на реке

Хитрая волчица
Звери и птицы давно поняли, что лучшая защита от человека - сам человек. Например, вокруг городов есть специальные охранные зоны радиусом где в двадцать, где в тридцать километров, внутри которых охота запрещена в любое время. И как только начинается осенний или весенний отстрел, все умные утки слетаются на пригородные озера и болота. Черным-черно на них от дичи, а - не достанешь.
Утки хорошо знают человеческие законы и строго соблюдают границы: за охранное кольцо - ни лапкой, ни крылом!
То есть стараются держаться поближе к человеку.
Уже многие годы рядом со мной, с моей палаткой на Ишиме, живет утка со своим выводком. Причем она какая-то странная, особая. К июлю-августу у всех утята уже встают на крыло, вовсю бороздят небо, а у нее - только оперяются и умеют лишь плавать. И так - каждый год. А поздний выводок почти всегда обречен. Ранней-то весной утят не очень достанешь: паводок только что схлынул, кругом грязь и топь, к берегам озер и рек не подступиться. А летом, в сушь, их можно брать голыми руками. Потому, наверно, утка-мама и держится возле меня: знает, что здесь ее не тронут.
Но, оказывается, не только утки такие умные.

Было это тихим утром. Байдарку мою несло по течению, а я со вкусом рассматривал в морской бинокль далекие небеса, мрачный, обрывистый берег. В этом месте река делает крутой поворот, почти под прямым углом, и паводок всей массой воды и льда бьет в высокий лесистый берег, сминая тальники, выворачивая с корнем тополя и березы, нагромождая дикий, фантастический хаос. Глухое место, колдовское: не пройти, не подступиться, не разглядеть.
Но вдруг в каком-то просвете мой глаз уловил мимолетное движение, шевеление. Я чуть бинокль не выронил! Картина мелькнула передо мной, как в кино, - и исчезла. Байдарку же несло течением, и просвет закрыло глухим водоломом, вырванными, застрявшими в кустах деревьями с нависшей на них бахромой высохших водорослей.
Но я точно видел, мне не показалось.
Взяв весло, я отогнал байдарку назад, примерно на то же место, и бросил якорь. Затем, одной рукой держа бинокль, другой рукой стал легонько поднимать и опускать якорь, продвигая по сантиметру байдарку и вновь останавливая. И нашел ту самую точку, откуда открылась картина.
В зарослях ежевичника и повилики, на зеленой травяной площадочке, распластав лапы и положив на них голову, лежала волчица! И по ней ползали, скатываясь со спины, маленькие пушистые волчата. А один сидел, не скатываясь, и рвал мамину шерсть, мотая головенкой, как домашний щенок, ухвативший тапочек.
Любой городской человек поймет, что я тогда чувствовал.
Лося мы еще можем увидеть, они на дорогу выходят. Если повезет, косулю встретим, собирая в лесу грибы-ягоды.
Но у меня нет ни одного знакомого, кто своими глазами видел бы живого волка! А тут, передо мной, как на ладони, - волчица с волчатами! И - где?! Да у всех под носом. Слева, в двенадцати километрах, - Большая Малышка, громадное село. Справа, в девяти километрах, - деревня Борневка. Кругом - выпасы и шумные поля-покосы. Наконец, до шоссейной дороги напрямую рукой подать - километра четыре. А волчица, как будто нарочно, здесь поселилась, да еще с кутятами.
Вообще-то потомство у волков появляется еще по снегу, ранней весной, а к июлю волчата уже начинают выть, подают голос. То есть, по их волчьим понятиям, становятся почти самостоятельными. А эти - совсем крошечные - поздний помёт.
Не помню, сколько времени прошло, пока я смотрел на них, не отрываясь. Но вот волчица поднялась, встряхнулась - я отчетливо разглядел мощный седой загривок, почти скрывающий уши, - и увела кутят в логово под вывороченным корнем березы.
С того дня я почти все время проводил с биноклем в руках, высматривая, выглядывая, стараясь найти новые, другие точки обзора. Но их не было. Только одна - с реки, с того самого места. Но в небольшой просвет при таком нагромождении много не увидишь.
Правда, однажды мне повезло. Я случайно обнаружил волчицу наверху, на гребне берега. Она бежала вдоль речного обрыва, по совершенно открытому пространству, расправив хвост, подняв голову, а в пасти, в зубах, держала что-то белое. Потом она исчезла, промелькнула уже внизу, под обрывом, в сплетении ветвей, стволов, кустарников - и вновь возникла на обрыве. Я догадался, что она обегает логово - проверяет, не проходил ли кто чужой, не пахнет ли чужим следом.
Волчица еще один раз обежала логово по широкому полукругу и остановилась на обрыве. Тут я и разглядел, что у нее в пасти. Это была курица! Обыкновенная домашняя курица! Не иначе как из Борневки.
Вы когда-нибудь видели или слышали, чтобы волки кур промышляли?! Да в жизни такого быть не может! А я видел своими глазами!
