ВСЁ БУДЕТ хорошо
В мире
Никто не хотел уступать. Они стояли лоб в лоб, лицо в лицо. Старик был чуть повыше. Но очень худой, почти иссохший. А парень – из породы крепышей-боровичков, с бритой головой, мощной шеей, в расстегнутой куртке.
Они оба шли вдоль низкой изгороди сквера, навстречу друг другу. И столкнулись, как два танка. Уперлись. А тротуар слева от старика и справа от парня - широкий, хоть на машине проезжай. На него, на тротуар, и показывал парень, говоря:
- Вон места скока хочешь, чё не обходишь?
- Почему я должен тебя обходить? Ты младше!
Ей-богу, старик точно выжил из ума. Неужели не видит и не понимает, с кем имеет дело.
- Ну и чё, что младше. Как хочу, так иду!
- Старшим уступать должен! - упорствует старик.
- Кому я должен - тот три дня не проживет, понял?
Парень – с девушкой. Она его тянет за рукав, что-то говорит ему. Он упирается:
- Почему я должен его обходить?!
Смотреть и слушать нет сил. Иду быстрее дальше. Слышу сзади крик, оглядываюсь. Они как-то разошлись. Но парень кричит старику вслед:
- Давно по шапке не получал, козел старый!
На маленькой площади между тремя домами, у продуктовых магазинчиков, которые торгуют из дверей-прилавков, всегда людно. Кто в очереди стоит, кто присматривается. Женщина в серой куртке, переходя от лавки к лавке с деньгами в руках, выпускает бумажку, и она планирует к ногам женщины в коричневой шубе из искусственного меха, жесткого на вид, как проволока. Она не видит, она стоит спиной. К ее ногам наклоняется благообразный старик и со словами: “Осторожно!” поднимает сторублевую бумажку. Он еще не успел разогнуться, как женщина в коричневой шубе резко оборачивается и кричит: “Чего!” Но видит старика, сразу смекает, в чем дело, и замолкает. Но лицо все то же – злое, готовое к отпору. Постепенно злость сменяется недовольством, что повод для скандала сорвался, – и она тяжело уходит к другим лавкам.
- Вот ведь до чего людей довели, – с одышкой произносит старик, протягивая деньги. - Чуть что – сразу в крик.
Женщина в серой куртке берет деньги, смотрит на старика и ничего не говорит.
- Когда кричат: “Осторожно!”, то надо бы спросить: “Что случилось?” – поясняет ей старик. – А у нас сразу подвох подозревают, сразу готовы в морду дать. Что с людьми происходит? Раньше так не было.
- Ну да, уронила я, – говорит женщина, сжимая деньги. “Спасибо” она так и не сказала. – Значит, уронила я... А што?
И тут я понимаю, что женщина в серой куртке такая же, как и та, в коричневой шубе. Они и с виду схожи - очень крепкие, приземистые, с тяжелыми коричневыми лицами. Такая же злобная, агрессивная, ищущая повода, чтобы устроить скандал. Но сейчас она в некоторой растерянности. Старик-то ей вроде как помог. Но она в толк не может взять, что он ей говорит, чего он от неё хочет.
Мне кажется, и благообразный старик догадался, перед кем размышляет о временах и нравах. Выразительно вздохнул, пожал плечами и пошел дальше.
Москва, дальняя, окраинная станция метро, улица. Привычное, но жутковатое сочетание жалких панельных пятиэтажек еще хрущевских времен, гигантских, но обшарпанных домов-кораблей брежневской эпохи и современных маленьких магазинов. Они очень хороши – построены по отдельным проектам, каждый на свой лад. Тут и двухэтажный стеклянный куб, светящийся, как чудный аквариум, и уютная хижина с двускатной крышей из красной черепицы. Сверкают витрины, видно, что товары там великолепные, даже для Москвы, привычной ко всему. Но народ идет мимо. Люди здешние, они тут всё знают, и прежде всего, что эти товары и магазины не для них, не для их зарплат. А для кого? Меня всегда удивляют эти дорогие магазины на окраинах, в которых никто ничего не покупает, и рестораны, в которые почти никто не заходит. Ведь сплошные убытки. Поневоле подумаешь: уж не для отмывания ли каких-то денег они существуют?
