Одноклассница

1. Прошла уйма лет, прежде чем он понял, что нельзя жениться на одноклассницах. На однокурсницах – куда ни шло, но не на одноклассницах. Сошлись они снова через пару лет после выпускного вечера, забеременела она не сразу, но когда была на четвертом месяце, пошла за него замуж поневоле, нехотя и потом всем говорила, что ребенок – преждевременный: не желая быть заподозренной в дозамужних отношениях? 

Его ревность так и не убавилась с годами, накатывала волнами:  ревность разрушает или укрепляет любовь? Не измена сама по себе, а то, что она столько лет ее замалчивает от него, который как любил ее в детстве, так любит и сейчас. Она для него всё еще девочка, маленькая – так до сих пор и называет. Иначе не воспринимает, да в ней и в самом деле что-то девичье, несмотря на возраст. Вдвоем им уже к семидесяти.  

Наверное, я писал об этой женщине прежде, так как любовь по моему ведомству, а эту женщину знаю давно, хоть и не так, конечно, как ее муж, но и у того лакуны, которые он всё еще безуспешно пытается заполнить. 

- Что, мне придумывать ради тебя? - возмущается она. 

- Придумай! - подначивает он.

Она – молчок. Его сцены ревности - в широком диапазоне от бурных до шутливых. Постепенно он привык к своей ревности и уверяет ее, что точно знает, что он у нее не единственный. 

- Откуда? – удивляется она, когда он это говорит и смотрит на нее пытливо.

- Если бы я не знал тебя со школы, когда ты уж точно была невинна!  

- Меня оскорбляют твои грязные подозрения, – говорит она. - Именно потому, что мы знакомы с детства. Я бы не могла тебе изменить.

- А до меня?

- Что это меняет? - устало говорит она.

- Для меня – всё.

Они уже были очень близки, целовались, его рука блуждала по ее телу, но до главного не доходило по его нерешительности, и в таком возбужденном состоянии она отправилась на юг на студенческую практику, где был один с серьезными намерениями на ней жениться, а другой, с еще более серьезными, физическими намерениями, и вот к этому последнему он больше всего и ревновал, потому что тот был кобель отменный и опытный - как раз на такой свежак, она.   

Ну, в точь по тому анекдоту, когда муж говорит жене: «И чтобы никаких измен... в прошлом!» 

Чем больше он ее знал, тем меньше ее знал. Однако любые выяснения, даже в щадящем режиме, она воспринимала как покушение на суверенитет ее личности: «Оставь мне хоть прошлое!», имея в виду, что он отнял у нее настоящее. 

Его сомнения усилились, когда их сын подрос и поступил в английский колледж, а они остались одни в Москве. 

Будучи человеком неглупым, он пытался разобраться в этой запоздалой ревности сам, пока не понял, что она того же рода, что родительский страх за ребенка – как бы чего не случилось. Тем более - за пятнадцатилетнюю девочку, а именно в этом возрасте он ее впервые увидел и влюбился без памяти – на всю жизнь. 

«Как бы чего не случилось» включало главное – вечный, пусть ханжеский, но и ревнивый, страх за папину дочку. Вот такое смещение произошло в его голове, что он ретроспективно боялся, как бы на той археологической практике на бугском лимане в далеком-далеком прошлом ее не соблазнил, по ее неопытности, тот самый опытный кот, о котором она ему написала, будто он даже сказал ей, что хочет от нее мальчика, что могло быть только постфактум, а не наперед, как она пыталась теперь доказать: это у того такой прием охмурения девиц – вести себя с ними, как будто всё уже произошло, а для него это было – в добавление к другим – самым неопровержимым доказательством противоположного, тем более юг, жара, раскрепощение нравов: «Мы пили молодое вино, о тебе я и думать не могла», - искренне писала она ему в том клятом и единственном письме, из-за которого он сорвался и вылетел на место преступления, чтобы исправить непоправимое. 

Увы, к шапочному разбору: оба ее ухажера – который метил в женихи и который клеил ее - уже отбыли из древнегреческой колонии по месту жительства. 

Почему он верил ей тогда и не верит теперь? Потому что она была всё той же его одноклассницей, без никаких перемен, долгожданная и любимая, и они возвратились к поцелуям и обжимкам, и только спустя несколько месяцев, в Новый год, перешли к решительным действиям. А задумался и взревновал, с рецидивами, он только спустя. 

Почему не спросил сразу и напрямик? Тогда бы она сказала правду.   

Всё, что он знал об их отношениях, было из того же ее письма, которое она  написала ему, когда киевлянин улетел и она осталась одна – с кем еще поделиться любовными приключениями, как не с одноклассником? В том числе, про этот винный сырец, который не давал ему покоя: они пили у него в хате на краю деревни, где она помогала ему со статьей – он был киевлянин, а она москвичка. Еще до коллапса единого и неделимого, но уже тогда украинская и русская археологические школы были на ножах, а киевский Дон Жуан был не в ладах с русским языком. Или это был только повод? 

