История с фотографией

Подпись: Это фото Соломона Михайловича работы Наппельбаума было получено от дочери Михоэлса - Натальи Соломоновны

 

 

Знак судьбы может подстеречь нас в любом месте и в любое время. Счастливая и, можно сказать, судьбоносная находка подстерегла Льва Левинсона - известного иерусалимского фотографа - примерно десять лет назад в его собственном доме.

 

Разбирая семейный архив жены, Лев неожиданно обнаружил в нем фотоработу Моисея Наппельбаума - выдающегося мастера портретной фотографии советской эпохи. Оказалось, что красивая еврейская девушка, запечатленная мэтром на снимке 1935-го года, это никто иная как теща Левинсона, то есть, мама его жены Ирины - Софья Евсеевна Ласкина (Фельтейнштейн). Любопытный и дотошный Лев стал выяснять историю старого снимка. И вот что удалось ему узнать.

 

 

 

Рассказывает Л.Левинсон:

 

“Ранней весной 1935 года двое молодых людей - будущий писатель-юморист Борис Савельевич Ласкин и его старший брат Марк - прогуливались по улице Кузнецкий мост в Москве. День был погожий, братья никуда не спешили и медленно двигались вниз к Петровке, постоянно заглядывая в витрины магазинов, киосков и ателье. На пересечении Петровки и Кузнецкого моста они остановились у дома номер 5. Заведение, которое располагалось в нем, интересовало лишь тех, кому необходимо было сфотографироваться, восстановить старый снимок или получить другие услуги фотохудожника.

 

Братья Ласкины стали разглядывать витрину фотоателье, в котором трудился знаменитый М.Наппельбаум. Внезапно их внимание привлекла фотография молодой девушки. Портрет назывался “Невеста”.

 

Должен сказать, что оба брата были известными московскими ловеласами. “Ба! - воскликнул один из них, - это как раз невеста для меня!”. “Нет, для меня!” - воскликнул другой. (Впоследствии каждый их них утверждал, что это именно он воскликнул “Ба!”). Но не в этом суть. Ласкины открыли громоздкую дверь и через тамбур попали в фотоателье.

 

“Могли бы мы получить адрес прекрасной девушки, портрет которой выставлен у вас в витрине?” - обратились молодые люди к женщине на кассе. Увы, та наотрез отказалась помочь братьям, и только появление самого Наппельбаума позволило решить проблему с именем и адресом “невесты”.

 

Ею оказалась некая Софа Фельтенштейн, студентка третьего курса Московского инженерно-строительного института. Дальше всё было, как говорится, делом техники, и уже в декабре того же 1935 года “Невеста” Наппельбаума” вышла замуж за Марка Ласкина. А перед этим Марк также решил сфотографироваться в качестве уже официального жениха у своего “свата” М.С.Наппельбаума. И эта фотография тоже сохранилась в семейном архиве.

 

Молодые прожили долгую и счастливую жизнь и в 1985 году справили золотую свадьбу, а “Невеста” с витрины фотомастера дожила до 92 лет уже в Израиле, окруженная любовью дочери, внуков и правнуков.

 

 

 

Эта история и этот старый снимок дали толчок сильнейшему увлечению Льва Левинсона. Увлечению, которое переросло в душевную потребность, в дело жизни. Если когда-то он воспринимал Наппельбаума как некоего абстрактного Мэтра с далекой планеты, то сегодня творчество Моисея Соломоновича стало для Льва предметом тщательного и любовного изучения, увлекательного, порою захватывающего поиска. За несколько последних лет Лев Левинсон стал одним их лучших знатоков жизненного пути и творческого наследия Наппельбаума. А его коллекция фоторабот мастера, насчитывающая порядка 400 снимков, может считаться одним из крупнейших частных собраний произведений художника светописи. Причем ценность левинсоновской коллекции, быть может, не только и не столько в том, что добрая половина собранных им фотографий была ранее не известна или забыта, а в том, что Лев сумел проследить судьбу многих людей, запечатленных на снимках знаменитого мастера.

 

Вот несколько “фотографических” историй, связанных с творчеством Моисея Наппельбаума. Они, эти истории или почерпнуты Львом из общения с коллегами из разных стран, или “открыты” им самим.