Кстати, ресторан тут же, неподалеку. Не из тех, куда зайти страшно, но тоже дорогой, по всему видно. У входа, на крыльце, оформленном, как и весь ресторан, в псевдодревнерусском стиле (красное крыльцо), курят ярко одетые девушки, почти девочки, с вызовом и превосходством поглядывая на прохожий люд, которому недоступны ни эти магазины, ни этот ресторан. Вообще-то на улице зима, хоть и теплая, и зачем девицы выскочили на крыльцо – непонятно. То ли очень разогрелись-раскалились, то ли из тщеславия - показать себя людям: вот в каком шикарном кабаке мы сидим, вот мы какие крутые, не вам чета. А народу много, потому что и метро тут же, и автобусные остановки, и обычный продуктовый магазин в панельном доме. Серая вереница озабоченных москвичей с окраины оттеняет своей унылостью сверкающие витрины и ярких девушек на ресторанном крыльце.
Поодаль, в стороне от магазинных дверей, притулилась прогулочная детская коляска. А в ней, перехваченная поперек животика ремнем, сидит девочка лет полутора. Рядом с ней мальчишечка лет пяти, братик, присматривает за сестренкой, пока мама в магазине. Почему-то с первого взгляда кажется, что растут без отца - явственна печать бедности. И коляска самая дешевая, алюминиевая, со скрипучими разболтанными двойными колесиками (такие нынче уже и не найдешь), и комбинезоны на детях с чужого плеча, уже не раз сменившие хозяев, давно потерявшие свежесть красок, и сапожки маленькие стерты до белизны.
К счастью, дети еще в том возрасте, когда этого не видят и не понимают. Девочка таращит на мир глазенки, водит ручками, что-то лепечет, улыбаясь и сверкая ямочками на щечках. Вот чего богато, так это щек. Никакой комбинезон не способен их скрыть.
А мальчишечка никуда не смотрит, только на нее, на сестренку. Наклоняется к ней и звонко целует в оттопыренную румяную щечку. Потом так же долго и звонко - в другую. Ах-х!
Постоит, вздохнет счастливо, и снова – чмок в одну щечку, чмок - в другую. Ах-х! Еще постоит, еще полюбуется, еще вздохнет в восхищении – и, наклонившись над коляской, расцеловывает, расцеловывает...
И отступает тяжесть от сердца, рассеивается муть с души. Думаешь, что всё будет хорошо - мир не рухнет, он будет стоять прочно, пока пятилетний мальчишечка, никого и ничего не видя вокруг, расцеловывает щечки своей крошечной сестренки.
Москва
Они оба шли вдоль низкой изгороди сквера, навстречу друг другу. И столкнулись, как два танка. Уперлись. А тротуар слева от старика и справа от парня - широкий, хоть на машине проезжай. На него, на тротуар, и показывал парень, говоря:
- Вон места скока хочешь, чё не обходишь?
- Почему я должен тебя обходить? Ты младше!
Ей-богу, старик точно выжил из ума. Неужели не видит и не понимает, с кем имеет дело.
- Ну и чё, что младше. Как хочу, так иду!
- Старшим уступать должен! - упорствует старик.
- Кому я должен - тот три дня не проживет, понял?
Парень – с девушкой. Она его тянет за рукав, что-то говорит ему. Он упирается:
- Почему я должен его обходить?!
Смотреть и слушать нет сил. Иду быстрее дальше. Слышу сзади крик, оглядываюсь. Они как-то разошлись. Но парень кричит старику вслед:
- Давно по шапке не получал, козел старый!
На маленькой площади между тремя домами, у продуктовых магазинчиков, которые торгуют из дверей-прилавков, всегда людно. Кто в очереди стоит, кто присматривается. Женщина в серой куртке, переходя от лавки к лавке с деньгами в руках, выпускает бумажку, и она планирует к ногам женщины в коричневой шубе из искусственного меха, жесткого на вид, как проволока. Она не видит, она стоит спиной. К ее ногам наклоняется благообразный старик и со словами: “Осторожно!” поднимает сторублевую бумажку. Он еще не успел разогнуться, как женщина в коричневой шубе резко оборачивается и кричит: “Чего!” Но видит старика, сразу смекает, в чем дело, и замолкает. Но лицо все то же – злое, готовое к отпору. Постепенно злость сменяется недовольством, что повод для скандала сорвался, – и она тяжело уходит к другим лавкам.
- Вот ведь до чего людей довели, – с одышкой произносит старик, протягивая деньги. - Чуть что – сразу в крик.
Женщина в серой куртке берет деньги, смотрит на старика и ничего не говорит.