Она, конечно, вольна распоряжаться своим телом, и одноклассник всё бы ей простил, он так ее любил сызмала, что согласился бы делить ее с кем угодно, но тогда у него сомнений не возникало, а теперь он хотел знать правду, на которую, казалось ему, имел полное право. Так же, как она – увы – имела право на неправду. 

Теперь всё, что он прежде знал, стало вдруг подозрительным. Каким наивняком он был прежде! Ее поселили в одной хате с гёрлой этого женолюба, и когда тот приходил, она перебиралась в сени, из которых могла слышать всё, что меж ними происходило. Потом последовало крутое объяснение, и та, заплаканная, ничего никому не объяснив, раньше времени сорвалась с археологического раскопа.

Вот они и остались вдвоем: московская девятнадцатилетняя студенточка и киевский аспирант под тридцать. Однажды она пришла к нему в избу и случайно задела рюкзак, из которого вывалились игрушки, которые – его объяснение - он собирает для своей племянницы. Даже эту лапшу она приняла за чистую монету. И ежу понятно, он хотел от нее мальчика, потому что девочка у него уже была от жены. Ежу – да, ей – нет.  

Но ведь и она ни словом не обмолвилась об однокласснике! Правда, в том злосчастном письме проскользнула какая-то фраза, что киевлянин не понимает всей сложности. 

Какой сложности? Загадочная до сих пор фраза. А потом, как она сбежала с раскопа в соседний городок, киевлянин ее нашел и показывал два самолетных билета до Киева, уговаривая лететь с ним, но она снова убежала и пряталась на кладбище за памятниками – он несколько раз проходил мимо, но так ее и не обнаружил. Билеты в Киев – какая-то здесь лажа. Или это того же рода, что хочу от тебя мальчика? А если это она хотела от него мальчика, пусть и бессознательно? Типичный, по-Фрейду, трансфер, перевертыш. 

Какая же это любовь без лжи? Недаром одноклассник теперь ее подозревает, а она помалкивает или отрицает. Ну, не ложь, так полупр авда, как ее письмо с раскопа, где она главного не договаривает, черное и белое не называет. Лучше бы вовсе ничего не писала. 

 

А потом телеграмма: «Прости письмо». 

За что прощать письмо – исписанный ее мелким почерком голубой листок из тетради с полупризнаниями? За проговор или за недоговор? За что ее прощать, если ничего не было, кроме мимолетного, как она теперь говорит, поцелуя в щеку? И это все, чего тот добивался и добился? Он, при его опыте, - от нее, при ее неопытности.

Даже не сама измена – прошлое не могут изменить даже боги, а неправда, когда они знакомы с пятнадцати лет и пятнадцать уже женаты. Жить не по лжи – вот чего он хотел с опозданием на многие годы, а тогда он верил ей, как себе, ни малейших сомнений.

Сослагательный вопрос:

- Ладно, - говорит он. – А если бы что было, тогда или позже, ты бы мне сказала? 

- Так ничего же не было.

- А если было бы? 

- Не знаю, - честно говорит она, и его снова грызут сомнения. 

 Тупик..  

А хочет ли он знать правду?

Спустя какое-то время  киевский археолог нагрянул в Москву, явился к ней на работу и показался таким отпетым провинциалом в столице - она сама теперь удивлялась, чтo нашла в нем тогда на раскопе. Но почему он пришел к ней на работу, а не домой? Зачем приехал? Как разыскал? 

Она вынуждала его жить в гипотетической, виртуальной, многовариантной действительности, и никакого выхода из этого лабиринта он не видел.

 

2. Ох, уж эти мне одноклассники, одного из которых я знаю! Всё не так. Чего ерундить-то? С точностью до наоборот. Пора, наконец, автору признаться, что он принимал некоторое участие в этом сюжете. Пусть  я блудяга, но не такой отпетый, как думал ее муж, с которым я, слава богу, незнаком, хотя могу представить – как говорится у английского барда, воображенье дорисует остальное.

Ее соседка по избе была у меня сугубо для физиологических отправлений – не она первая, не она последняя. На то и археологические раскопки, чтобы давать себе волю и крутить романы со студентками. Дома, в Киеве, я тоже не промах, но под недреманным оком жены не разгуляешься. На эту юную и миловидную москвичку я сразу клюнул – интеллигентка, книгочейка, душа витает в облаках. Оторопел – таких у нас в Киеве нет. Да и в Москве, думаю, - диковина. У нас с ней всё с разговоров и началось: музыка, литература, живопись. Полный улет! 

Не хочу быть циничным, но известно, откуда ноги растут: cosi fan tutte. А она была готова к любви - в самый раз. Пусть и загнала всё это в подсознанку. Бывают периоды в жизни женщины – очень короткие, кстати – когда в ней всё расцветает для любви и всё позволено. Достаточно руку протянуть. 