Не успел я удивиться, как волчица прыгнула. Прямо с обрыва! Пролетела по воздуху метров пять или семь и приземлилась у самого логова, на травяной площадочке. И тут же скрылась, пропала.
Хоть я и городской человек, но все же догадался. И - восхитился.
Обегая логово, волчица не просто проверяла, но еще и уводила возможного врага по своему следу, уводила - и исчезала. Переносилась домой по воздуху!
И получалось, что к логову, к детенышам не ведет ни один след!
Договор
Мы с косулями мирно живем.
Я их ещё в глаза не видел.
Вообще-то вокруг моего рыбацкого лагеря жизнь бьет ключом. Ондатры снуют, весь берег изрыли. Вечерами особенно любят плавать. Только и видишь - тихая вода углом расходится, волной. А в острие угла - носик ондатры торчит. Дикие утки плещутся, шлепают крыльями, утята нахальные и любопытные чуть ли не в байдарку заглядывают. Однажды на костер глубокой ночью пришел лисёнок. Стоит и смотрит на меня. Почему-то не рыжий, а белый, шерсть клочьями торчит. А глаза красные. Наверно, от костра. Знающие люди говорят, что это был лисёнок-альбинос.
А вот косули нынче открыто не появляются. До моего приезда, до начала июля, они здесь полные хозяева. Берега тут обрывистые, подходы к воде неудобные. И только в одном месте, где я палатку ставлю, ведет вниз, под обрыв, тропинка - на маленькую песчаную отмель. Единственное удобное место для водопоя. И когда я приезжаю, то вижу - топкий, сырой еще берег весь в глубоких следах маленьких острых копыт.
Получается, что после моего приезда мы как бы заключаем договор, честно делим спуск к реке, площадочку для водопоя. Днем здесь я хозяин - лодки стоят, байдарка, друзья приезжают, купаются, рыбачат. А ночью - приходят они, косули. Иногда их даже слышно: как в тальниках скользят, ненароком задевают прислоненное к кусту удилище, в воду входят, пьют. Некоторые мои друзья их даже видели. Спускались ночью к реке и замечали легкие силуэты. Удивлялись, радовались. Шутка ли, в наши времена живую косулю встретить. Да не где-нибудь в глухомани, а в обжитом месте. Кругом деревни, рядом шоссе, на прибрежные луга машины приезжают, люди сено косят, стожки ставят. Да и город совсем рядом - на машине вмиг долететь можно.
А я к реке ночью не ходил. То есть намеренно, чтобы косуль посмотреть, - не ходил. Да еще с фонарем... Считал, что нехорошо это, нечестно, нарушение договора.
А они, косули, ко мне на поляну каждую ночь поднимаются. Напьются воды и выходят сюда, к палатке моей, под тополя. Траву стригут, жуют, сопят. Причем не где-нибудь, а у меня над головой. Тонкая стенка палатки аж колышется от их дыхания. И они же меня хорошо слышат, а не боятся. Но мне всегда любопытно было: почему они траву стригут прямо у меня под ухом? Что, им места мало или другой травы на поляне нет?
Долго я не понимал в чем дело. А потом вдруг, в один год, догадался. Кругом на поляне-то трава же зеленая! А у меня под палаткой - сено. Для мягкости настелено. И сено им кажется вкуснее. Вот они и выдергивают его потихоньку у меня из-под палатки! Из-под головы!
Однажды утром отправился я на ближнее болотце - червей накопать. Там у меня, на краю болота, разрытое место. Я по нему погоду определяю. Если червь глубоко - значит жара стоять будет. А если выползает - жди дождя. Ни разу не ошибся.
Шел я не спеша. Дышал. Любовался. Слева - река. Не видная отсюда. Только верхушки тополей торчат из-под обрыва. Справа - высокий увал, материковый берег. Вдоль него, по откосу, растут легкие тонкие березы. Тянется прозрачная, празднично белая гряда вдоль Ишима.
И вдруг вижу - навстречу мне, но в стороне, поодаль, идут косули. Три косули. Мама-косуля и два подросточка-косуленка, ниже её на голову. Идут между белых тонких берез, палево-желтые, почти оранжевые, почти апельсиновые. И даже на расстоянии видно, какая нежная, бархатистая шерстка у них. А глаза - большие, влажные, черные.
Я не остановился, но шаг сбавил. Иду, посматриваю на них. А они - на меня. Очень спокойно - не испугались, не встрепенулись, ни одного резкого движения. Сделают шага два, отщипнут травинку - на меня посмотрят. Еще два шага сделают, еще травинку отщипнут - снова посмотрят.
Так и прошли. Пощипывая травку, на меня поглядывая, поворачивая ко мне маленькие головки с оттопыренными ушами. Как будто вышли не спеша, в свое удовольствие, прогуляться до Большой Малышки.
Ну, и соседа по дороге встретили...
Любопытство
Она вылетела, как всегда, неожиданно. Из-под кустов, нависающих над водой. И поплыла над нами. Огромные, метра полтора в разлете, крылья колыхались, волнились, и казалось, что волнится небо над головой.