- Когда кричат: “Осторожно!”, то надо бы спросить: “Что случилось?” – поясняет ей старик. – А у нас сразу подвох подозревают, сразу готовы в морду дать. Что с людьми происходит? Раньше так не было.
- Ну да, уронила я, – говорит женщина, сжимая деньги. “Спасибо” она так и не сказала. – Значит, уронила я... А што?
И тут я понимаю, что женщина в серой куртке такая же, как и та, в коричневой шубе. Они и с виду схожи - очень крепкие, приземистые, с тяжелыми коричневыми лицами. Такая же злобная, агрессивная, ищущая повода, чтобы устроить скандал. Но сейчас она в некоторой растерянности. Старик-то ей вроде как помог. Но она в толк не может взять, что он ей говорит, чего он от неё хочет.
Мне кажется, и благообразный старик догадался, перед кем размышляет о временах и нравах. Выразительно вздохнул, пожал плечами и пошел дальше.
Москва, дальняя, окраинная станция метро, улица. Привычное, но жутковатое сочетание жалких панельных пятиэтажек еще хрущевских времен, гигантских, но обшарпанных домов-кораблей брежневской эпохи и современных маленьких магазинов. Они очень хороши – построены по отдельным проектам, каждый на свой лад. Тут и двухэтажный стеклянный куб, светящийся, как чудный аквариум, и уютная хижина с двускатной крышей из красной черепицы. Сверкают витрины, видно, что товары там великолепные, даже для Москвы, привычной ко всему. Но народ идет мимо. Люди здешние, они тут всё знают, и прежде всего, что эти товары и магазины не для них, не для их зарплат. А для кого? Меня всегда удивляют эти дорогие магазины на окраинах, в которых никто ничего не покупает, и рестораны, в которые почти никто не заходит. Ведь сплошные убытки. Поневоле подумаешь: уж не для отмывания ли каких-то денег они существуют?
Кстати, ресторан тут же, неподалеку. Не из тех, куда зайти страшно, но тоже дорогой, по всему видно. У входа, на крыльце, оформленном, как и весь ресторан, в псевдодревнерусском стиле (красное крыльцо), курят ярко одетые девушки, почти девочки, с вызовом и превосходством поглядывая на прохожий люд, которому недоступны ни эти магазины, ни этот ресторан. Вообще-то на улице зима, хоть и теплая, и зачем девицы выскочили на крыльцо – непонятно. То ли очень разогрелись-раскалились, то ли из тщеславия - показать себя людям: вот в каком шикарном кабаке мы сидим, вот мы какие крутые, не вам чета. А народу много, потому что и метро тут же, и автобусные остановки, и обычный продуктовый магазин в панельном доме. Серая вереница озабоченных москвичей с окраины оттеняет своей унылостью сверкающие витрины и ярких девушек на ресторанном крыльце.
Поодаль, в стороне от магазинных дверей, притулилась прогулочная детская коляска. А в ней, перехваченная поперек животика ремнем, сидит девочка лет полутора. Рядом с ней мальчишечка лет пяти, братик, присматривает за сестренкой, пока мама в магазине. Почему-то с первого взгляда кажется, что растут без отца - явственна печать бедности. И коляска самая дешевая, алюминиевая, со скрипучими разболтанными двойными колесиками (такие нынче уже и не найдешь), и комбинезоны на детях с чужого плеча, уже не раз сменившие хозяев, давно потерявшие свежесть красок, и сапожки маленькие стерты до белизны.
К счастью, дети еще в том возрасте, когда этого не видят и не понимают. Девочка таращит на мир глазенки, водит ручками, что-то лепечет, улыбаясь и сверкая ямочками на щечках. Вот чего богато, так это щек. Никакой комбинезон не способен их скрыть.
А мальчишечка никуда не смотрит, только на нее, на сестренку. Наклоняется к ней и звонко целует в оттопыренную румяную щечку. Потом так же долго и звонко - в другую. Ах-х!
Постоит, вздохнет счастливо, и снова – чмок в одну щечку, чмок - в другую. Ах-х! Еще постоит, еще полюбуется, еще вздохнет в восхищении – и, наклонившись над коляской, расцеловывает, расцеловывает...
И отступает тяжесть от сердца, рассеивается муть с души. Думаешь, что всё будет хорошо - мир не рухнет, он будет стоять прочно, пока пятилетний мальчишечка, никого и ничего не видя вокруг, расцеловывает щечки своей крошечной сестренки.
Москва