 

 

 

МИХОЭЛС, ИДИШ, ПАПИРОСЫ

 

Это фото Соломона Михайловича работы Наппельбаума я получил от дочери Михоэлса - Натальи Соломоновны. Фотоснимок, а вернее, плохая его копия, был в довольно плачевном состоянии. Пришлось изрядно потрудиться, чтобы его восстановить. А вот о том, как была сделана эта фотография, мне рассказал живущий в Америке книгоиздатель Илья Рудяк:

 

Михоэлс много курил... Когда его пригласил к себе в фотоателье Моисей Соломонович, то знаменитый актер запасся папиросами, зная, что фотомастер долго ищет нужный ракурс, усаживая “натуру” в легендарное кресло. Кресло, в котором в разное время перед фотокамерой сидели Станиславский и Мейерхольд, Качалов и Ойстрах, Ахматова и Пастернак, Шостакович и Козловский... и много других выдающихся деятелей культуры.

 

Михоэлс разговаривал с возвышающимся над ним бородатым фотографом на великолепном идише, с хохмами и притчами, как только он один умел. Но все что-то не устраивало Наппельбаума: то поза не та, то руки не на месте. Наконец, Соломон Михайлович попросил разрешения закурить. И то, как он доставал пачку из кармана брюк, и то, как вынимал из нее папиросину, как прикуривал, как держал ее между пальцами, как “смачно” затягивался и выпускал дым, все это не ускользнуло от опытного глаза Мастера и вмиг решило композицию портрета.

 

Дочь Михоэлса - Наталья, хорошо знавшая Наппельбаума, говорит о нем так: “Моисей Соломонович Наппельбаум для меня - это целая эпоха. Этот человек был не просто фотографом, но, мне кажется, он умел видеть и передавать сущность своих героев. У него был добрый взгляд, и он умел отразить свою любовь и свое видение. Его портреты отличаются особой выразительностью”.

 

 

 

ПАСТЕРНАК, ИЗГНАННЫЙ ИЗ КНИГИ

 

М.Наппельбаум очень любил фотографировать Бориса Леонидовича Пастернака. Снимая поэта, он не уставал повторять: “Жаль, не умею лепить. Вас надо немедленно переводить в мрамор, бронзу, дерево”.

 

В свою книгу “От ремесла к Искусству”, ставшую квинтэссенцией творчества Мастера, Наппельбаум поместил один из лучших портретов Пастернака - шестидесятилетний поэт со слегка поседевшей прядью над высоким лбом, с юношески яркими глазами, с твердо сжатыми губами... “Лицо коня!”

 

Но именно этот портрет помешал книге вовремя дойти до читателя. Дело в том, что она готовилась к выходу в годы, когда над опальным поэтом сгустились нешуточные тучи из-за романа “Доктор Живаго”, опубликованного за рубежами СССР. Чтобы спасти книгу-альбом Наппельбаума, пришлось пойти на то, чтобы вырвать из уже отпечатанного в 20 тысячах экземплярах тиража двадцать тысяч “лиц” какого-то там Пастернака, бывшего члена Союза советских писателей...

 

Вместе с портретом Бориса Леонидовича “невинно” пострадали еще три. На обратной стороне листа с изображением Пастернака была известная фотография Анны Андреевны Ахматовой, которую тоже не очень-то жаловали советские власти. - “И поделом ей!”- решили чекисты. А связанная с этим листом следующая страница - потянула за собой и фото Соломона Михоэлса. Сам Моисей Соломонович Наппельбаум, к сожалению, а, может быть, и к счастью, не дожил до выхода в свет своей изуродованной “органами” книги.

 

 

 

ДРУГ ОРЛОВОЙ И ЕГО ДРУЗЬЯ

 

На аукционе Russian Art and Books я обнаружил фотографию под названием “STANISLAVSKY TRIO”, сделанную Наппельбаумом в Москве в 1929 г. По моим изысканиям, на ней изображены молодой пианист Лев Николаевич Миронов, скрипач Михаил Каревич (заслуженный артист РСФСР) и виолончелист Владимир Адаматский.

 

В музыкальных кругах Лев Миронов был известен не только тем, что выступал в составе академического музыкального трио имени Станиславского, но и тем, что в течение многих лет был аккомпаниатором Любови Петровны Орловой.