Читателю интересно, чем всё это кончилось. Одноклассник окончательно сбрендил, всё не может представить себе, что жена была близка с кем еще. Что ж, незавидная роль жеребца-пробника, который обхаживает кобылу, и когда та уже готова, его отгоняют прочь и появляется бык-заводчик. Та же ситуация: жеребец- одноклассник - и профи: я. Пожеребятились – и баста: пора переходить к делу. На сцену выходит Мэн.  

Признаюсь в двух вещах – противоположных. Во-первых, я и сам тогда подзалетел – влюбился. Во-вторых, мелькало и карьерное соображение – перебраться из провинции в столицу, разведясь с женой и женившись на этой мечтательнице. Сколько можно прозябать в заштатном тогда Киеве? 

Но главным все-таки было желание. А у нее? Что она – из другого теста?    

Атаку повел осторожно – сначала подружиться, а потом переходить к более  решительным действиям. Да я и не был уверен в успехе: не от мира сего и недотрога. Но во всех наших посторонних разговорах ни о чем и обо всем присутствовал некий подтекст, и если она этого не сознавала, то я – отлично. Да и она ни разу, что ли, не представляла между нами иных отношений, кроме разговорных? Одноклассник не в счет, да я тогда и не знал ничего о нем. А если бы знал? Побоку! 

Пока я разрабатывал тактику, мы продолжали ходить вокруг да около. Пусть только не брешет – она меня первая поцеловала, когда уходила. В щеку. И убежала. Я – за ней. В хате, где снимала с моей кралей комнату, а теперь осталась одна – ее нет. Побегал, побегал – не люблю в прятки играть. Ищи ветра в поле. Пошел к себе и долго не мог заснуть. Сноровки не хватило: мне бы ее задержать, обнять, приласкать – всё бы само пошло. Как по маслу. Что я, не знаю! Опять-таки, со мной редко случаются такие вот промашки. Ничего, завтра встретимся на раскопе. 

Но завтра она даже на меня не глядела, а когда я подвалил, вела себя так, как будто ничего не произошло. А что в самом деле произошло? Ничего и не произошло. Всё впереди, хотя времени в обрез - через два дня я должен был уматывать в свой Киев. Я надеялся нагнать время в оставшиеся дни.     

Согласитесь, у меня здесь на кон поставлены сразу же две репутации: моя мужская и ее девичья. Не хочу ни сам  фанфаронить, ни ее подводить. Если бы кончилось ничем - удар по моему мужскому самолюбию. А если бы чем – я не привык хвастать своими победами и ставить женщин под удар. Что было, то было, а чего не было – того не было. Без вариантов. Вот почему как автор этого рассказа, будучи вдобавок его персонажем, я сейчас в сомнениях: как описать дальнейшее? 

Знает ли читатель, что по первоначальному замыслу Анна Каренина не бросалась под поезд, а выходила замуж за Вронского, а Андрей Болконский и Петя Ростов остались живы. Авторский произвол? А как быть мне – утаить или сказать всю правду? 

И что такое вся правда? Прошло столько лет - чтo сместилось, чтo позабыто. Вот одноклассник всё еще терзается и ее пытает, бедняжку, а помнит ли она сама, чем кончилась наша история? И была ли у нас с ней история? 

Она знала, когда я улетаю в Киев, но весь день бегала меня, как будто боялась, что я предъявлю кое-какие права и ей придется решиться. 

Когда я ей сказал про мальчика – до или после? В какой момент? 

На следующий день, накануне моего отвала, поздно вечером, она сама прибежала ко мне в избу. Сегодня или никогда. Я ее целовал, ласкал, стал раздевать. Вот тогда я и сказал ей, что хочу от нее мальчика, а она заплакала. Я ее успокаиваю, а она еще сильнее. Нет, не мещанский страх, а что-то другое, с чем в своей мужской практике я прежде не сталкивался. Что до меня дошло: физически она, может, и готова, а душевно - нет. 

Говорят, женские слезы возбуждают – не знаю. Такого со мной еще не случалось. На следующий день, правда, я предлагал ей отправиться со мной в Киев и даже показывал два билета, но она сбежала. Засек ее на кладбище, но сделал вид, что не вижу. Насильно мил не будешь. Единственная неудача в моем кобелином опыте.

А в Москву приехал, чтобы еще раз ее увидеть – и всех делов. Ни замужество, ни роды ничуть не изменили. Как будто всё ещё та девушка, какой и была тогда на лимане. Сводил ее в ресторан, но разговор как-то не клеился, словно и не было того лиманского лета. 

Так и есть - в столице чувствовал себя с ней лохом. 

Признаться? Единственная в моей жизни любовь. До сих пор не пойму, почему я тогда сплоховал. 

Будь спок, одноклассник: даже если она и втрескалась в меня временно под влиянием обстоятельств, то любить – не любила.    

Остальное не имеет значения. Разве в этом дело?  

 

Сокращенный вариант специально для «Русского базара»