“к тебе, мой Ангел, на Полотняный Завод...”

История далекая и близкая

Повезло, что в Союзе писателей числился я по разряду прозаиков, а не поэтов. А то бы приезжал на Полотняный Завод гостем, как все...
Я же попадал туда в одиночку – на машине или по реке.
Суходрев - живописная речушка. Узкая, извилистая, мелкая. Заваленная сухими деревами - по ней в резиновой лодке или на байдарке пробираешься, как сквозь дебри. Хотя и плёсы есть, и заводи небольшие. А берега! То отлогие, покатые террасы с заливными лугами, а то обрывы, кручи такие, что кепка слетает.
В низовьях, где Суходрев сливается с Шаней, - Полотняный Завод. Поселок с населением в 5-6 тысяч человек. Основал его еще Петр Первый. Делали здесь полотно для парусов первых российских кораблей. А потом - бумагу. Особую бумагу, на которой печатались денежные знаки Российской империи. Фабрика бумажная работает и поныне, делают там, в частности, классические школьные тетрадки. В народе фабричку называют торбеевкой. А почему, никто не знает. Может, оттого, что всегда была завалена торбами с тряпьем, ведь самая хорошая бумага, что на деньги идёт, делалась из тряпья. Кстати, недалеко по Суходреву есть село Торбеево. Я не раз проходил мимо него на байдарке, даже высаживался в магазин за припасами.
Но в нашей истории поселок более всего памятен тем, что здесь родилась и выросла Наталия Гончарова, Наталия Николаевна Пушкина... Ее прапрадед в компании с Г. Щепочкиным еще в 1720 году переделал полотняный завод в бумажную фабрику, а с 1735 года владел ею единолично. Здесь – их родовая усадьба.
Сюда дважды приезжал Пушкин. В 1830 году – как жених, и в 1834 году – уже как почтенный муж. И, судя по письмам, здесь он отдыхал душой.
Это сюда из Петербурга писал Пушкин, измученный и издерганный:
«Милый мой Ангел!.. Скучно жить без тебя, и не сметь даже писать тебе все, что придет на сердце... Я не должен был вступать в службу, и что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами. Зависимость жизни семейственной делает человека более нравственным. Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как им угодно. Опала легче презрения. Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у Господа Бога...
Или - в другом письме:
«Меня в Петербурге останавливает одно: залог имения Нижегородского, я даже Пугачева намерен препоручить Яковлеву, да и дернуть к тебе, мой Ангел, на Полотняный Завод.
Туда бы от жизни удрал, улизнул. Целую тебя и детей и благословляю вас от души».
Здесь, в усадьбе на Полотняном Заводе, была вдовья обитель Наталии Пушкиной. Она приехала сюда сразу же после похорон Пушкина - подальше от петербургских злых языков и глаз. Приехала вместе с сестрой Александриной и ее мужем - Дантесом. Тем самым Дантесом. И прожила здесь безвыездно три года...
В один из приездов, бродя по Полотняному Заводу, познакомился я с Полиной Дмитриевной Ниманихиной и Ниной Николаевной Петровой. Тогда, на исходе ХХ века, Полине Дмитриевне было уже за девяносто. Маленькая, сухонькая, энергичная, она быстрее меня семенила по аллеям парка и обходила, показывала флигеля, где, как она говорит, жила и сейчас живет дворня. Она еще помнила людей, что служили у Гончаровых.
А о других, например, о прадеде Нины Николаевны Петровой, сохранились семейные рассказы. По ним судя, находчивый был человек, особенно в молодости. Пробирался в подвалы и проковыривал дырки в крышечках в банках с вареньем: знал, что экономка Гончаровых до потери памяти боится мышей. А поскольку она всегда брала его с собой как подносчика, то все проковыренные банки доставались ему. Он уносил их девушкам на цветник, там ему давали букеты, и он с этими букетами уже заявлялся к своей ухажерке, к прабабке Нины Николаевны. Хотите верьте, хотите нет, но такой галантный был кавалер из крепостных.
А еще рассказывают, что «Туманной зарею покрылся восток, в селе за рекою потух огонек» Пушкин написал в яих гончаровском парке. Вот здесь он сидел в беседке (и сейчас тут беседка, но другая, конечно), внизу речка, смотрел вон туда, за речку, там село, где как раз и «потух огонек», все правильно...
И не дай бог сверять даты. Во-первых, глупо, а во-вторых, все равно тебе не поверят... И правильно сделают: нечего со своей арифметикой лезть в народную гармонию.
Только гармония там и кончалась, в парке. За его аллеями начиналась жуткая, неподвластная сознанию разруха. По церковному погосту, фамильному кладбищу Гончаровых, проходила и сейчас проходит дорога. Восемь десятков лет валялись здесь разбитые мраморные надгробия с непонятными письменами. Как водится, свалка: битые кирпичи, ржавые банки, раздробленные бетонные плиты с торчащей арматурой. Приезжали сюда из Германии потомки Гончаровых, посмотрели на то, что было родовым кладбищем их предков, и ничего не сказали.
Трехэтажный барский дом разбомбили немцы в Отечественную войну. Все перекрытия рухнули, одни стены остались. (Впрочем, уцелела одна угловая комнатка, в которой и был кабинет Пушкина, когда он приезжал сюда. А потом в ней была «прорабская» строителей-реставраторов.) Внутри дома выросли громадные деревья - диковинный, призрачный лес в высоких стенах. Несколько поколений поселковых мальчишек играли здесь в казаков-разбойников. Кстати, «штаб» их располагался там же, в кабинете Пушкина. Самые первые из тех пацанов давно уже внуками обзавелись и на пенсию вышли.
А ночью дом обходили стороной - черные окна в развалинах нагоняли страх. И так стоял он посреди одноэтажного живого поселка как пугало или как сон кошмарный, но уже привычный, ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ.
Да, местные пригляделись, привыкли к развалинам в центре поселка. А каково было приезжим? Десятилетиями в СССР день рождения Пушкина превращался в грандиозный праздник поэзии. В этот день, 6 июня, во все грады и веси, хоть как-то связанные с именем поэта, выезжали литературные десанты всех наличных поэтических сил Союза писателей СССР. Из всех республик собирали. И на местах, конечно, ни стараний, ни средств не жалели. Песни и пляски, встречи с народом, речи, чтение стихов. В постоянном банкетном сопровождении, разумеется. Но уже - без народа. В те времена среди писателей, допущенных к спецпайкам, особо ценилась «Посольская», о которой в магазинах и не слышали. Ну конечно, икра черная и красная. Это как непременное приложение.
Приезжали и на Полотняный Завод. Даже так скажу: сюда любили приезжать. И пикничок, и от Москвы недалеко, и парк большой - для собрания народа, для пламенных речей и стихов.
Но ведь выходили мои собратья по писательскому союзу и за пределы парка. И видели разор и надругательство, на какие не всякий враг способен. О чем они думали? Может, о том, что денег, угроханных на праздник в масштабе страны, наверняка бы хватило для полного восстановления гончаровской усадьбы? А может, не думали.
Я не в осуждение говорю. Много там было людей очень достойных, смелых. Черт его знает, может, это действительно был какой-то морок, наваждение: смотрели и - не видели. Или же думали: праздник - отдельно, а это - отдельно...
Вот я и спрашиваю себя: а если б числился я в секции поэтов, а не прозаиков, и приезжал сюда на празднества, видел всё это - и точно так же не думал? Не замечал?
Дом Гончаровых восстановили только к 1999 году – к 200-летию Пушкина. Сейчас здесь музей, поселковая библиотека, детская школа искусств.