 

Любовь Петровна получила классическое воспитание и испытывала особое уважение и тягу к классической музыке, к “высокому искусству”, к академическому стилю исполнения. Именно поэтому она была заинтересована в таком высокопрофессиональном аккомпаниаторе и партнере, как Лев Миронов. Со временем их сотрудничество стало постоянным, а “Левушка” превратился в незаменимого спутника и помощника. Он был с ней в эвакуации, на концертах в госпиталях и на фронте. Он сопровождал ее в бесчисленных гастролях по стране, помогал выдерживать стрессы и нагрузки, ограждал от назойливых поклонников. Он был скромным, немногословным, но преданным и надежным человеком. В каком-то смысле он отказался от своей индивидуальной карьеры и остался “в тени” своей знаменитой партнерши. Но трудно переоценить его значение в жизни великой актрисы. Левушка и его жена, тоже Любочка, были почти что членами семьи Орловой и Александрова.

 

К сожалению, сведений о двух других участниках трио, запечатленных на снимке, - Каревиче и Адаматском - мне пока не удалось найти. Если кто-то из читателей что-то знает об этих людях, я был бы очень благодарен за новые сведения.

 

 

ЛЮБОВНАЯ ЛИНИЯ МАННЕРГЕЙМА, или Тайна советской балерины Екатерины Гельцер

 

Есть в моей коллекции снимок Наппельбаума, быть может, один из самых опасных в его жизни. Снимок, который хранит большую любовную тайну знаменитой советской балерины, народной артистки РСФСР, лауреата Сталинской премии Екатерины Гельцер и не менее знаменитого барона Карла Густава Маннергейма - того самого легендарного финского маршала, не сломленного Сталиным. Фотографию балерины, сделанную Наппельбаумом в ночь ее венчания с Густавом в январе 1924 года, мне любезно преподнес племянник Екатерины Васильевны Гельцер Вениамин Залманович Додин, живущий ныне в Маале-Адумим. Он же рассказал - по воспоминаниям своей мамы, кузины Гельцер - Стаси Фанни ван дер Менк - некоторые детали этой таинственной истории.

 

Сразу оговорюсь: никаких документальных свидетельств, подтверждающих или опровергающих эту историю, мне найти не удалось. Естественно, что ни в одной официальной биографии Екатерины Гельцер вы не найдете никакого упоминания о любви блистательной советской балерины и блестящего царского генерала, а затем главнокомандующего финской армией и президента Финляндии. И это понятно, ведь главарь “белофинов” генерал Маннергейм был одним из самых лютых врагов сталинского режима. Любое упоминание о знакомстве, не говоря уже о любовной связи с ним, было смертельно опасно в СССР. С другой стороны, на мой запрос по этому поводу в музей Маннергейма в Хельсинки я не получил ни подтверждения, ни, что очень показательно, опровержения этой таинственной истории. И это тоже можно понять. Фельдмаршал, национальный герой Финляндии, имевший горячо любившую его до конца своих дней жену Анастасию и двух дочерей, и вдруг - какая-то странная любовная интрига с русской балериной! Конечно, эта тема в Финляндии - табу.

 

И все-таки, судя по всему, эта романтическая история, как говорится, имела место быть. Я же доверюсь рассказу Вениамина Додина, первым приоткрывшим завесу тайны своей тетушки...

 

...Протанцевав пару сезонов в Мариинке, прима-балерина Катя Гельцер вернулась в Москву, в Большой театр. Здесь ее боготворили: “Блистательна!” - были единодушны московские газеты. “Московская школа танца есть школа Гельцер”, - восхищался признанный знаток балета Аким Волынский. Посмотреть на искусство Катерины приходили Ермолова, Станиславский, Немирович-Данченко.

 

За кулисами Большого судьба свела Гельцер и с Карлом Густавом Маннергеймом. Давали “Спящую красавицу”. Она выходила в небольшой, но эффектной партии Белой кошечки. “Вы не кошечка, вы пантера!” - ввернул в антракте, приложившись к ручке, статный офицер с внешностью викинга. Он и был потомком викингов - сын шведского барона и финской графини. Среди балерин его считали ухажером “так себе”. Во-первых, беден. Маннергейм-отец разорился, пытаясь заняться коммерцией. Сыну пришлось искать счастья в Петербурге - он поступил в Николаевское училище, потом в драгунский полк. Чтобы успешно продолжать военную карьеру, Густаву пришлось рано жениться. Его избранницей стала девушка с богатым приданным - дочь генерал-майора Арапова Анастасия.

