя, по остроте психологического анализа, по мощнейшей энергетике репинский портрет русского писателя Всеволода Гаршина. Какой портрет! Эти страдающие глаза, скорбно сжатые губы, растерянность, непонимание – что же делать?
Придите в эти залы сами и приведите детей, если хотите, чтобы выросли они интеллигентными людьми. Музей, напомню вам, находится в Манхэттене, на 5-й авеню между 82-й и 83-й улицами (поезда метро 4, 5, 6 до 86-й улицы).