Тимур, мой сын, увидел ее впервые и от неожиданности чуть не перевернул байдарку.
- Что это? Гусь? Кто это?
- Серая цапля, - ответил я с удовольствием. - Гусь поменьше, когда летит, он вытягивает шею в струнку, а у цапли шея как лекало. И вообще она похожа на птеродактиля. Древняя такая птичка.
- Здорово! - вздохнул Тимур.
Мы шли на байдарке в Долматово. Там, под Долматовом, Ишим раздается вширь, стелется километровыми плёсами. И ещё - там величественные, высокие, мрачные берега. И еще я знал, что мы обязательно увидим цаплю. Раньше она жила недалеко от моего лагеря, но в этом году вдруг исчезла. Неужто гнездо сменила? Цапли очень редко меняют гнезда. Но, может быть, как раз ее-то дерево с гнездом и подмыло нынче половодьем.
Эта цапля вылетела, когда мы были за Борневкой, уже часа полтора шли на веслах. Проплыла над нами и исчезла за поворотом.
- Она недалеко, - сказал я. - Сейчас увидим.
И мы увидели. Она стояла под тальниковым кустом и, заметив нас, не испугалась, не сорвалась с места. Ждала, пока мы не подошли поближе. И только тогда, разбежавшись, оттолкнувшись длинными ногами от топкого берега, взмыла над рекой.
- Как самолет, с разбега взлетает, - заметил Тимур.
И опять мы тихо пошли вдоль берега. И снова цапля спокойно дожидалась нас. Мы хорошо рассмотрели ее - красноватый длинный клюв, большой хохол на голове, голенастые ноги, белая шея, изогнутая, как скрипичный ключ, и серое туловище.
Так и шли до Гончаровки. Впереди цапля, а мы - за ней.
- От гнезда уводит? - спросил Тимур.
- Не похоже. Гнездо осталось далеко у Борневки. Да и птенцы уже самостоятельные. Они в два месяца вырастают и покидают родителей.
Тимур слушал с интересом, естественным для городского мальчишки. Это ведь не гусь, не утка - редкая птица, королевская. В древности ее перьями украшали короны владык. Потому и выбили всю цаплю в Европе. А у нас на Ишиме - пожалуйста.
- А знаешь ли ты, - продолжал я, ободренный вниманием Тимура, - как самец цапли выбирает себе подругу? С началом свадеб он садится у гнезда и призывает невесту. Но как только она появляется, он начинает клевать ее, колотит крыльями и прогоняет. И так раза три повторяется.
- Ничего себе! - возмутился честный Тимур. - Он что, дурной?
- Считается, что это чрезмерный инстинкт охраны гнезда. Самец - он очень хозяйственный. Вначале гнездо полностью обустроит и только потом подзывает самку. А когда она появляется, он инстинктивно прогоняет ее от гнезда. И только потом смиряется, берет к себе.
- А вообще-то, - прибавил я, очень довольный возникшей мыслью, - думаю, что так он испытывает ее на любовь, Раз прогонит, другой, и уж если после третьего раза она приходит к нему - значит, любит!
Мы посмеялись.
И продолжали наш путь по сверкающей реке.
Самое интересное началось между Краснояркой и Долматовом. Там берега глухие, обрывистые, заросшие тальником. Пляжей, отмелей, подходов и подъездов к реке почти нет. Спокойно. И потому здесь обосновалось несколько семей цапель. Они кружились над нами, залетали вперед, возвращались. Причем садились не на берег, под кусты, как борневская цапля, а на высокие березы. Терялись в их кронах. И опять взлетали. А один раз и вовсе - встретили нас на середине реки. Мы их увидели, как только миновали крутую излучину.
Впереди открылась длинная песчаная коса, доходящая чуть ли не до середины Ишима. И на этой отмели, выстроившись в ряд, сидели четыре цапли. Прямо перед нами, по носу байдарки. Через равные промежутки, как будто специально.
Причем сидели, высоко подняв, вскинув к небу головы, замерев, вытянув в струнки шеи. Как четыре балерины, честное слово! Как будто позировали, просились на фотоэтюд. А мы, от удивления, от растерянности, не успели сделать снимок.
Так и шли вместе весь путь. И только у Долматова, когда начались горы, высокие безлесные берега, цапли отстали. Сделали над нами последний круг и полетели к себе, к своим гнездам в высоких кронах берез и тополей.
- Знаешь, - сказал я Тимуру, - по-моему, они шли с нами просто из любопытства. Ты заметил, по Ишиму мало кто ходит на лодках, тем более на байдарках? Ведь мы никого не встретили. И потому наша байдарка, люди на воде да еще сверкающие железными веслами - редкое зрелище для цапель. Большое разнообразие в их монотонной жизни. Концерт бесплатный! Вот они и кружились над нами. Как ты думаешь?
Тимур улыбнулся.
Обратно мы шли против течения, восемь или девять часов. И ни одной цапли не встретили! Может, они уже насмотрелись на нас и мы им стали неинтересны?
Москва