 

Увы, брак по расчету не принес ему счастья, и обожаемый женщинами молодой статный кавалергард ищет утешения на стороне. Из балерин Маннергейм опекал Тамару Карсавину. Так что у Гельцер была масса причин отразить наскок барона-кавалериста. Но бравый драгун лишь заглянул в глаза - и она пропала!

 

Революция круто изменила жизнь влюбленных. Бурные события тех лет развели их в разные стороны. Она успешно, хотя и не без труда, вписалась в новую жизнь, продолжая танцевать уже в советском балете и пользуясь покровительством новых властителей страны.

 

А где же Маннергейм - ее Ясноглазый Рыцарь, как называла его Катерина? А он уже генерал от кавалерии финской армии, успешно сражается с “красными”, которые намерены захватить власть в его родной и теперь независимой Финляндии. Он - враг советской власти, враг большевиков.

 

А она в большевистской Москве замечательно танцует в Большом театре,  мечтая о встрече с возлюбленным. Хотя и не очень верит в реальность такой встречи.

 

Но в студеные январские дни 24-го года, сразу после смерти Ленина, в Москве тайно, под чужим именем появился Маннергейм. Он приехал за Екатериной. Они должны немедленно обвенчаться.

 

“Третьего дня ночью, как снег на голову, свалился укутанный в башлык Густав Маннергейм”, - рассказывает по воспоминаниям мамы Вениамин Додин. “Вошел и с порога объявил: - Фанечка! Извини... Я - за Катериной... Нам с нею - обвенчаться надо! В церкви или браком гражданским... Но непременно!”.

 

Решили венчаться в церквушке на Поварской. В церковку пробирались ночью, тайком. Екатерина в наброшенной белой шали и шиншилловой шубке поверх бального платья. За ней след в след тропки - ноги не поставить, - Густав в длинной старой уланской шинели. Треух до глаз. Крепко держит откинутую к нему Катину руку. За ним - вся тепло укутанная, - Фаня... будущая мама моя - она “на сносях”, вскорости родиться мне - Вениамину Додину. Из церквушки на Поварской Катя и Густав вышли за полночь.

 

“Вот фотографию бы еще, - вдруг мечтательно произнес Густав. - Хорошо бы снимок сделать... На память... Полагается так. Ясно?”. Тут самый немногословный участник сборища - будущий мой отец - Залман Додин - предложил: “В получасе хода, на Кузнецком, устроился Наппельбаум....”. С Наппельбаумом мои родители познакомились и подружились еще в Петербурге.

 

В двухэтажном доме, что на углу Кузнецкого моста и Петровки, разбуженный нежданными ночными гостями, Моисей Соломонович и сделал фотографии новобрачных с компанией. Из тех снимков сохранился только один - Екатерина Гельцер. Когда фотографии были готовы, их негативы мастер уничтожил. Наппельбаум, будучи “придворным” советским фотографом, не стал рисковать и даже не подписал снимки, сделав всего по два отпечатка с каждого негатива.

 

Тут бы - сразу после венца - и в Европу, но Маннергейму непременно хотелось проститься с Ильичом - лютым врагом, даровавшим его стране свободу. В траурной череде они промаялись почти сутки. Морозы стояли небывалые. Задержались на какой-то миг у гроба, и, сделав несколько неверных шагов, новоявленная баронесса Гельцер-Маннергейм упала без чувств. Думали - обморок, оказалось - двусторонняя крупозная пневмония. Она слегла, и Карлу пришлось отправиться в Финляндию одному, не мог он провести с Катериной в Москве ни одного лишнего дня - ЧК не дремлет!..Ему, царскому генералу, еще предстояло сыграть свою роль в истории - стать фельдмаршалом, главнокомандующим армией, а потом и президентом Финляндии. А советским войскам - безуспешно штурмовать в 1940-м “линию Маннергейма”.

 

Больше Екатерине Гельцер и Карлу Густаву Маннергейму встретиться не пришлось, хотя она прожила после тех событий еще 38, а он - 27 лет...

 

 

 

А ТЕПЕРЬ - ИСТОРИЯ САМОГО ЛЕВИНСОНА

 

Собиратель фотографий Наппельбаума и связанных с ними интересных, а порою и удивительных историй Лев Левинсон и сам человек интересной судьбы. Моя краткая беседа с ним, думаю, подтвердит это.

 

- Лёва, по имени-отчеству ты, прям, как Лев Толстой - Лев Николаевич. Почему так? Ведь твоего отца, кажется, звали Гирш. Или это советская мимикрия?

 

- Нет-нет, ни в коем случае. Моего родного отца действительно звали Гирш Иосифович Левинсон. Он, как и Левинсон из романа Фадеева “Разгром”, был большевиком- подпольщиком, правда, не в Сибири, а в дореволюционной Латвии. В 1928 году во избежание ареста уже в независимой Латвийской Республике отец нелегально перешел границу и оказался в СССР. Когда он легализовался, то сумел забрать и маму.

 

А я родился там же, в Москве, в апреле 1935 года. Но 7 декабря 1937 года (мне тогда не было и трех лет) отца арестовали, и уже 28 февраля 1938 года он был расстрелян - хотя в официальном приговоре, с которым была ознакомлена моя мама, значилось: “10 лет без права переписки”. Впоследствии он был посмертно реабилитирован.

 

Во время войны моя мама - Ида Гиршевна Штейн - вышла замуж за прекрасного русского человека - Николая Ивановича Тинякова. Он относился ко мне как к собственному сыну, и ему я многим обязан. Я никогда не называл его отчимом, а всегда - отцом. Не у многих в то время хватило бы мужества на то, чтобы поддержать жену репрессированного, а потом и жениться на ней, воспитывая неродного сына. Вот почему, переехав в Израиль, я вернул себе фамилию родного отца - Левинсон, но в знак благодарности к моему отчиму оставил себе отчество - Николаевич.

 

В Советском Союзе меня знали, как одного из ведущих специалистов по сейсмозащите, и часто приглашали на различные конференции, связанные с сейсмобезопасностью зданий и сооружений. Свой последний доклад на английском языке я сделал в октябре 2007 года в Ариэле, уже будучи гражданином Израиля, куда репатриировался в мае 1990 года.

 

- Значит, твои знания пригодились и в Израиле? Ты работал здесь по специальности?

 

- Когда я с семьей приехал в Израиль, сразу же начались заботы о хлебе насущном. К сожалению, возможно из-за того, что я с детства практически не слышу одним ухом, мне не удалось на достаточном уровне освоить иврит и, как следствие, закрепиться на работе по специальности. Но руки у меня всегда были на месте, и я начал работать в области эксплуатации технологических и энерготехнологических систем.

 

В то же время я много фотографировал и практически не расставался с фотоаппаратом, который в некотором смысле стал моими ушами. В 1992 году меня пригласили работать внештатным корреспондентом в газету “Вести”, а в 1995, когда меня приняли в Союз фотожурналистов Израиля, встал вопрос о моем переходе в штат редакции. Но к тому времени я уже был ответственным за все техническое обеспечение компании, в которой я трудился. К тому же я неплохо, даже по израильским меркам, зарабатывал, поэтому, к сожалению, был вынужден отказаться от заманчивого предложения редакции, но продолжал много фотографировать для газеты, участвовал в различных фотоконкурсах, посвященных людям и жизни Израиля.

 

Мне всё время не давала покоя мысль: как средствами фотографии передать ощущение человека у каменных стен града Давидова. В свое время на меня сильное впечатление произвела книга Харольда Вудхеда “Творческие методы печати в фотографии”, и я стал экспериментировать с компьютерной обработкой снимков. В результате появились мои фотосопереживания о Холокосте, и графические зарисовки об Иерусалиме, которые стали основой прошедших в прошлом году трех моих персональных выставок - одной в Иерусалиме и двух в моем родном Маале-Адумим.

 

- А как вообще ты увлекся фотографией?

 

- Наверное, как и у большинства мальчишек, вначале было просто желание “остановить мгновение” и потом, затаив дыхание, наблюдать, как постепенно в фотованночке из ничего возникает изображение.

 

Ну, а потом, мне по роду своей работы необходимо было фиксировать различные физико-технические процессы. До отъезда в Израиль занимался в основном прикладной фотографией, совмещая ее со своей производственной и научной деятельностью. В то время мои работы по прикладной фотографии публиковались в различных научно технических журналах, таких, как “Знание - сила”, “Техника молодежи”, “Наука и жизнь” и специальных ведомственных изданиях. Являюсь автором сценария и одним из операторов научно-технического фильма “Сейсмоиспытательный комплекс”, снятого по заказу МАГАТЭ на студии документальных фильмов в 1985 году.

 

Для меня фотография - это окно в мир. Бог дал человеку шесть чувств. А у меня с детства были проблемы со слухом. Для меня важно было найти компенсацию этой потери. Фотография - это строки из не услышанных мною песен, из не состоявшихся разговоров, из не обсужденных книг. Фотография до бесконечности повторяет то, что никогда не может повториться. Фотография подарила мне возможность соприкосновения с большим кругом замечательных людей. Среди них общественные и государственные деятели, ученые, писатели, артисты, художники, барды и просто хорошие люди.

 

- А как началось и продолжается твое увлечение Наппельбаумом?

 

- Мой особый интерес к этому выдающемуся мастеру проявился в тот момент, когда я узнал, что Моисей Соломонович некоторым образом “подарил” мне жену. Тогда же у меня возникла идея собрать разбросанные по всему миру работы М.Наппельбаума. Тем более, что к тому был и повод: в декабре 2009-го исполнялось 140 лет со дня его рождения.

 

Я активно включился в поиск, благо, что сейчас есть интернет, скайп, факс, телефон. Но главное: на мой призыв, на мои просьбы откликнулись десятки замечательных людей в разных странах, которые щедро делились и делятся со мной своими сведениями, фотоматериалами, воспоминаниями. За что я им очень признателен и благодарен. В результате мне удалось собрать и обработать огромный материал, относящийся к жизни и творчеству Моисея Соломоновича. Обнаружился и ряд ранее не известных и нигде не публиковавшихся работ Мастера, каждая из которых связана со своеобразной историей.

 

Каждая деталь жизни и творчества Моисея Соломоновича значительна и важна. И каждая фотография, будь то официальный портрет или фото из семейных альбомов - есть черточка того времени. Каждый раз, открывая для себя ту или иную работу Наппельбаума, я вижу за ней огромный пласт судеб и удивительных историй.

 

- Лёва, проводятся ли в России и других странах фотовыставки и другие мероприятиях памяти Наппельбаума?

 

- К сожалению, крайне редко. Но вот хорошая новость: в эти дни в Берлине, в галерее Беринсона проходит выставка работ Наппельбаума “Portraits der sowjetischen Geisteswelt”, что примерно можно перевести как “Портреты советского духовного мира”. На ней представлены 50 работ мастера, в том числе портреты С.Эйзенштейна, Б.Пастернака, М.Горького, Д.Шостаковича, В.Татлина, С.Прокофьева. Недавно я получил официальное предложение от владельца галереи господина Беринсона - прислать ему некоторые из имеющихся у меня материалов по Наппельбауму с тем, чтобы дополнить экспозицию. Что я, конечно, с удовольствием сделаю.

 

Пользуясь случаем, еще раз хотел бы поблагодарить всех тех, кто согласился поделиться со мной своими сведениями, фотоматериалами и воспоминаниями о Наппельбауме. Буду признателен тем, кто пришлет мне новые материалы о жизни и творчестве Мэтра и поможет в организации выставки и издании его работ в Израиле.

 

- Что ж, успехов тебе, Лев Николаевич, и твоим коллегам в этом интересном и нужном деле!

 

Post scriptum от автора:

 

Я очень признателен Льву Левинсону за то, что благодаря ему мне удалось ближе познакомился с такой незаурядной личностью, как Карл Густав Маннергейм. В одном из материалов о нем я нашел высказывание фельдмаршала и президента Финляндии, которое не худо было бы усвоить и всем нам - израильтянам. Вот эти замечательные слова Маннергейма:

 

“Я хочу, чтобы в сознании будущих поколений запечатлелся лишь один урок: разброд в собственных рядах смертоноснее, нежели вражеские мечи, а внутренние расхождения открывают двери иноземным захватчикам. Народ Финляндии показал в двух войнах, что единая нация, даже столь малая, насколько это вообще возможно, способна выдержать невиданное давление и благодаря единству пережить самые страшные испытания, какие только может уготовить судьба”.

 

 

 

Уважаемые читатели,

 

если у вас есть какие-либо материалы, относящиеся к жизни и творчеству Моисей Наппельбаума, то, пожалуйста, напишите об этом непосредственно Льву Левинсону levirene@gmail.com

 

 

 

“Секрет”